Когда вам 23 года, а на улице весна, а кругом такие телки, а бабло прожигает карман насквозь, — то меня нисколько не удивит, если к утру следующего дня вы найдете себя в чужой постели, с бодуна, с бланшем под глазом и спящей девкой под боком.

Проснувшись первым, Жупел недоуменно прищурился на нее здоровым глазом, мучительно пытаясь вспомнить ее имя. Осторожно, чтобы не разбудить, он стянул с девушки одеяло и тупо уставился на ее неподвижный профиль в тщетной попытке установить какие-либо ассоциативные связи между этим женским лицом и известными ему женскими именами. — Нет, ничего, никаких гипотез... Затем он перевел взгляд на ее задницу. Голая задница была весьма аппетитной, но абсолютно неинформативной.

Так и не сумев установить личность безымянной девушки, Жупел осторожно выскользнул из-под одеяла, натянул трусы, после недолгих поисков обнаруженные на книжной полке, и проследовал в туалет. Проходя мимо кухни, он заметил Фокса, сидевшего за столом и бесшумно допивавшего вторую бутылку пива.

— Слушай, а мы, вообще, где зависли-то? — в полголоса спросил Жупел.

— Где-то в пределах Чертаново, — ответил Фокс. — Но это только мои предположения. Пиво будешь?

— Погоди, дай отлить.

Жупел зашел в туалет и старательно прицелился в голубой, слишком низко расположенный унитаз. Сделав свое дело, он подошел к раковине, чтобы умыться, и бросил неосторожный взгляд на зеркало. Из зеркала на него глядел взлохмаченный субъект с непристойной гримасой на заспанном лице. Подбитый левый глаз изрядно заплыл и теперь здорово смахивал на половую щель. Правый, здоровый глаз был широко раскрыт и выражал растерянность и глубокое раскаяние.

Жупел умылся, кое-как пригладил лохмы мокрыми ладонями и вернулся на кухню.

— Ты что, всю ночь тут проторчал? — спросил он у Фокса.

— Что ты, милый! Я спал на диване с Танькой, ее подругой. Такой тесный диван! Настолько неправильное место, я тебе скажу, что прямо даже...

— С чьей подругой? — перебил его Жупел.

— С подругой твоей... как ее? Феклуши.
    — Ты хочешь сказать, что телку, с которой я был, зовут Феклуша?

— Ну да, Феклуша... Фекла, то есть. Хозяйка хаты... Я думал, ты в курсе.

— От, блин... — промычал Жупел, открывая зубом бутылку “Клинского”. — И чего только в жизни не бывает.

— Да, брат, — согласился Фокс. — Бывает всякое. Ты, Жупел, если уж пошел на блядки, так хоть спрашивай, к кому яйца подкатываешь. Надо быть внимательней к неповторимой индивидуальности, в которую вправляешь свой агрегат. Не знать имя прекрасной дамы, с которой порешься — это последнее дело... Просто хамство какое-то.

— Ой, да ладно, заткнись! И без тебя тошно. Может, с пива отпустит... На него сейчас вся надежда.

— Жупел, ты меня удручаешь, — покачал головой Фокс. — Грубое животное! Тебе бы только вдуть. А куда? кому? — это уже не суть важно.

— Фокс, я исправлюсь. Ты только сейчас не жужжи тут, ладно? Я исправлюсь, честно!

— Поспеши, милый! Жизнь коротка, вита бревис.

— Послушай, Фокс, ты не в курсе — кто мне нарисовал фингал под глазом?

— Эта безобразная гематома образовалась вследствие соприкосновения моего могучего кулака с твоим противным фейсом.

— Вот как? И что же их подвигло вступить в столь тесное соприкосновение?

— Ты, Жупел, вчера ужрался, как скот, и стал предерзко совать свои поганые лапы под юбку моей ненаглядной, моей избранницы. Вот мне и пришлось тебя немного укоротить. Если бы я вовремя не подоспел, ты бы ей точно впендюрил.

— Ч-черт! Ни хрена не помню...

— Еще бы! Ты был совершенно убитый. Но это обстоятельство не могло освободить тебя от ответственности за содеянное. В итоге ты понес заслуженное наказание. Поруганная честь бедной девушки была отмщена.

— Извини, Фокс. Мне очень жаль, честное слово... Кстати, как ее зовут-то?

— Я ведь тебе уже говорил. Ее звали Таня.

— Почему — звали?

— Потому что она не оставила мне номера своего телефона.

— Да?

— Увы! Девушки бывают так ветрены, так непостоянны...

Допив пиво, они покинули квартиру по-английски: не дождавшись пробуждения хозяйки и не оставив после себя никаких улик в виде пустых бутылок, окурков и использованных презервативов. — Умеющий ходить следов не оставляет.


В метро они расстались: у Фокса были еще какие-то дела в универе, а Жупел отправился к себе домой, в Останкино, — восстанавливать подорванные силы и готовиться к экзамену.

За квартал до своего дома Жупел почувствовал, что его прижало: выпитое пиво, пройдя организм насквозь, скопилось внизу живота и искало теперь выхода на волю. Жупел поспешно завернул за угол ближайшей девятиэтажки, углубился в примыкавшие к ней заросли одичавшего кустарника, еще не успевшего толком озелениться, и с наслаждением удовлетворил свою физиологическую потребность.

