Девятое мая. День моего торжества, день моей скорби – тридцать лет назад, день  моей ненависти – сейчас. Я – последний. Последний их тех, кто прошел насквозь эту страшную войну и выжил. Умирали уже потом, после Победы – постепенно, от ран, от сорванных жил, а лет сорок спустя – еще и от ненужности, от заброшенности. От равнодушия этих жирных свиней, потомков некогда гордого и всемогущего народа. Сначала нас были миллионы, потом – сотни тысяч, потом – тысячи. На прошлом Параде нас было восемнадцать. Сегодня я один. Последний выживший из тех, кто выжил.

    Помню, как искреннее равнодушие окружающих свиней постепенно сменялось на показную заботу – и чем меньше нас становилось, тем более раздутой была эта забота. Бюджет, по ходу, оставался тем же, просто делился на меньшее количество частей. Приемы в честь Победы становились все напыщеннее, жратва на них -  все дороже, а эти старые солдаты в инвалидных креслах уже не могли есть ничего, кроме яблочного пюре. Для них ставились специальные серебристые бадейки с трубочками. Не будешь же кормить ветерана из ложечки при президенте. Спасибо отцу и матери, что зачали меня достаточно крепким, чтобы в сто двенадцать лет я мог опрокинуть стопку-другую своими руками. Первую стопку – за Победу, вторую – за «Великую Россию», просранную тридцать лет назад (я никогда ее не пью, просто подношу к губам и ставлю на стол) и третью – за павших. Сегодня я пью за всех них один.

    С двух рюмок я уже хмелею, годы сожрали молодецкую удаль. Президент, как обычно, начинает долго и нудно читать речь, я, как обычно, погружаюсь в полудрему. Скорее бы все закончилось. В конце, наверное, опять подарят машину. У меня их уже три. Ебанутые. Я хожу-то еле-еле, ноги болят все время, а они мне –  машины. Ниче, правнуку подарю. Люблю я его, хоть он и долбоеб. Ну, ладно, мал еще, подрастет, глядишь, поумнеет. Последняя машина была немецкой, собранной в Калининграде. Вот ведь как судьба распорядилась – били-били мы этих фашистов, а они теперь нам работу дают, машины для них собираем… Говорят, в Калининграде русскому вообще работу найти тяжело, повсюду чухна белоглазая, недобитки блядские. Из роты Паши Деревцева только три человека в живых осталось после штурма Кенигсберга, а всего в Прибалтике сколько наших в землице сырой заснули? Ээх… А там нынче опять фашисты. Говорят, президенту Прибалтики эти обрезки из Мусульманского Союза деньги большие платят, чтоб чухну на русских натравливали, кладбища наши военные бульдозерами ровняли.
    Да  и наш  президентик хорош – и америкашкам, и муслимам по два раза в день в жопу отдается, просрал все. И до него просирали, Горбач да Ельцин, черти проклятые, но этот совсем продался. Мразь. Больно мне, ох как больно на все это смотреть. Была Русь, стала гнусь. Остались ли еще богатыри, чтоб страну с колен поднять? Ох, не знаю…
    О, президент закончил, хуила. Ну, пиздуй, отсоси у америкосов, вон они, колу свою пьют, даже на банкеты с собой с баночках таскают. Уебки.

    Ладно, недолго всему этому продолжаться. Война будет, новая, страшная война, много народу погибнет – чую я это, полгода, почитай, гнетет меня, сны снятся, дружки закадычные, все в крови, в ранах – приходят, смотрят в глаза, молчат. И только солдатик молодой, которого в сорок втором мы подобрали в лесу, когда из окружения выходили – подходит ближе прочих, говорит: «Василь, вот помрешь ты –  и придет беда на землю Русскую, ворожье опять полезет. Что делать-то, Василь?». Убило его через два часа, как встретили мы его, так и не узнали, кто, откуда. Помню только, Алешей звали. А у меня, что во сне было – все сбывается, после контузии такое приключилось со мною. Жинка говорила – дар, а по-моему – проклятие. И дружков моих сперва во снах моих убивали, а вскорости – и наяву. И внук с жинкой его на машине разбились, поехали в отпуск, не послушали деда сумасшедшего. А дед во сне видел, как летят они с обрыва, да во вспышке огненной, в клубке железном кричат… Ээх…
А война-то нужна, наверное, без войны сгинет Россия, крысы сожрут, свиньи в землю закопают. Может, и восстанет гордость народная, вознесет дух Руси выше звезд. Глядишь, и кладбища у чухны восстановят… Хотя, и новых, наверно, порастет, что грибов твоих… Да видно, нету другого выхода… Ох, сердце-то как колет…