Смерть всегда доставляет хлопоты. Видя, как возле обгорелого тела, найденного под рухнувшей крышей бара "Алхимик", суетятся шестеро людей, я еще раз убедился в этом. А ведь это только начало. Сейчас приедет машина из покойницкой, и двое молодых парней, вместо того чтобы пить пиво, будут укладывать труп на носилки. Потом молодая женщина Наташа, вместо того чтобы позвонить своему сыну, узнать о его очередных провалах в школе, будет долго и нудно копаться в трупе. А после того, как несколько человек прочтут о результатах работы Наташи, этот уже никому ненужный труп начнет доставлять все новые и новые хлопоты. Конечно, если представить, что это тело не обгорело, и череп его не проломлен, и нашли его не в полусгоревшим баре, которой так любят посещать начальники всех мастей и колод, а где-то за городом на пустынном пляже, и если бы еще не исчез хозяин бара, то можно допустить, что хлопоты, доставленные этим трупом, были бы минимальны. Может, все было бы и так.

Но тут вступает в силу теорема выведенная мной. Хлопоты, доставляемые трупом, прямо пропорциональны хлопотам, которые доставлял человек, пока еще не стал этим трупом. Чем больше человек тревожил своим существованием родственников, друзей, сослуживцев, соседей, врагов, чем шире простирались его интересы, чем больше он имел права грубить лакеям, официантам, секретаршам, тем больше хлопот доставит его смерть. Таким образом, чтобы этот труп никого не заинтересовал, труп должны найти на пляже, череп его не должен быть, выражаясь по-казенному, "поврежден тупым предметом" и уж точно при жизни он не должен быть моим коллегой.
Если бы я жил на Таити, то все в моей жизни было бы по-другому. Вместо того чтобы смотреть на бедного Антуана, обгорелый труп, которого лежал прямо посреди мыльной лужи, я бы пил сейчас что-нибудь сладкое и градусное. На Таити я не запачкал бы в саже брюки. В конце концов, я бы спал, а не искал ответы на вопросы, которые любит задавать наставник. Но о далеком острове я только мечтаю. А пока жизнь моя постепенно проходит. Простенько так проходит. Без причуд бульварных. Без уличной суеты. В обыкновенных делах. Крепких, но обыденных; изо дня в день. И ладненько все вроде бы, и дыхание ровное, и климат умеренный морской. Скучно только. Приехала покойницкая машина. Парни, смеясь, кое-как уложили труп на носилки и укатили. Плюнуть вслед покойнику? Ладно. Я попрощался с господами охранителями порядка и пошел домой.

Меня называют ищейкой. Конечно, должность моя официально звучит по-другому. Не благородней, всего лишь солидней. Но официальную мою должность знают всего несколько человек - я, мой наставник и какой-то неизвестный клерк в управлении кадровой политики, который своим пером с несмываемыми чернилами ровным почерком ведет мою личную карточку успехов и неудач. Для всех остальных я ищейка. Я не обижаюсь, но мне непонятно почему из всех граней профессии замечена только одна: поиск. Я занимаюсь не только тем, что ищу. А уж если ищу, то не зонтики и шляпки, а чувства, мечты, мысли, какие-то совсем необычные вещи, людей, которые в чем-то неповторимы и уникальны. Разве когда я копаюсь в чувствах десятка людей, чтобы открыть причину слез ребенка, я просто ищу?
К тому же мы все, так или иначе, что-то ищем. Ищем каждый день и каждую минуту. Ищем какой-то пустяк или любовь - каждый миг мы в поиске, зачастую даже не осознавая того. И одно из самых главных искусств в наших жизнях - найти цель для поиска. Мы все ищейки. Так почему же в моей работе заметили только искание?
Я сам называю себя сомелье. Сомелье человеческих душ. И никому не признаюсь в этом. Я боюсь, что люди не поймут меня и обвинят в самоуверенности, а наставник прочитает мне проповедь о греховности гордыни. Я думаю, он будет не прав. И люди будут не правы. И если мне кажется что наставника я еще смогу убедить что это не гордыня, не буду же я доказывать всем окружающим меня людям, что не страдаю манией величия. Я исхожу из того, что в каждом деле есть любители, есть профессионалы, а есть эксперты. Так и люди делятся на тех, кто из праздного любопытства капаются в человеческих страстях, чувствах, мыслях и на тех, кто лезет людям в душу по долгу выбранной ими профессии. Некоторые профессионалы со временем благодаря таланту или упорству достигают в этом совершенства и приобретают статус экспертов. Себя я и считал таким экспертом. Экспертом человеческих душ.

