— Смерть пидорам! — Выкрикнул хриплый детский голос.
— Пидорам — анафема! — Подхватили остальные. — Смерть пидорам!
— Что за… — Отец Михаил Валухов захлопнул дверь «Ауди» и побежал к ступеням концертного зала.
    Навстречу ему несся худенький мужчина лет тридцати, в очках и с «хвостиком». В левой руке он сжимал мобильник, а правой придерживал полы длинной рясы.
    От волнения оба не рассчитали дистанцию и сшиблись, больно ударившись лбами.
— Я тебе говорил! Я предупреждал! Идиот! — Задыхаясь, повторял очкастый. — Идиот!
— Сергий, прекрати! Я же не знал, что так выйдет! — Оправдывался Михаил. — Руки-то убери!
— «Я не знал»! А ты вообще ни черта не знаешь! Дурья башка! — Сергий постучал костяшками пальцев по темечку отца Михаила.
— Смерть пидорам! — Раздалось над площадью. — Пидорам анафема!
— Сергий, не ругайся. — Промямлил Отец Михаил. — Я же не думал, что они… буквально… Не ругайся…
— «Не ругайся»! А ты посмотри, что ты наделал! Чо, думал, в сети потрепался и ничего не будет?! Ты этого хотел, да?! Так вот, запомни, кретин: они ВСЁ понимают буквально. Это стадо баранов, и ты в нем — главный баран.
— Но-но! — Вспылил отец Михаил. — Еще раз вякнешь про баранов — не посмотрю, что ты дьякон.
— Баран холощеный! — Сергий плюнул и зашагал прочь по лужам. Брызги грязи попадали на его рясу, но дьякон не обращал на это никакого внимания. Он растолкал тощими локтями плотную толпу, взобрался на гранитный парапет, выпрямился, раскинул руки, стараясь удержать равновесие.
— Разойдитесь, дети мои! — Пропел дьякон мощным басом. — Идите с миром! Гомофобия есть зло, очистите сердца ваши от ненависти. Ищите скверну в своей душе, а не в ближнем своем! Возлюбите ближнего как самого себя! Содомиты царства Божия не наследуют, и это само по себе им достаточное наказание.
— Пошел нах! Подставь жопу ближнему! Пидор очкастый! — Бесновались подростки.
    Кто-то схватил дьякона за ногу, Сергий пошатнулся и нырнул вниз, на руки демонстрантов, словно Фредди Меркьюри на концерте.
    Кто-то раздавил его очки армейским ботинком, обтянутое джинсой колено ударило в подбородок, помедлило и заехало в бровь. Дьякону показалось, что из глаз посыпались искры. Он уже почти ничего не видел, но упрямо карабкался обратно. Какой-то мужчина постарше устыдился, помог духовному лицу влезть на мокрый камень и теперь поддерживал снизу.
— Пидоры! — Орали подростки.
— Разойдитесь, дети мои! — Рычал дьякон. Его голосу позавидовал бы любой оперный певец, и тем более — хилый Борис Моисеев, который был сегодня виновником торжества.
    Подростки казались одинаковыми — серые «бомберы», джинсы, тяжелые ботинки. Лица замотаны фанатскими шарфами, глаза спрятаны под козырьками бейсболок. В их взглядах мелькало что-то демоническое, по крайней мере, так померещилось дьякону.
    Парни постарше, тоже одетые как футбольные фанаты, держали три транспаранта: «Содомитам — анафема!», «Гей-культура — псевдокультура» и «Нет — засилью педерастов!»
— Ишь ты, «псевдокультура», какие длинные слова знают. ПТУ! — Сказала какая-то девушка под ухом у отца Михаила.
У подножья ступенек толкались люди средних лет в китайских пуховиках, потертых кожаных куртках и дубленках — они пришли то ли на концерт, то ли на демонстрацию. От пожилых женщин воняло дешевыми духами, они трагически взвизгивали, когда на них налетал кто-то из молодежи, и отшвыривали нарушителей могучими руками.
