Марья Николаевна, пожилая женщина с печатью горя на добром морщинистом лице, готовила обед. Тонкой лентой сползала на скрипучий стол картофельная кожура, похрустывали под тупым ножом мутновато-белые тела луковиц. Отточенность движений женщины позволяла ей думать во время готовки о посторонних вещах. Ее губы что-то беззвучно шептали, карие глаза то начинали слезиться, то высыхали до нездорового блеска; иногда уголки ее губ слегка приподнимались, силясь создать улыбку на грустном лице женщины, но вместо улыбки выходило лишь какое-то печальное недоумение.

В дверь трижды позвонили. Женщина нервно вздрогнула – она терпеть не могла резкий звук своего звонка и, в то же время, привязалась к нему и не променяла бы его даже на голос любимого ею Высоцкого. Отложив нож и сполоснув руки под краном, она, причитая про себя, пошла открывать.

За дверью слышались какие-то голоса, смех, и она глянула в дверной глазок. Марья Николаевна увидела нескольких мужчин с нагловатыми физиономиями, среди которых опознала ебанутого блондина из рекламы порошка «Тайд» и трансвестита Верку Сердючку. Еще там стояли бородач с сердитым лицом, державший на плече видеокамеру, долговязый мастер по свету и какой-то низенький, ничем не примечательный человечек, травивший анекдоты один за другим безразличным голосом и с таким же выражением лица.

- Мужик, ты че охуел – в бане срать? – закончил он очередной анекдот под дикий хохот всей честной компании.

Сердючка, повизгивая от смеха, схватил себя за муляжи сисек, отчего съемочная группа стала смеяться еще громче. Бородач не хотел терять серьезного выражения лица и крепился. Его, и без того пухлая морда, увеличилась еще больше и стала пунцовой. В конце концов, он не выдержал и длительно пернул.

Вздохнув, Марья Николаевна, открыла дверь, неодобрительно оглядывая Сердючку, и отошла в сторону, так как честная компания тут же ломанулась в помещение, спасаясь от газовой камеры, которую им устроил в коридоре бородач.

- Вы все еще кипятите? – улыбнувшись, спросил блондин на ходу.

- Кручу, мочу, на хую верчу, замачиваю, на бок переворачиваю, сиськами поколачиваю, - не растерялась Марья Николаевна.

У блондина отвисла челюсть и он тупо спросил:

- А «Тайдом» не пробовали?

- «Тайд» в чай кидаем, в супчик добавляем. «Тайдом» пизду натираю, детишкам в школу насыпаю, мужу на хер трушу, да соседям разношу, - раздражаясь, ответила пожилая женщина.

Блондин побледнел и молча поплелся на кухню, куда уже сбежались все его товарищи.

- Вы, мамань, не беспокойтесь, мы тут сейчас сами такую поляну накроем – закачаетесь, - фамильярно объявил долговязый, уже успевший нацепить на себя фартук.

В сковороде на плите, брызгая маслом, щедро подлитым долговязым, зашкворчали лук с картошкой. Сердючка достал из холодильника зелень и овощи, и деловито порубил недельный запас в миску. Низенький со знанием дела шмонал шкафчики и буфет на предмет «принять на грудь». Бородатый боком пробрался меж снующих туда-сюда мужчин к Марье Николаевне и неожиданно тонким и писклявым голосом поинтересовался:

- А где у Вас, женщина, можно справить малую, великую и другие насущные нужды?

- Прямо пойдешь – лоб расшибешь, налево пойдешь – с балкона упадешь. А вот направо коль свернешь, там, ты, братец, и посрешь.

Бородач пискнул слова благодарности и поспешил по указанному маршруту.

- Кто бумаги пожалеет, у того очко сопреет, - напутствовала его напоследок хозяйка.

- А водяры у Вас, матушка, совсем нет? – печально спросил коротышка, допив из горла полбутылки столового вина, найденного в буфете.

- На сухую – даже бабы затоскуют, - согласилась Надежда Николаевна, почесав в затылке.

Тут в дверь снова позвонили. Позвонили настойчиво, будто даже с угрозой.

