Лос Анжелес, октябрь 2001-го. Я собираюсь на встречу со своим московским приятелем Мишей. Миша стал американцем.

Эффектно появляется на белом мерседесе, полный фарш, литые диски, только троит немилосердно и в пробках глохнет постоянно. Фотографирую его на фоне машины. Встает перед радиатором, смешно заслоняя дырку в бампере. Закончив фотосессию едем в ресторан. Ресторан, разумеется, русский.

По дороге заезжаем в какой-то ликер-сторе, покупаем литр Абсолюта, ибо милые люди – хозяева рестора не возражают против распития своих напитков. Столичную не берем – ужасное палево, если верить рассказам местных бывших соотечественников. Продолжаем движение к Сансет бульвару, где в двадцати метрах от угла и имеет место быть кабак с традиционным названием Рашн кузин. Лихо паркуемся не по-американски задом, народ смотрит на вновьприбывших, мы рассматриваем народ.

- Не слишком хозяева руссковыглядящие, не находишь? – спрашиваю.
- Ща проверим. Барев дзес – приветственно давит лыбу Миша.
- Барев дзес – эхом откликаются местные

Я даже не удивился, какая еще Рашн кузин может быть в непосредственной близости от Литтл Армения...

- А что, Миш, в Литтл Армении действительно все по-армянски?
- А то, там даже улицу переходят, как в Ереване

Не понимаю, что это значит, но нравится определение. Разливаем, поднимаем. Водка плохая.

Пьем, говорим всякую чушь за жизнь, вспоминаем московских знакомых, вместе со всем рестораном ходим курить на улицу – закон штата не позволяет смолить внутри, принимаем извинения  халдея за дурацкий закон. Бутылка неумолимо пустеет, морды краснеют, треп становится несвязным.

- Как же мне все тут нравится – Миша уже готов возлюбить весь мир, его несет – Калифорния правильное место. Мне даже пробки на фривее нравятся. Меня прет от солнца, от океана и от всего тут. Ты вспомни Москву, я болел от депрессухи зимой, уже собирался пойти в солярий.

Не комментирую, может оно и так.

- Не скучаешь по совку?
- О чем ты? О ментах? Я ж до дома спокойно доезжал – по пальцам пересчитать можно! Ты помнишь я на МКАДе под фуру влетел, после машина пошла под списание? Ты знаешь, что первое сказал ментяра, появившись на месте? Думаешь спросил, что с моей окровавленной башкой? Он плюнул и начал гнать про «наприехали тут»! Именно – наприехали. А после, когда я на метро пересел? Менты называли меня «армян», а я поддакивал. Я сам про себя говорил – армян, не армянин.

Голос срывается, Миша стыдливо вытирает слезы тыльной стороной ладони. Мне ответить нечего, разливаю.

После ресторана Миша предлагает переместиться в какой-то близлежащий стрипклуб. Мое предложение пустить меня за руль в виду более трезвого внешнего вида ситуации мною встречает однозначный отказ.

Почему-то расстояние в сто метров мы преодолевали минут сорок на средней скорости около 100 миль в час, постоянно оказываясь то в разных пригородах, то на каком-то хайвее. Аэропорт Лос Анжелеса мелькал за окном три раза. Наконец добираемся, всего-то около полуквартала проехав по встречной. Втыкаемся на служебный паркинг, отбившись от охранника-мекса двадцатью гринами. Следующая двадцатка уходит мордовороту на входе.

Внутри жарко. Сама атмосфера накалена, спиртного не подают совсем, избегая нагнетания и без того напряженной обстановки. Заказываем кока-колу, два стакана, кои незамедлительно появляются вместе со счетом. Тупо читаю счет, там указано почему-то четыре порции, смотрю на выжидательно таращащуюся официантку. Прошу пояснить разницу в количестве стаканов на стойке и записанном на бумажке. Мило улыбнувшись официантка бормочет что-то про менеджера и рвет в подсобку, окуда тут же появляется вместе со здоровенным латиносом. У латиноса в руках дубинка, судя по виду не очень облегченная и явно ранее не раз использованная для разрешения конфликтных ситуаций. Очередная купюра двадцатидолларового (тариф там такой, что ли) достоинства сглаживает антогонизм сторон.

Миша исчезает. Предположение о необходимости облегчить мочевой пузырь оказывается неверным – следуя кавказскому радушию он пытался заказать мне приват-танец. Не срослось – бабломет не выдал денег. Ну и слава Богу.

После еще катаемся по городу, говорим о чем-то и, ближе часм к трем утра, торжественно расстаемся у моего отеля. Я слежу за удаляющимися габаритами Мишиного мерина и мне становится стыдно. Я не стал объяснять Мише, что негативное отношение к кавказцам в Москве – это нормально. Это не хорошо, это не плохо – это просто есть и все. Я не смог бы этого объяснить. Но мне почему-то стыдно.