Один из парней в размотавшемся шарфе вскочил на парапет рядом с Сергием и завопил:
— Это не музыка! Не платите деньги за пидорский кал!
— Ну что, батюшка, будете юродствовать, под дверью кататься? — Спросила девушка, нагло выпучив большие голубые глаза. — Вы ведь за этим сюда приперлись? А вы не отворачивайтесь, я вашу рожу помню. Нечего было в жиже себя рекламировать. Фанатик!
— А вы пришли посмотреть? — Парировал отец Михаил. — Вам ведь эти геи до лампочки. Вы пришли на драку посмотреть. Вам это просто нравится. Извращенка!
    Девушка хихикнула и скрылась в толпе.
    Отец Михаил с трудом пробивался наверх. Его мучила одышка, он раздвигал потные тела скин-хедов, толкал их плечами, качался вместе с ними то влево, то вправо. Скины узнали его сразу по курносому носу и бородке — батюшка напоминал разжиревшего Че Гевару.
— Оооо, Батька Михаил! Респект! — Орали молодые люди. — Речь! Скажите речь!
    Отец Михаил смотрел на бесноватую толпу и ощущал при этом дикий стыд. Чувсто странное, необъяснимое. Ведь он все сделал правильно. Вон сколько народу пришло! Столько не бывает в его храме даже на Пасху.
    Отец Михаил откашлялся.
— Братья и сестры!
    Чья-то рука протянула ему микрофон.
— Братья и сестры! — Вновь раздалось из динамиков. — Я очень рад, что мы все собрались здесь, чтобы защитить нашу великую культуру и нашу религию от происков гей-движения. Мужеложцы заставляют нас слушать свою американизированную музыку и смотреть политкорректные фильмы сомнительного качества.
За спиной у отца Михаила зазвенело разбитое стекло. Священник вздрогнул и продолжил:
— Геи стараются навязать нашему обществу мнимую свободу, которая на самом деле не что иное как вседозволенность. Два месяца назад я призывал вас к разгону гей-парада, который они хотели провести в Москве. Мы победили — это богомерзкое действо не состоится. Содомиты устыдились, а некоторые даже испугались. И я счастлив, что наши с вами соединенные усилия заставили их задуматься, по-иному взглянуть на свою жизнь.
И не бойтесь карающего вас закона, ибо закон Божий выше закона человеческого. Насилие, творимое нами сейчас, мы совершаем во имя правого дела. — Вдалеке завыла милицейская «сирена». Отец Михаил понял, что нужно торопиться. — Моя позиция строго евангельская. Я здесь стараюсь следовать строго заповедям Евангелия. То есть, например: если содомит приходит ко мне в храм на исповедь, то я ни словом, ни взглядом, ни намеком не посмею оскорбить его. Я приму у него покаяние с состраданием, как немощного брата, буду сам просить у него прощения, и подбадривать его, если в нем начнется трудная и тяжкая борьба с грехом, последуют падения и восстания. Со всем возможным тактом я постараюсь помочь этому человеку. Если же содомит не желает каяться, ведет свою постыдную жизнь уединенно, не оскорбляя общественной нравственности, то я лишь скажу ему: я тебя не осуждаю, иди и впредь не греши. Но если тот же содомит возьмет флаг в руки, соберет подобных себе и пойдет по улицам моего города с наглой демонстрацией своего порока, то я возьму бич и пойду разгонять эту демонстрацию. Христос поступал точно так же. Он прощал кающегося грешника, не осуждал блудницу, приведенную к нему для побития камнями, но брал в руки плеть, когда порок становился открытым, изгонял торговцев из храма. Я стремлюсь поступать так, как поступал мой Учитель и Бог, Иисус Христос… Спасибо! — Священник услышал аплодисменты.
— Разойдитесь! — Скомандовал голос из динамиков милицейской машины.
    Одновременно с милицией приехали работники телевидения. Пока люди в сером работали дубинками, разгоняя молодых, журналисты тыкали микрофоны под нос людям постарше.