- А вот и мой, хрыч старой! Сейчас и водочка вам будет, и меня потеребят за груди, - встрепенулась грустная женщина и павой поплыла к двери.

- Ну, показывай, гостей! Нанесло, видать, чертей! Что им дома не сидится? Им бы все к чужой пизде стремиться! – донесся с порога голос глубокий и звонкий, хоть и явно не молодой.

Гости слегка ошалели от такого приветствия, но раздался чарующий звон бутылок…

- Ух, картошечка поспела! И салатик вот готов!… - хотел сказать стихами Сердючка, но замялся и только захихикал, сглаживая неловкую ситуацию.

- Не робей, Верка! – подбодрил его порошковый блондин и мощно хлопнул ладонью по Сердючкиной заднице.

- Да, Сердючка, не робей, хуй во рту держи бодрей! – подмигнул муж Марьи Николаивны, доставая из пакета одну за другой, восемь литровых бутылок водки.

Было видно по его лицу, что если он и не окончательно спятивший, то с головой точно не очень дружен и больше доверяет своему крепкому на спирт желудку. Рябое лицо его светилось какой-то агрессивной радостью, как если бы он заранее предчувствовал драку с кем-нибудь из гостей, или замыслил какую-нибудь веселую пакость в их отношении.

Блондин взял в руку стакан, до краев наполненный водкой, и, пожелав хозяевам в жизни поменьше пятен (типа скаламбурил насчет своего ебучего порошка), опрокинул содержимое стакана в свою эмалированную пасть. После второго стакана Сердючка несколько раз вскакивал, взбрыкивая тощими, хорошо выбритыми ногами, и порывался плясать, но его успокоили. Понеслась безудержная пьянка, еда быстро закончилась, но водки было достаточно. Хозяин лез целоваться к жене, она пряталась за долговязого, и каждый раз оказывалось, что муж Марьи Николаевны страстно целуется с Сердючкой, что, конечно же, всех веселило. Не прошло и часа, как появился бородач, которому пришлось пить стоя, так как места за столом уже совершенно не было. Впрочем, довольно быстро ему опять захотелось смеяться, чего он не любил, и бородач, салютуя на прощание добротным пердежом, снова удалился в сортир.

Первым пошел в расход Сердючка. Сквозь косметику на его лице проступил пот, он побледнел и, еле успев отодвинуться от стола, громко сблевал на пол, обрызгав свои колготки. Через минуту блондина стошнило на колени Сердючке. Блондин вытер губы салфеткой и уснул, откинув голову назад. Хозяева же - знай себе глушили водяру…

Убедившись, что все гости спят, муж Марьи Николаевны, хихикая, ушел в ванную комнату и вернулся с пачкой порошка «Тайд». Насыпав в стаканы гостям по столовой ложке порошка, он налил в них водки и принялся расталкивать съемочную бригаду – мол, еще по одной, и пора уж рекламу снимать. Гости долго отказывались заплетающимися языками, божились приехать «завтра с утра», становились на колени, просили «быть людьми», но, в конце концов, выдули таки по стакану пенной жидкости. Впрочем, никто из них не заметил подвоха – вкус они уже не особо ощущали и толком даже не распробовали, что выпили.

Провожая согнутых пополам гостей, хозяева сыпали на них сверху «Тайдом», уверяя, что есть такой обычай…

Во дворе, у машины, покрытый багровыми пятнами аллергии и порошком, Сердючка, перед тем как ехать в больницу, обвел мутным озверевшим взором соратников и, выпустив несколько мыльных пузырей, спросил: «Кто?». Вопрос этот подразумевал следующее: «какой пидарас выбрал ЭТУ квартиру?» Частокол трясущихся рук протянулся в сторону почти трезвого бородача. Согнутый пополам Сердючка с разбегу въехал ему коленом по яйцам. Бородач удивленно бзднул и, с трудом сдержав слезы, снова стал серьезным.

- Ну, нажрались, хлопцы, «Тайда»? Приходите к нам еще! Уж поверьте мне, ребята, мы вас встретим горячо! – проорал в окно муж Марьи Николаевны, зачем-то раздевшись догола, и залился безумным хохотом.