Бедный Антуан, над которым завтра будет издеваться милая женщина Наташа, тоже относил себя к таким экспертам. Вряд ли он называл себя сомелье, но почти наверняка, у него было другое название нашей профессии. Без сомнения, чтобы не прослыть оригиналом, он никого не посвящал в свое открытие. И правильно собственно делал. Как бы сейчас это глупо выглядело! Из дома я позвонил наставнику. Мой наставник был слаб и стар, но голос имел громкий. Мы как всегда бессмысленно с ним поспорили. Это наш ритуал. Когда я был еще совсем молод, ему нравилось играть со мной в игру "Реакционер-Революционер". Помнится, он изображал из себя опытного и всезнающего дядечку, который поучает неоперившуюся молодежь. Меня это бесило. Потом я повзрослел, а он постарел, и игра утратила для нас привлекательность. Но осталась привычка спорить. Вот и сейчас с первых слов, вместо приветствия, я выразил удивление тем фактом, что Антуан умудрился так глупо умереть в моем городе, что без сомнения только доставил мне лишние хлопоты. Наставник возразил, что совершенно не в курсе, ради чего Антуан приперся в мой город, даже не сказав мне здрасьте, и целых пять минут напоминал мне, что никогда не являлся наставником Антуана. В принципе я мог и не обвинять, а Наставник мог и не оправдываться. Я все это знал. Просто эти споры были для нас той самой привычкой, которая и позволяла нам после стольких лет беседовать друг с другом, а не блевать от отвращения, когда кто-то из нас открывает рот. В общем, разговор мы закончили громко, но остались довольны друг другом.
На следующее утро Наставник, чтобы не общаться со мной лично (видимо ему хватило вчерашнего заряда бодрости) прислал мне факсом записку, где от руки написал, что рад послать меня к черту и сообщить, что Антуан приперся в мой город по заданию своего наставника. Цель приезда его, по словам Наставника, проведение ритуала над каким-то колдуном, которого называли Алхимиком. Это все что известно сейчас ему, но если я буду настолько туп, что не разложу все по полочкам к девяти вечера завтрашнего дня, то ко мне прейдет факс со всей известной информацией. Я удержался от ответного послания к черту, оделся и вышел из дому.

Было жарко. Очень жарко. И пыльно. Город уже почти неделю ждал дождя. Воздух в городе, и без того неприятный из-за дыхания бесчисленных машин, стал еще гаже. В покойницкой милая женщина Наташа уже работала над Антуаном. Зрелище было примерзким. Как ни странно, Наташа любила свою работу. Ей тоже нравилась искать. Мне кажется, что если бы она не сосредоточилась на исследовании кусков мяса, которые когда-то были людьми, то она тоже могла бы стать сомелье. Таким как я.
Потом мы спустились с ней позавтракать в ресторанчик. Вернее я позавтракать, а она выпить два-три бокала вина. Это тоже ритуал. Я вполне мог попросить просто рассказать мне о том, что она выяснила. Но мне просто нравилась сидеть с ней и разговаривать о погоде, о жизни, о винах. Потом, как бы вскользь касаться интересующей меня темы, и, выслушав её, перейти опять к ни к чему не обязывающим разговорам. Сегодня я сказал Наташи, что она напоминает мне вино. Изабеллу. Из винограда, который растет под городом, за мысом. Его тревожный, мягкий, солнечный привкус. У меня после разговора с Наташей всегда остается терпкое послевкусье "изабеллы", неважно какое вино я выпил за завтраком. Наташа рассмеялась и произнесла, что нельзя всех людей сравнивать с винами. На это я сказал, что сравниваю с вином не всех людей. Часто люди напоминают мне самогон, или коньяк, или даже безвольную колу. Наташа рассмеялась и убежала. Наверное, звонить сыну.