    Где-то в глубине здания послышались приглушенные звуки фонограммы — начался саундчек. Борис Моисеев еще и не думал приезжать, концерт, как обычно, запаздывал часа на два. В это время самых буйных уже заталкивали в микроавтобусы, пиная по тугим джинсовым задам. «Менты — пидорасы!» — Орали остальные, кидая в серых пивные бутылки, банки и стекла. Какой-то мальчик уцепился за статую голого красноармейца в буденновке, и омоновец отдирал его от грязно-белой бесполой скульптуры.
— Я не скин, я тут на скейте катался! — Вопил подросток.
— В отделении разберемся. — Меланхолично отвечал служитель закона.

    Толпа заметно поредела, милиционер в шлеме с прозрачным забралом поймал за локоть отца Михаила и попросил предьявить документы.
— Тааак…Несанкционированный митинг. Ждите повестки в суд. Вы, как я понимаю, зачинщик?
— Да. — С тайной гордостью ответил священник. — Только я не «зачинщик». Я организатор.
    К ним тут же подскочил оператор «Регионального телевидения» и запечатлел этот редкий кадр.
— Отец Михаил, довольны ли вы нынешней акцией? Вам не кажется странным, что вас поддерживают скин-хеды? — Спрашивала блондинка, распространяя запах духов «Ланком» и лака для волос. — Почему вы решили, что имеете право вмешиваться в личную жизнь других людей?
— Потому что я духовный наставник, дочь моя. — Пробасил отец Михаил в ее микрофон. — И я не вмешиваюсь ни в чью личную жизнь, я только наставляю грешников на путь истинный. А что до скин-хедов… Не знаю я никаких скин-хедов, но я рад, что нас поддерживает молодежь. Не важно, из чьих рук поступает помощь — важно, что она идет от чистого сердца.
— Это были скин-хеды. — Проворчал омоновец.
— А вам не кажется, что православный священник не имеет морального права благословлять физическое насилие? И вообще, разве священник имеет право благословлять кого-то кроме своих прихожан? — Не унималась журналистка.
— Вы хотите, чтобы я ответил так, как вам надо? — Вспылил священник. — Я не делю верующих на своих и чужих прихожан. В каждом нашем храме живет Дух Господень, и все прихожане — православные христиане. Еще апостол Павел говорил: «Разве разделился Христос?» А что до физического насилия — вспомните, за что распяли Иисуса. Он призывал разрушить храм в Иерусалиме и не боялся, что его призовут к ответу, он знал, что творит правое дело.
— А как на всё это смотрит Московская Патриархия? — Журналистка, видимо, решила добить его этим вопросом.
— Я не боюсь начальства. Ибо есть над нами высший начальник и высший судия. — Отец Михаил возвел очи небу.
    В этот момент кто-то дал ему тычка пониже спины. Левый глаз Сергия был залит кровью, и казалось, что дьякон плачет кровавыми слезами. Волосы Сергия распустились, и теперь его лицо напоминало лик Спасителя, которого пытали иудеи.
— Могу вам совершенно точно заявить, что слова этого человека полностью расходятся с общей позицией РПЦ по данному вопросу. — Затараторил Сергий. — Русская Православная Церковь не может призывать к насилию или каким бы то ни было иным действиям, противоречащим законам Российской Федерации. Несмотря на то, что РПЦ осуждает гомосексуализм, она, тем не менее, никогда не призывала к интолерантным действиям. И тем более, обычный священник не может предавать кого-то анафеме.
— Сережа, у тебя кровь идет. — Отец Михаил пытался оттеснить дьякона от объектива. — И я не говорил «содомитам — анафема», эти мальчики сами так придумали.
— Скажите, а лично вы — против гомосексуализма? — Журналистка воспряла духом и переключилась на Сергия.
— Нет, я не против гомосексуализма. Я сам — гей. И не я один. — Сергий ловко увернулся от карающего кулака отца Михаила. — Миша, не затыкай мне рот, это правда. Очень большой процент черного духовенства — пи…
— Сергий, заткнись! — Умолял отец Михаил. — Не позорь нас! Вся страна смотрит!
