«Что ты сегодня такое ел?»,- спросила М., вглядываясь в лужу моей блевотины. Она встала и направилась в ванную – «Пойду, схожу за тряпкой». Мне весьма неприятно. Но М., по-моему, единственный человек среди моих знакомых, который без излишнего напряга относится к подобным вещам. М. вышла с серой половой тряпкой и пластиковым ведром с утенком на боку. Я вытирал блевотину и улыбался. По-моему я люблю ее. По-моему она любит меня.

Я блевал постоянно, сколько я себя помню. Боюсь, что это даже не было вызвано дисфункцией желудка. Кажется это у меня в голове – позывы поблевать. Я блюю, когда мне хорошо и когда плохо, когда я радуюсь и печалюсь. Я блюю по выходным, по праздникам и будням. Я блюю в любое время суток. И только дайте мне повод поблевать.

Мама рассказывала, что когда мне было месяца три, папа поднял меня на руки. И я, видимо испугавшись, наблевал на него детским питанием и молоком. С тех пор и пошло. Я привык блевать. И как-то даже не особо смущался по этому поводу. Непрозрачный пакетик – раз, освежитель для рта – два, стараюсь есть поменьше – три.

Когда мне было двенадцать, умерла прабабка, ее отпевали в церкви. Я был очень расстроен. Почти плакал. Поп долго вонял кадилом, бубнил под нос, а я стоял со свечкой. Сказали, можно прощаться. Положил прабабке в ноги цветы и хотел поцеловать в щеку, но не успел и наблевал ей на лицо бутербродами с колбасой и сыром. Родители выволокли меня из церкви. Навешали моральных пиздюлей. Бабку отмыли кое-как. Повезли. На кладбище было безлюдно, моросил противный дождик. К открытому гробу меня не подпускали. А я бы и сам не подошел. Все стали бросать монетки и кусочки земли. Я подошел к краю могилы и просто блеванул.

После этого мать повела меня к психиатру. Психиатр был похож на Энштейна, только с лысиной и без передних зубов. Он что-то долго шепелявил, спрашивал, наверное, почему я блюю все время. Хотя, откуда я мог знать это? Потом были тесты. Я краснел и сдерживал рвотные позывы. Потом он отправил меня в коридор и долго беседовал с матерью. Мать вышла серьезная. А наблевал напоследок психу на дверь борщом.

Впрочем, с тех пор родители не ругали меня. Жалели. Я сам себя одно время жалел. Потом перестал – надоело. В школе, главное, учился хорошо, хоть и блевал школьными завтраками, порою, на контрольных. Учителя старались спрашивать меня пореже. А мне было обидно – я всегда готовился.

Несмотря на все это у меня было много друзей. По их просьбе я блевал с крыш домов на головы прохожим. Когда я учился в институте, мы ходили по ресторанам и барам. Стоило мне проблеваться – выбегал менеджер. Обычно давали денег, иногда – пиздюлей. Но бизнес в своем роде был неплох – когда я начинал орать, что суп (кальмары во фритюре, свиные ушки в кисло-сладком соусе) не свежие, менеджер старался выпроводить меня любым способом и компенсировать при этом мою моральную и физическую травму.

Одно плохо – с женским полом совсем не ладилось. Если мне и удавалось ненаблевать на первом свидании, то уж точно на втором я начинал волноваться и блевал. Но с М. все по-другому…

Меня пьяного привезли в студенческую общагу. Девушка моего друга жила с М. в одной комнате, и мы пошли продолжать пьянку к ней. «Это М.», - сказала А. – «А это…». «Бу-э-э-э-э!», - представился я. Мне выдали привычный инструментарий. Убрался. Потом бухали, потом в голове пусто.

Утром сели завтракать. С трудом находил себя сквозь серое похмелье. Старался не волноваться, что-то говорил. М. сидела напротив, улыбалась и кивала. Я что-то шутил и поглощал бутерброды с чаем.

Не смотря на М., задерживаться не хотелось – хотелось минералки. Я спросил у М. телефон и проблевался ей на халат. И впервые за всю мою жизнь мне стало стыдно. И стало страшно. Я не знал, как поступить дальше. А М. встала на цыпочки и поцеловала меня. «Не волнуйся», - сказала она. И иногда я не волнуюсь. Бу-э-э-э-э-э-э.