Было жарко. Я вернулся на место, где нашли Антуана. По большому счету я уже закончил свой поиск. Деревянная доска, на которой затейливо было вырезано "Алхимик", определенно показывала, что выяснять, почему бедному Антуану, по словам Наташи, сначала проломили голову, а потом еще и сожгли, надо у того самого колдуна, ради которого Антуан забрался в мой город и которому принадлежал этот бар. Оставалось только найти его, хорошенько расспросить и не забыть все-таки провести ритуал. Конечно, сделать все это возможно, только если колдун еще не покинул город. Если он не стал дожидаться меня, я, пожалуй, не стану на него обижаться и уж тем более ехать за ним. Сообщу наставнику, пусть он дальше творит чудеса.
Искать следы внутри бара среди пепла и сажи было бессмысленно, поэтому я сразу пошел к выходу. Я сосредоточился и увидел три цепочки следов, которые вели в бар, и три, которые вели из бара. Ну что ж. Если учесть, что Антуан так и остался лежать с проломленным черепом в горящем баре, то вчера к Алхимику заходило два клиента. Жаль, что следы колдуна не единственные, с другой стороны клиентов в этом популярном баре даже в такую рань могло быть и больше. Итак, три следа: два следа уходили сразу наверх по склону, только один культурно поднялся по лестнице, а другой по тропинке через кусты; следы третьего человека тянулись вдоль моря. Совместим приятное с полезным.
Сначала человек убегал. Но достаточно быстро он успокоился, расслабился и перешел на шаг. Хотя чувствовалось, что все еще нервничает, длина шага у него интересно менялась: то он семенил, то шагал чуть ли не аршинными шагами. Шел он, почти не задерживаясь. Мне показалось сначала, что знает куда идет. Но потом понял - гуляет, нервы свои успокаивает. Вот даже на скамейку присел бедняга, отдышаться, а отдохнул и дальше на променад. Долго шел. Шаг его постепенно сбился и он все чаще шаркал ногами. Наконец он остановился и начал подниматься в город. Место для подъема он выбрал неудачно - самый крутой склон на побережье, и лестниц наверх нет, только узкая тропинка. Я вздохнул и начал подниматься. Не молод я уже, чтобы по склонам лазить. А преследуемый был молодым. Вот как шустро взбежал, хотя тоже запыхался, долго на краю стоял.

По его следу я шел больше двух часов. Этот юноша меня даже утомил. Мне казалось, что он как будто в другой город попал. В бар зашел в одном городе, а вышел уже в другом. Плутал, плутал. Я уже подумал, что, как вечный жид, он будет блуждать по городу бесконечно, когда следы вывели меня к нему. Он сидел на корявой скамейке под ржавым баскетбольным щитом. Он был молод, не больше 20 лет. Даже моложе моего непутевого сына. Я присел рядом.
Звали его Сергей. Мы не играли в какие-то тонкие психологические игры. Он слишком устал, а мне было не интересно. Если Наташа напоминала мне вино, то этот юноша мне напоминал бренди, который разливают в подвалах пригорода и лепят этикетку "Слянче Бряк". Тягучий сивушный привкус, лишенный какого-либо благородства. То, что наполняет сосуд его тела, тот коктейль чувств, мыслей, крови, воспоминаний, свойств, талантов и наклонностей, безнадежно замутнено и засорено. До пятнадцати лет он был нормальным парнем, с дурными привычками, правда, но не переросшими в нечто темное. А потом, по словам Сережи Слянче Бряка, он совершил глупость. Изнасилование. И что-то в жизни нарушилось. И посыпались на него неудачи. По моему мнению, так и должно быть. Мир на удивление справедливо поступил на этот раз. Или изнасилованная не без дара оказалась.

