Чего хочет старый еврей от этой жизни, скажите мне? Старый еврей хочет покоя, теплых тапочек, рюмку коньяка по выходным и уютное кресло, где не беспокоит застарелый геморрой и можно тихо дремать вечерами. А кому хочется другого? Глупцам! Так пусть тогда эти глупцы суетливо бегают по лужам с промокшими ногами и не спят после, маясь головной болью и забитым носом! Но зачем все это старому еврею? Это нужно ему так же, как рак предстательной железы и это говорю вам я.

Однако все в руках господа, и приятные вещи случаются не всегда, не взирая на здоровье и пожелания старых евреев. Так одним октябрьским вечером Майя, жена Семена Абрамовича Шумяцкого, решила все же закончить свое пребывание в этом несовершенном мире и позвала супруга в больницу для последнего разговора.

¬– Семен – сказала она сиплым баритоном , повернув к нему всклокоченную голову, – обещай выполнение моей просьбы, как бы тебе ни хотелось этого не делать. После стольких ужасных лет жизни с тобой, бог свидетель, я имею право на последний каприз и попробуй сказать мне, что это не так, надоевший мне муж.
– Имеешь – отвечал Семен, – дальше.
– После моей смерти ты поедешь в Ленинград или как его там сейчас называют и зайдешь к Тевлиным. Ты поедешь сразу, как только сумеешь купить билет. Ты найдешь Бориса Тевлина и смотри ни чего не перепутай, я знаю твою беспримерную бестолковость. Ты передашь ему один конверт, который ты не можешь потерять или забыть в поезде. Конверт ты возьмешь в нижнем ящике комода, рядом с местом, где ты до девяностого прятал те похабные снимки грудастых девок и не делай вид, что это был не ты. Все. Адрес на конверте. Ты понял меня?
– Я понял тебя, Майя. Адрес на конверте. Мне что-то сказать Борису Тевлину, кстати я так и не понял, кто это такой?
– Не надо делать того, чего тебя не просили, Семен. Если ты сделаешь все правильно, считай я тебя простила за все страдания, которые терпела и терплю от тебя, старый блядун, и видит бог, прощение дается мне непросто. Теперь иди, если у тебя нет ни чего сказать мне и оставь меня умирать спокойно.

Что можно сказать умирающему человеку, любящему тебя не более грибка на большом пальце ноги, когда ты тоже отвечаешь ему ненавистью после 45-ти лет совместной жизни? Ничего или все. Семен выбрал ничего, как поступил бы на его месте почти каждый.

– У меня нет ничего сказать тебе, Майя. Я ухожу.
– Стой. Заплати сегодня за эту проклятую квартиру, чтобы несчастное государство подавилось нашими грошами.

*    *    *

Зачем столько людей едет в Санкт -Петербург осенью? Почему все эти люди не сидят дома и не пьют горячий чай с печеньем, а сидят в громыхающем вонючем вагоне, мешая другим людям выполнять последнюю просьбу все-таки умершей супруги (чтоб ей там на небесах было хуже, чем нам тут)? Нет ответа, ибо господь опять ошибся в своих расчетах и заставил старого больного и простуженного (да-да, я так и знал!) еврея трястись в этот нелюбимый город к какому-то Борису Тевлину, совершенно к слову неизвестному, вместе с толпой всех этих неприятных людей и к тому же за свой счет. Люди плохо пахнут и раскладывают на столиках купе свой нехитрый завтрак, а старый простуженный еврей, позабывший на столе московской квартиры пакет с бутербродами, вынужден отворачиваться и смотреть в окно, истекая слюной и жалея себя на потеху окружающим черствым попутчикам, чтоб у них было столько денег, сколько хлебных крошек осталось в его желудке!

Московский вокзал встречал приезжих извечной сыростью осеннего города, по прихоти основателя построенного не на широте Сочи, а в совсем другом месте. Поеживаясь и поминутно шмыгая хрящеватым носом, Семен Абрамович Шумяцкий шагнул на привокзальную площадь, где планировал разузнать маршрут движения к окончательной цели своего кратковременного (дай бог!) визита в эту колыбель нескольких революций.