— Знаете что, бить раненого — это… это… Всё, я больше не могу! — Журналистка развернулась и поскакала к своему микроавтобусу. За ней поспешил оператор — нужно было успеть с материалом для вечернего выпуска. Уже у самых дверей «газели» блондинка выкрикнула:
— А вам должно быть стыдно!
— Нервная дура. — Прошептал Сергий.
— Сам хорош.— Одернул его отец Михаил. — Тоже мне, жертва гомофобии. Полез в камеру с окровавленной рожей, мученик нашелся.
— Молчал бы уж, апостол Павел недоделанный. Баран.
— Соблюдай иерархию. — Улыбнулся священник. — Я все-таки твой прямой начальник.
— Следуя твоей логике, я должен подчиняться только Ему. — Сергий ткнул перстом в пасмурное небо. На его запрокинутое лицо упала снежинка и тут же растаяла.
— Обещали мокрый снег. Давай, отвезу в травму.
— Я пешком дойду. — Дьякон стряхнул его руку с плеча.
— Сережа, прости меня! — Крикнул отец Михаил ему вслед.
    Мокрый снег, как и было обещано, повалил крупными хлопьями. Из машин на стоянке вылезали женщины средних лет в вечерних туалетах и, не разбирая дороги, бежали к концертному залу. Они прикрывали лица ладошками, чтобы не смылся макияж. Высокие шпильки скользили на слякоти. У служебного входа курили девчонки-администраторы, по-блядски стряхивая пепел мизинчиком. Дворники-таджики сметали стекло, подбирали фанатские шарфы, перчатки, бейсболки, транспаранты. Тетки выстроились в очередь у служебного входа, надеясь получить автограф, когда приедет звезда.

* * *

    Отец Михаил с тоской наблюдал, как «дворники» размазывают снег по  ветровому стеклу дареного «Ауди». Он позвонил Сергию на мобильный и теперь ждал у травмпункта, пока другу накладывали швы. Ему отчего-то сильно захотелось выпить водки. Даже не водки, а спирта или абсента, чтобы выжег воспоминания.
«И правда, какое я имею право лезть в их жизнь? Баран я, глупый баран! Действительно, созвал стадо баранов. — Думал отец Михаил. — А ведь я горжусь тем, что нагнал столько народу. Гордыня — грех. Те содомиты хотели показать, что они — сила, а я? Прости, Господи! А что если эти мальчики и правда скин-хеды? Им же наплевать на то, что я говорил. Они и в церковь-то не ходят. И геев там все равно не было, они Моисеева терпеть не могут. А все-таки я молодец. Хоть мне и влетит завтра, еще как влетит. И Сергию влетит по самое не хочу. Молчал бы уж про иерархов. Ну и пусть нам влетит. Мне наплевать, я не боюсь».
    Отец Михаил вспоминал свой жеже, который теперь заблокировали — какой-то американский педик настучал в Абьюз Тайм. Он вел этот журнал три года — записывал туда свои мысли, удачные проповеди. Обычный благочестивый журнал священника. Под его постами френды оставляли не больше пяти комментариев. Да и френдов было от силы штук двадцать, включая его жену Иру и Сергия.
В тот день, когда он призвал остановить гей-парад, набежало несколько тысяч человек — гомофобы, педерасты и еще какие-то непонятные девушки, которым просто было нечем заняться. Они ругались в основном друг с другом, забыв, чей это журнал. Матерились, угрожали, называли батюшку латентным пидором, забивали стрелки, чтобы кого-то «отпиздить». Почтовый ящик буквально взорвался, журнал отца Михаила обогнал по посещаемости форум дьякона Андрея Кураева. Нашлись и такие, кто поддержал отца Михаила. Сергий тогда плевался: «Миша, это не верующие, они обычные флеймеры. Пришли посрать в твою жижу». Отец Михаил и сам понимал, что народ просто развлекается. Он просидел перед монитором трое суток подряд, отвечая сетевым педерастам и сочувствующим. «Сочувствующих» почему-то набежало больше всего, и священник понимал, что защищают они не столько содомитов, сколько свое право жить без чьей-то указки. «Рукоблуды! — Говорил про них Сергий. — Дай, я быстрее печатаю». Сам Сергий «срал» виртуозно и каждые полчаса презрительно восклицал: «Слив засчитан!» — Это означало, что очередной противник позорно бежал с поля боя. Отец Михаил хохотал, опираясь на его плечо.