Уж не знаю, какое проклятие было наложено, но из сосуда выплеснулась совесть и своевременность. И если пара капель своевременности все же осталось, то уж совесть вылилась полностью. Бряк не сильно, как я понял, расстроился из-за совести, а вот опоздания доставили ему неприятностей и в личной жизни, и, если так можно выразиться, в общественной. Страдал сильно, но пустота незаполненной не осталась - туда прямо хлынули сомнительные способности ко лжи и притворству. Эх, что-то меня поучать поперло. Ну, значит, парень во все тяжкие пустился, но опаздывал катастрофически. И решил он тогда по наводке одного из своих коллег-аферистов обратиться к колдуну, чтобы исправить уродство. Деньги на то, чтобы "поправить карму", Сергей по простому украл у коллеги, которого звали "конкретно-литературно" - дядя Ваня. Вот так и оказался Сережа-Слянче Бряк в баре "Алхимик".

Колдун оказался шутником и выдумщиком. Во-первых, он работал барменом. Ну, уж не знаю, лично у меня это был первый случай столь мирного времяпрепровождения колдуна. Правда, сколько за свои двадцать пять лет работы я сталкивался с настоящими колдунами? Раз десять что ли. Маловато для статистики. Во-вторых, колдун создал новую систему "научной магии". Сергей мне целых полчаса пересказывал историю напитков. По его словам, путем смешивания различных напитков можно создавать волшебные эликсиры, при условии добавления в них некоего секретного ингредиента, известного только колдуну. Не знаю, верил ли сам колдун в то, что наговорил этому парню, но мне хотя бы стала понятна его "кликуха" (бедный Сергей страдал фенеязычием). Лечить парня колдун решил по-простому, не мудрствуя: Сергей стал провидцем. Плохенько, не всегда, максимум на полчасика, но видел будущее. Глупость подобного лечения очевидна. Быть может, колдун решил поиздеваться? К несчастьям Сергея добавилась неудовлетворенность - он смутно осознавал, что должно произойти, догадывался, куда надо бежать, чтобы избежать нежелательного, но жутко не успевал. Вот тут Сережа Слянче Бряк принялся жалеть себя и "д-о-о-о-олюшку".
Почему, когда пьешь дешевый бренди, остается во рту противный привкус пластмассы? Я специально ходил смотреть в подвал, где их разливают. Думал, может их в пластмассовых бочках хранят. Оказалось, в обыкновенных, деревянных, не дубовых, конечно, дешевых сосновых, но откуда вкус пластмассы? Пародию на болгарский "Слянче Бряк" в нашем городе делают из вина, которое забраковали все уважающие себя и потребителей компании. Винограду, как говорится, не хватило ни почвы, ни солнца, но откуда взялась пластмасса?

