Не будет слышно воя и стенаний,
Не будет плача, даже пересуд,
Когда его, погибшего по-пьяни,  
Вперёд ногами к яме понесут.  

Немытое, в сплошных лохмотьях тело,
На коже алкогольный псориаз,
И мёртвый взгляд, глядящих околело,
Прикрытых бельмами как веком глаз.
  
Его схоронят в целлофановом пакете,
Без обуви, костюма, без носок,
Никто не скажет слова о поэте,
Никто не прочитает некролог.

От водки он бывал лишь только весел,
И, тяпнув рюмку, был, порой, неплох,
Таким как сам бывал он интересен,
Но перебрал, и как собака сдох.

Он в юности стремился к идеалам,
Потом за эти идеалы пил,
И так за стопкой, рюмкой, за бокалом
Кропал стихи, пока хватало сил.

Он принимал без устали и лени,
Не начинал ни строчки без тостА,
И что теперь? – лишь черви и забвенье,
Ни мадригала нет и ни креста.

Родные не придут к его могиле,
Они б пришли, наверно, но – увы,
Они как он – нещадно водку пили,
И от цирроза все давно мертвы.

На месте, где гниёт он, нет гробницы,
И не положат тут ни пончик, ни цветы,
А лишь загадят это место птицы,
Зассут собаки да засрут коты.

Всё будет скомкано и позабыто,
Пройдут лета и зимы, и года.
Никто не вспомнит жалкого пиита,
Как будто и не жил он никогда.