У стены вокзала, орошаемый мелкой капелью из водостока, пристроился молодой человек лет около тридцати, удивленно глядящий на утренних прохожих, спешащих по своим текущим заботам. Молодой человек курил, сплевывая на ботинки остановившегося рядом Шумяцкого.

– Молодой человек местный? – полуутвердительно поинтересовался Семен, попытавшись изобразить невероятную радость от встречи с собеседником (а как вы думали? Хорошие манеры впитываются с молоком матери и их невозможно растратить за всю жизнь, сколько бы вам не приходилось общаться с невразумительными хамами в проектном институте. Да-да!)

Вопрошаемый отвлекся от увлекательной картины и перевел взгляд прозрачных глаз на Шумяцкого. Затем, щелчком отшвырнув почти докуренную сигарету, влез указательным пальцем в правую ноздрю и, немного покопав там, выудил на свет божий зеленоватую длинную соплю, слюдянисто переливающуюся в утреннем свете. Любовно рассмотрев структуру находки он с размаху отправил ее на ботинок Семена, где она заняла почетное место, поперечно очертив носок изношенного ботинка. Закончив это священнодействие молодой человек снизошел до ответа:

– Кару понесешь, христопродавец! Сей же ж момент и понесешь, мерзота пакостная!

И что, вы бы стали дослушивать окончание такой тирады после вашего вежливого вопроса? Эх, отчего мир так жесток, скажите мне... Отчего человек, которого вы спросили о сущей безделице, оказывается непременно юродивым? Зачем было соглашаться ехать в Ленинград и искать квартиру на неведомой старому еврею набережной Фонтанки, постоянно вызывающей ассоциацию с известным куплетом про маленькую птичку? Нет, воистину, глупость и слабость человеческая предела не имеет!

*    *    *

Люди придумали домофоны и кодовые запоры на дверях подъездов для ощущения некой иллюзии частной территории, но придумав все это совсем забыли про обычных посетителей, идущих к кому-нибудь из проживающих в этом доме и представления не имеющих о комбинации цифр на подъездной двери. Однако секретные кнопки кодового замка иногда полируются от частого использования, служа подсказкой прохожим, изнывающим от желания опорожнения мочевого пузыря или просто приехавшим в чужой город посыльным, старым и уставшим от беготни и поисков нужного дома. Но даже самое плохое все когда-то заканчивается, и Семен Абрамович таки оказался на втором этаже перед крашеной коричневой краской дверью с табличкой 36. Дверь почему-то располагалась между номерами 44 и 48.

Звонок вызвал шевеление в утробе жилища, щелканье запоров и появление на пороге невысокой полной женщины средних лет, с увеличенным зобом и несколько выпученными глазами. Женщина вопросительно смотрела на Шумяцкого.

– Здравствуйте вам – культурно приподняв шляпу начал Семен, – я – Шумяцкий.
– Привет – женщина уперла руки в необъятные бедра и оценивающе смерила посетителя взглядом, - и что дальше?
– Борис Тевлин. Если есть такой жилец в этом доме, то я имею для него кое-что.

Женщина молча отошла в сторону и кивком пригласила пришедшего пройти. Внутри кватрира оказалась неплохо отделанной, как минимум паркетный пол был отлично оциклеван и сверкал лаком недавнего покрытия. Сняв шляпу Семен выжидательно уставился на даму.

– И что? – с напором произнесла та, - вы все-таки ни как не уйметесь? Мне уже надоело говорить со всеми вами, появляющимися на пороге нашего дома! Мы таки не будем переезжать ни в Пушкин, ни еще куда вы там себе придумали, мы будем жить здесь, в этом доме! Мы проживем здесь еще лет сто и увидим ваши похороны и похороны ваших детей и ублюдков, нагулянных на стороне! Все, я закончила, нате вам дулю, - и женщина, сложив правой рукой кукиш, сунула его под нос Шумяцкого.
– Но мне не нужен ваш дом, живите вы тут хоть двести лет – оторопело подал голос Семен, - у меня письмо к месье Тевлину и билет на обратный вечерний поезд. Давайте уже говорить интеллигентно и не портить нервы даже незнакомым людям, как бы нам этого не хотелось.