Вот Сергею тоже не хватило ни почвы, ни солнца, ни отца, ни матери. Видимо, из вполне благополучного детства он не вынес самого главного - тепла. Не отдарили родители его теплом, может, оказались неспособными делиться, а может, Сергей не захотел принять. Вот его проблема. Все остальное следствие. И изнасилование, и проклятие. Противно мне было наблюдать, как двадцатилетний парень плакался "дядечке" о своем несчастье, как живописал свой поход к колдуну, описывал появление Инквизитора и долгий спор Алхимика и Инквизитора, начало ритуала, покорность колдуна. Вот и счастливый конец намечался, да тут не вовремя обкраденный дядя Ваня в экспозицию влез, и действо нарушил, о чем-то с бедным Антуаном во мнениях не сошелся, да и пришиб его тяжелой табуреткой. Слянче Бряк смылся, по его словам, потому что испугался за собственную жизнь, он, видите ли, свидетель. О том, что деньги пришлось бы вернуть, он как-то упустил. По скромности. "А вот и адресок этого злодея. Точнее место, где тот отлеживаться будет. Спасибо-спасибо. Ну, как же приятное человеку не сделать". Он еще, видите ли, сам в милицию как раз собирался, вот сидел с духом собирался. Хе, не мешало это ему, правда, спокойно спать этой ночью. Ну и конечно, просит карму ему поправить. Ну, я и поправил. Все привнесенное отхлебнул. Гадость. Через некоторое время вытесненное на свои законные места вернется, заново перемешается, и, может, человек новый будет.
А мне захотелось посидеть с Наташей, выпить вина, поговорить, чтобы привкус пластмассы более приятным во рту заменить. Но Наташа работала над очередным трупом, и спускаться вниз категорически отказалась. Мои намеки на разбитое сердце и усталую душу не помогли. Мне осталось только повздыхать и уйти.
Солнце. Город, задыхаясь от жары и горького запаха выхлопных газов, трудился с обреченным энтузиазмом. Люди торопились жить, будто стараясь выгадать сегодня, вот прямо сейчас пару секунд, чтобы их можно было потратить вечером завтра. Я тоже отправился трудиться.
Дядя Ваня жил во флигеле дома, совсем недалеко от покойницкой. С улицы через низенькую арку я попал в ужасно пыльный двор. Даже от легкого ветерка пыль пугливо взлетала и долго кружилась. И дом, и двор - самые старые на этой улице - перекосились. Сам двор был полностью земляной. Я даже не смог вспомнить в своем городе ни одного двора, где не было бы даже маленького островка асфальта.

Дядя Ваня жил на первом этаже. Правда, за время своего существования флигель осел, и теперь о том первый это этаж или бельэтаж утверждать с уверенностью нельзя. Я решил не беспокоить его звонком, и просто открыл замок отмычкой. Дядя Ваня чудовищно храпел. Он лежал на кровати в комнате без окон. Рядом с кроватью валялись три бутылки с южным портвейном. Квартира, где отлеживался дядя Ваня, которого я тут же окрестил Портвейном - обыкновенное жилище алкоголика: старая кровать, пустой шкаф без дверей, разбитая люстра, на которой когда-то повесели чью-то сумочку, да так и оставили висеть. Но комнаты чисто вымыты и, в отличие от пыльного двора, в них не было ни пылинки.

Привести в себя Портвейна заняло двадцать минут, а вот разговорить его я смог только после двухчасового внушения о необходимости исповеди. За это время он пытался меня ударить, сбежать через окно, звать на помощь, притворятся душевнобольным, но все-таки сдался. Да, это он убил Антуана. Произошло это случайно, классическое непреднамеренное убийство. Когда Портвейн обнаружил пропажу денег, он почти сразу подумал про "маленького говнюка" Сергея - уж знал его маленько. И пошел искать. Искал долго, весь город перепахал, зверея постепенно. Думал, что сволочь эта из города дернула, да тут вспомнил об Алхимике.
До недавнего времени вор, убийца и мошенник дядя Ваня пил безбожно, до "усирачки", постепенно опускаясь и превращаясь в бомжа. По началу, пытался еще рыпаться, волю в кулак собирал, обещания давал жене, детям, а потом когда они как-то незаметно исчезли из его жизни, то самому себе. Со временем он как-то перестал верить собственным обещаниям и просто пил. Денег становилось все меньше. Хотя сноровку воровскую он не утратил, но вид его уже не позволял промышлять по дорогим квартирам и дачам, и он стал охотиться в кварталах победней. И вот однажды ему подвернулась редкая по тому времени удача. У какой-то седенькой противной бабки, в матрасе он нашел целую россыпь бирюлек разных: и колечки, и перстеньки, и цепочки. Связанная бабка что-то мычала, таращила глаза, Портвейн подумал, да и огрел её топором по башке. Боялся свидетеля. Ну и гульнул тогда хорошо. А когда деньги к концу подходить стали, оказался в баре у Алхимика. О чем с Алхимиком беседовал в тот вечер, Портвейн не помнил. А очнулся на следующий день у себя на удивление трезвый оттого, что какой-то мужик на него холодную воду из ведра льет. Он хотел уж придурка с ведром и припечатать, да не смог, жилистым мужик оказался, еще и огрел по-взрослому. А потом мужик объяснил, что за две тысячи денег Портвейн нанял его жизнь поправить. Портвейну денег стало жалко, думал даже обратно потребовать, когда Алхимик сказал, что считает уговор с его стороны исполненным и теперь новая жизнь Портвейна началась. Он-де лишил Портвейна тяги к выпивке. Напрочь.