Веселье тогда прервал звонок из канцелярии Московской Патриархии. А потом и жеже закрыли навсегда.
Отец Михаил завел второй жеже. Закрыли и второй.
Отец Михаил завел третий жеже. Закрыли и третий.
Отец Михаил завел четвертый жеже. На четвертый жеже педерасты стучать не стали. К тому времени «Батька Валух» уже стал их любимцем, чем-то вроде Жириновского или Ксюши Собчак. Некоторые называли его клоуном в рясе.

— «Дворники»-то мог бы и выключить. Долго ждал? — Сергий залез в машину, пригибая забинтованную голову. Теперь он был похож на хиппи в платье.
— Поехали, очки тебе купим. — Пробасил отец Михаил.
— Так служба скоро.
— Куда с перевязанной головой? Я Павлу позвонил, он с Сашей вместо нас выйдет.
— Может, это последняя служба в нашей жизни. — Ни с того ни с сего сказал Сергий. Его глаза на секунду стали пустыми, словно из них ушла вся радость бытия.
— Ладно. Ты что, плачешь?
— Нет. Не хочу на службу. Поедем смотреть новости.

* * *

    На священника и дьякона с порогу накинулась попадья:
— Ты где это нализался?
— Ириша, пррропусти.
    Отец Михаил рухнул на диван и долго искал пульт, пока не сообразил, что сидит на нем. Дьякон выглядел не лучше.
— Это ты машину вел в таком виде? — Отчитывала Михаила жена. — Почему Сережа в бинтах? Вы с кем-то дрались?
— Ириша, иди сюда. Меня по телику показывать будут. — Священник обнимал супруженицу и пытался усадить к себе на колени, как маленькую. Ирина отбивалась, одергивала фланелевый халат.
— Сегодняшняя демонстрация у БКЗ «Октябрьский» сильно подорвала престиж Русской Православной Церкви, — монотонно вещала журналистка, — к рядам верующих-гомофобов присоединились члены молодежных экстремистских группировок.
    На экране мелькали замотанные шарфами лица, летели банки. На секунду возникло перекошенное рыло скина, которого запихивали в микроавтобус. Парни в бомберах синхронно вскидывали руки, отдавая фашистский салют. Проплыл транспарант «Содомитам — анафема!». Отец Михаил в этот момент густо покраснел. Потом услышал собственные слова, вырванные из контекста:
— Не знаю я никаких скин-хедов, но я рад, что нас поддерживает молодежь.
    «На сладкое» показали крупным планом окровавленное лицо Сергия.
— К счастью, не все служители православной церкви разделяют позицию этих религиозных фанатиков, — говорил голос журналистки. — Скажите, а лично вы — против гомосексуализма?
— Нет, я не против гомосексуализма. Я сам — гей. И не я один. Очень большой процент черного духовенства — …
    В кадре промелькнул огромный кулак отца Михаила — казалось, будто священник нокаутировал оппонента.
— Порезала материал. Тварь! — Сергий швырнул тапку в смазливое личико на экране.
— Этот всплеск гомофобии и расизма в нашей культурной столице заставляет еще раз серьезно задуматься о защите прав и свобод сексуальных меньшинств Российской Федерации. В том числе — о специальном законодательстве, разрешающем однополые браки. Кроме того, в свете сегодняшних событий как никогда актуальным станет проведение московского гей-парада в мае этого года. — Заключила блондинка.

— Сережа, а вы что, действительно… эээ… ну? — Замялась попадья.
— А я этого и не скрывал. — Тихо ответил дьякон.
    Ирина просияла. Сергия она знала давно, еще с тех времен, когда он вместе с ее супругом учился в семинарии. Считала его этакой серой мышью. Но только теперь она поняла, что в этом человеке что-то есть. Что-то особенное.