Женщина замялась, пытаясь осмыслить сказанное.

– Вера, кто там еще ходит? – раздалось из приоткрытой двери ближней к прихожей комнаты.
– К тебе с письмом некий Шумяцкий, и я понятия не имею, кто это такой, - сказала дама на полтона ниже.
– Так зови его сюда, паскудная дочь – уже сердитее сказал тот же голос, очевидно принадлежащий мужчине, - я же сто раз просил тебя не путаться в мои дела и держаться ближе своих бабьих забот!

Женщина носком ноги пододвинула посетителю старые шлепанцы и, моментально потеряв к нему всякий интерес удалилась вглубь помещения. Семен Абрамович переобулся и проследовал в комнату, ориентируясь на звуки старческого покашливания. Внутри комнаты стоял диван, на котором, прикрывая ноги серым пледом, возлежал крупный мужчина с седой шевелюрой и настороженно рассматривал прибывшего.

– Здравствуйте вам опять – начал свое представление Семен, – я – Шумяцкий.
– Я понял, давайте – хозяин, видимо, был хорошо осведомлен о цели визита гостя.

Семен Абрамович молча достал из портфеля пакет и протянул его лежащему мужчине. Тот цепко выхватил его, немного побарабанил по конверту артритными пальцами и, пожевав губами, поинтересовался:

– Вам когда обратно на поезд?
– Уже вечером.
– Хорошо. Тогда привет - хозяин явно был утомлен присутствием Шумяцкого.

Немного потоптавшись Семен вышел в прихожую, молча натянул промокшие ботинки и крикнул:

– Я уже почти ушел, закройте за мной дверь на замок!
– Захлопните эту дверь сами, мне некогда идти сию минуту – женский голос был раздражен.

Шумяцкий аккуратно прикрыл дверь до щелчка и стал спускаться вниз.

Мужчина на диване торопливо разорвал пакет, откуда выпало несколько листов бумаги, заверенных печатью и витиеватой подписью.

*    *    *

Алло, Ильяс? Здравствуй, дорогой. Борис Тевлин беспокоит. Да, у меня все хорошо, спасибо, тебе тоже сто лет не болеть даже насморком. Тут вот что, моя любовница, Майя Шумяцкая, оставила мне в наследство квартиру в Москве. Да, огонь девка была лет тридцать назад, было такое. Хе, я тоже ничего был, хотя моя Сара об этом не догадывалась, а то бы мы не имели с тобой этого разговора. Да, документы тут, завещание составлено правильно, но есть смешная проблема. Надо уже что-то решить с ее идиотом – мужем, он там живет все это время и, судя по внешнему виду, умирать быстро сам не станет. Да, Ильяс, за 25 процентов от стоимости жилья мы с тобой договоримся. Муж сегодня у нас в городе, но в Москве будет завтра утром. Хорошо, пиши адрес...

*    *    *

Кадидат технических наук в области атомной энергетики Семен Абрамович Шумяцкий был похоронен на Бутовском кладбище, рядом с женой, Майей Самуиловной Шумяцкой, усопшей за две недели до того. Могилка быстро пришла в запустение, у умерших не осталось родственников и знакомых, однако кто-то все-таки заплатил некую мзду за подготовку участка и организацию похорон.

И кому захочется такой судьбы, скажите мне? Только не старому усталому еврею, любящему свое уютное кресло и рюмку коньячка по выходным. Но все в руках господа нашего, да и кто мы такие, чтобы судить деяния его ибо все, что случается есть к лучшему, как бы мы нам это не нравилось. Эх-ха...