Дядя Ваня понял, что деньги его пропали, и решил открыто в бутылку не лезть, а потом как-то, втихаря, вычистить свои кровные. Но с того самого дня жизнь Портвейна действительно изменилась. Отравляющее желание найти выпивку исчезло. Выпить он мог и, бывало, нажирался, но потребности ежечасной больше не чувствовал. И пошел он в гору. Удача к нему вернулась, денежка завелась. Ребят молодых сколотил, серьезно работать начали. Не стал он Алхимика трогать, от греха подальше. Даже зашел поблагодарил. И вот тут этот хрен маленький деньги спер. А шмурдяка этого маленького он ведь буквально из грязи вытащил, человеком сделал, на опоздания его постоянные глаза закрывал. Портвейн тут начал объяснять, что тогда прямо в ярость впал, и все последующее только результат этого, действия в состоянии аффекта, если процессуально выражаться.

Решив, что помочь найти сволочь может только чудо, Портвейн вспомнил об Алхимике. Каково же было удивление дяди Вани, когда в баре он увидел распятого на стене Алхимика и суетящихся возле него Сергея и мужичка ему неизвестного. Я, конечно, должен быть понять, что Портвейн сразу пошел к Слянче Бряку, чтобы объяснить все сволочность его поступка. Ну, я-то понятливый, это по мне видно, а вот Антуан дернулся зачем-то. Рассказ тут потерял связность. Портвейн то оправдывался, то обвинял, то жаловался, то жалел. Чувствовалось, что единственное, о чем сейчас думает, это об адвокате.

Бедняга Антуан был серьезным противником, но вся его мощь и серьезность относилась скорее к сфере убеждений и дискуссий. В банальных драках он разбирался слабо, ему скорее подходил диспут о том, сколько чертей уместится на кончике иглы. Я живо и ярко могу представить, как он уговаривал колдуна добровольно провести ритуал, но представить его в драке - нет. Есть в этом нечто несуразное, как будто бы тихий диспут английских академиков о ночных бабочках Южной Америки был прерван поножовщиной, во время которой академик, скажем Робсон, зарезал академика Смита. Странно, когда я смотрел на его обгоревший труп, лежащий посреди бара, его смерть не казалась мне нелепой и глупой. А вот после того как Портвейн рассказал о драке, вся ситуация вдруг показалась невыносимо глупой. Цепь случайных событий - результат безмозглых действий - которые привели к смерти. И хотя Антуан мне никогда не нравился, но я чувствовал с ним родство, его смерть стала для меня потерей родственника. Дальнего, нелюбимого, но все-таки родственника. Я привязал Портвейна к батарее, и вышел во двор. Уже на улице я позвонил своему другу Диме, который делал вид, что охраняет порядок городе, и слил все что узнал. Тот обещал вскорости проведать "клиента".