— Ведь у геев такая нелегкая судьба! — Доказывала она мужу на кухне.
— Много ты в них понимаешь… Тоже мне, защитница. — Зевал отец Михаил. — Таких «защитниц» у пидорасов горсть на рупь.
— Ты не должен быть таким интолерантным. — Заявляла попадья.
— Дура. — Мрачно отвечал муж.
    
Сергий дремал на диване, но священник его разбудил:
— Слушай, ты это… Покайся… Я хочу посмотреть на твою борьбу… эээ… с грехом. Ппррости меня, мой немощный брат!
— Отвали. Педерастия — это не грех. — Проворчал Сергий. — Сам ты немощный, на ногах еле стоишь.
— А с чего ты взял, что педерастия — эт не грех?
— А про нее ничего нет в Евангелии. Спать не мешай. — Сергий повернулся на другой бок.
— А вот ни фига подобного. — Отец Михаил полез за библией, чуть не своротив при этом книжный шкаф. — Во, читай послание апостола Павла к римлянам. Тут про мужеложцев.
— Иисус этого не говорил. Он вообще ни разу не упоминал про геев.
— Как это ни разу? — Отец Михаил задумался, потом хлопнул себя по
лбу. — Иисус проклял смоковницу! — Торжествующе промолвил он.
— И что? — Сергий протер глаза.
— А то! Смоковница — символ язычества. На ней растут эти, как их… фиги! Есть такой миф. У Кона его нет, но он есть. Однажды бог Дионис решил спуститься в подземное царство, но не знал туда дороги. И тогда мужик по имени Проксимн показал ему дорогу, но взял обещание, что Дионис на обратном пути даст ему в попу. Когда Дионис вернулся с экскурсии, он обнаружил что старый пидорас уже скончался.
— Значит, «в попу давать» не пришлось? — Усмехнулся Сергий.
— Ни фига. Слушай. Дионис был принципиальным пидорасом. Он отломал ветку фиги, которая росла на могиле, сделал из нее деревянное дилдо и ритуально отымел себя в попу. Поэтому Иисус проклял смоковницу. За то, что она бесплодная. Ведь у пидоров не бывает детей, потому и бесплодная.
    Дьякон хохотал и колотил кулачками по диванным подушкам:
— Деревянное дилдо, гыыыыыы!!!!!!! Миша, ты больнооооой! Деревянное дилдо, я не могу!
— Ну да, деревянное дилдо. Я это не сам придумал. Я у Кураева на форуме нашел. — Отец Михаил смущенно почесал переносицу и побрел в сортир.

    Когда Сергий проснулся, он увидел отца Михаила со стаканом «алкозельцера».
— Я, кажется, ночью нес какую-то чушь. — Священник протянул ему лекарство.
— Про то, как Дионис засунул инжир себе в анал? — У Сергия была отличная память.
    Они решили все-таки прийти в храм. Ведь их еще не лишили сана официально, почему бы и нет? Отца Михаила там и раньше не любили: он из принципа не брал денег за требы. Иисус, как известно, изгнал торговцев из храма, а «баран» истолковывал евангельский текст буквально, даже свечницу пытался выгнать на улицу вместе с ее лотком. Будь воля отца Михаила, он не брал бы и пожертвования, потому что был уверен: грешники откупаются дорогими подарками, а это неправильно.
    
После обедни на Сергия накинулась яркая стайка молодых людей. Они жали ему руку, благодарили. Один даже чмокнул дьякона в щечку — это, по мнению отца Михаила, было уже лишним. Он понял: содомиты!
    Геи заметили «Батьку Валуха», помахали ему: мол, идите к нам, не бойтесь. Он притворился, что их здесь нет, и торопливо направился в ризницу. Его догнали.
— Спасибо вам, Михаил Евгеньевич. — Сказал невысокий плотный
брюнет. — Спасибо вам огромное.
— За что? — Отец Михаил готов был провалиться сквозь землю.
— За всё. За всё, что вы для нас сделали.