У меня оставалась два следа. Чтобы узнать, какой из них принадлежит Алхимику, я пошел по следу Портвейна обратно в бар. Я шел, не касаясь следа, и почти не замечая жизни вокруг. Город ближе к вечеру всегда оживает. Становится еще больше отравленным и вонючим. Машины вылезают, наполняя улицы визгом, мельтешат разноцветными пятнами, вызывая приступы тошноты. Мне не понятно как люди могут нормально воспринимать ядовитые машины на улицах? Допускать их в свою жизнь и даже пускать их в свои сердца. Моя жена, ушедшая, а значит бывшая, с упорством маньяка-коллекционера окружала свою жизнь машинами, от мелких до огромных. Даже штопор у неё был какой-то новомодный, не электрический даже, а с моторчиком, который жужжал еще противно. Мне это казалось даже не бессмысленным, а прямо преступным. Я еще могу допустить, что виноград лучше давит машина, хотя те вина, виноград для которых люди топчут босыми ногами все равно лучше, но открывать бутылку уж будьте любезны руками. Содомия какая-то. Но для жены механический штопор был чудесен и поэтому необходим. И сына моего она воспитывала в том же бездарном поклонении машинам. Игрушки с моторчиками, с электроникой, в десять лет магнитолу, в пятнадцать мотоцикл, в восемнадцать авто. Она даже учиться его определила в инженеры. Потом он, правда, в химики перешел. Правильно. Химия благороднее.

Каким бесом я женился на ней? До сих пор понять не могу. Нет, влюбиться это понятно. Только окончив курсы и попав после кельи в город, я возбуждался от любой обтягивающей маячки, а уж если под ней не было лифчика, то буквально с ума сходил. Но неужели эта девушка, вкус которой с самого первого свидания мне упорно напоминал маслянистый вкус дешевого, но старого виски, возненавиденное сразу после свадьбы, настолько затуманила мне разум? Недолго мы друг друга мучили, быстро прошла любовь, но этот бездарный привкус остался со мной навсегда. Может именно поэтому меня, как вампира, тянет к женщинам, которые на вкус сладкие и терпкие. Вот и Наташа. Эх.

По следу Портвейна я ходил почти до самого вечера. Похоже, он в тот день обошел всех своих знакомых. Так что на след колдуна я встал уже ближе к шести. След Алхимика по крутой лестнице вывел меня в парк. Солнце еще светило усердно, но парк был почти пуст. Только мамаши с колясками, тихо беседуя, проплывали по аллеям. Ох, колдун был не просто хитер, он был талантлив - его следы были везде. Чуть ли не каждый кусочек парка он посетил, на всех скамейках посидел, а на одной даже поспал. Распутывать клубок его прогулок показалось невозможным, поэтому я решил обойти парк по периметру в надежде найди следы, которые ведут из парка. Или убедится, что он остался в парке. Буквально через пять минут я нашел его следы, которые вели в заброшенную базу отдыха, не проданную еще какому-то толстосуму. Я не стал торопиться и продолжил обход парка. Еще через пять минут я увидел следы, которые ведут уже обратно в парк. Так повторялось еще четыре раза. Наконец в шестой раз следы не вернулись в парк. Ну что же, Алхимик мог и тут придумать какую-то хитрость, но я решил рискнуть.

Мне повезло, и я действительно встал на настоящий след. Алхимик меня поразил своей наглостью, той самой бесцеремонной наглостью, которой славится мой город. Он провел ночь всего в пяти минутах от своего бара, он даже мог видеть столб дыма и слышать сирены пожарных. Хе! Я вполне мог решить начать поиск в тот же день. И встать на след не Слянче Бряка, а Алхимика! Но это не испугало его, хотя о моих возможностях он, похоже, откуда-то знал, судя по его "прогулкам" парку.

Колдун шел по городу не торопясь, похоже, просто наслаждаясь городом. Но шел он не по тому городу, который оккупирован туристами и мемориальными досками. Он шел по тем тихим улочкам и переулкам, по которым бегали дети, а не улыбчивые иностранцы, а из окон пахнет жареной картошкой, а не духами. Он не уходил далеко от любимых мною парков и привычного моря. Колдун прекрасно знал город - вот следы уводили в проходной двор, а вот след терялся под листвой маленького заброшенного парка, одиноко примостившегося между двумя многоэтажками. Я, еще ни разу не видя колдуна, почему-то представлял, представлял вкус рома. Совсем неожиданно след прошел рядом с покойницкой. Я остановился и медленно сошел со следа.

Наташа была злой. Она сидела за своим тяжелым столом и вертела в руках скальпель. Я хотел уйти, но Наташа удержала меня. Труп Димы лежал под грязной простыней. Дима был в форме. Стеклянный взгляд в потолок, скалится, кажется, что он озлоблен на весь мир. Я спросил, как это произошло. Наташа разревелась. Я никогда не умел успокаивать плачущих женщин, и успокоить Наташу мне тоже не удалось. Я прижал её к себе, гладил, но скорбь её мне не передалась, я просто пьянел, глотая её, во мне бушевал вкус молодой "изабеллы". Она что-то почувствовала и отстранилась. Вскоре она успокоилась и рассказала, что Дима поехал на какое-то задержание и тупой уголовник огрел его по голове. Умер мгновенно. На мой вопрос, что с уголовником, Наташа откинула простыню с соседнего стола. Под ней лежал Портвейн с таким же пустым взглядом в никуда и грозным лицом покойника. По словам Наташи, застрелили при попытке к бегству. У охранников правопорядка своя справедливость. Наташа отошла к окну. Заскрипела дверь, и санитары внесли носилки с еще одним трупом. Из чистого любопытства я подошел к носилкам. На них лежал Слянче Бряк. Я спросил у санитаров, что с ним случилось. Молодой парень, примерно одного возраста с Сергеем, сказал, что органы разберутся. Упал с крыши. Предположительно самоубийство. Нашли глупую записку. Не смог вынести муки совести. Санитары заржали.

Я вылетел из покойницкой, буквально плюясь яростью. Я бежал по следу колдуна, расталкивая людей и пугая дворняг. След колдуна размеренно убегал от меня по улицам и бульварам: мимо моего любимого ресторана, мимо библиотеки, в которой я иногда беру книги, мимо книжной лавочки старика-еврея, который удивленно проводил меня взглядом, мимо цирюльника, у которого стригусь, мимо надушенной продавщицы цветов, у которой я покупаю цветы Наташе. У колдуна наверняка привкус рома! Привкус предательства и пиратства, привкус южного моря и синего неба, привкус смерти. Почему все, к чему он прикасался, погибает? Почему я стал его проводником смерти? Я чувствовал собственную вину в этих смертях, но еще больше меня душила ярость из-за того, что я был всего лишь еще одной жертвой колдуна. Я твердо решил, что после того как проведу ритуал, убью алхимика - ради справедливости.

Поначалу я даже не заметил, как вбежал во двор собственного дома. Только когда очутился в самом центре двора и машинально поздоровался с соседкой, я замер. На секунду мне показалось, что я ошибся, потом, что это какой-то розыгрыш. Но след упорно уводил меня в собственную парадную. Я пошел по нему. Моя дверь была не заперта. Работал телевизор. Я прошел в большую комнату. На кресле, которое мне досталось от отца и которое я бережно берег, спал колдун. По телевизору показывали криминальные новости. Мелькнула фотография Димы и его детей. Я подошел к колдуну и легонько потряс его за плечо. Он проснулся и посмотрел на меня. Я бессильно опустился на стоящий рядом стул и сказал:
- Ну, здравствуй, сын...