— Вообще-то здесь нельзя... гадить, — услышал он, стряхивая с себя последние капли.

Жупел поспешно затянул молнию на ширинке и огляделся по сторонам, пытаясь найти глазами подлого соглядатая, обломавшего ему весь кайф.

— Кошкам можно, и собакам можно, а людям почему-то нельзя, — снова услышал он. Голос показался ему полудетским и неопределенным в гендерном отношении.

— Чего ты озираешься? Я здесь.

Жупел поднял глаза чуть выше и в распахнутом окне первого этажа наконец увидел лысую подростковую голову. Лысая голова приветливо улыбалась, глядя на него блекло-голубыми, несомненно женскими глазами. На лице лысой девочки тоже не было никаких следов волос: ни ресниц, ни бровей.

— Ты кто, марсианка? Пришелец из космоса? — спросил Жупел.

— Нет, я землянка, только больная. После химиотерапии у меня выпали все волосы. Даже те, которые начали было расти между ног, и те выпали, все до единого. Представляешь?

— Представляю, — пробормотал Жупел и поежился. — У тебя рак, да?

— Ага, — утвердительно кивнула лысая голова. — Миелолейкоз.

— Это ничего. Еще отрастут, когда поправишься,— ободряюще произнес Жупел. — И на голове, и между ног.

— Не отрастут, — сказала девочка. — Потому что я уже не вылечусь. Я скоро умру.

— Да ну, что за ерунда, — отмахнулся Жупел. — Ты еще мелкая, умирать-то. Тебе сколько лет?

— Тринадцать. Скоро будет четырнадцать... Если доживу.

— Да ну тебя на фиг! В таком возрасте не умирают.

— Нет, умирают. Я подслушала разговор: папа говорил с врачами, когда я еще была в больнице. Они ему сказали: забирайте дочку, скоро все кончится, ей же самой будет лучше отходить дома, а не в больнице. Но я не боюсь, не-а... Умереть — это не страшно, я знаю... Я ведь уже два раза умирала, только не насовсем. Это как вернуться домой, после долгой разлуки. Совсем не страшно, даже приятно.

— Умирать — приятно? — удивился Жупел.

— Приятно не умирать, а умереть. Это не одно и то же. Умирать-то как раз больно. Очень даже больно...

— Как тебя зовут? — спросил Жупел.

— Майя, — ответила девочка.

— А дразнят, значит, “майкой”?

— Нет. В школе меня звали Чумкой, потому что у меня фамилия — Чумакова. А тебя как зовут?

— Вообще-то Саша, но для своих я — Жупел. Такое вот у меня страшное погоняло.

Девочка прыснула в ладошку и рассмеялась.

— А я для своих — натуральный жупел, — объяснила она. — Они меня от людей прячут, чтобы те со страху не обкакались.

— А я для своих — чума, это стопудово! — сказал Жупел и тоже засмеялся.

— У тебя фонарь под глазом, — непременула заметить Чумка. — Ты с кем-то подрался, да?

— Нет, я не дрался.  Вчера меня пьяного лучший друг отметелил.

— Вот гад! — возмутилась Чумка.

— Да нет, он мне вломил за дело, моя вина...

— За какое дело?

— Не скажу, ты еще мелкая.

— Понятно. Поссорились из-за девушки, — догадалась Чумка.

— Ну, в общем, да. Поссорились, потом еще догнались по чуть-чуть, а потом опять помирились.

— Она красивая?

— Кто?

— Ну, та девушка, из-за которой вы поссорились.

— Не знаю, — Жупел пожал плечами. — Не помню.

Девочка вздохнула и облокотилась на подоконник, зажав в ладошках бледное лицо.

— Жупел, кажется, я тебя уже где-то видела, — сказала она, по-кошачьи прищурившись. — Ты ведь живешь где-то неподалеку, да?

— Точно. Два шага отсюда. Во-он за теми домами. Снимаю комнату у одной зловредной старухи. Я сейчас шел домой, и вдруг прижало меня после пива, вот и не донес. Пришлось тут тормознуть, чтобы отлить... Ты уж извини.

— У тебя похмелье, правда? — сочувственно поинтересовалась Чумка.

— Еще какое! — признался Жупел.

— Тебя колбасит, да?

— Нет, я бы так не сказал... Так, слегка плющит. Бывало и хуже.

— Хочешь пива? Ледяного, из холодильника?

— Ну... Вообще-то не откажусь. А тебя дома за это не вздрючат?

— А никого нет. Мои все на работе. Я тут одна.

— Ну, тогда давай...

Чумка ненадолго исчезла в глубине комнаты, и спустя минуту вернулась к окну с двумя четвертинками “Кроненбурга” в руках.

— Ух ты! Дорогое, — констатировал Жупел. — У тебя папаша — не бедный, наверное, дядька?

— Довольно-таки, — уклончиво ответила Чумка. — На, лови!

Жупел проследил взглядом траекторию падающей бутылки и в последний момент ловко подцепил ее за горлышко двумя пальцами.

— Супер! — восторженно прошептала Чумка. — На, лови другую!

— Нет-нет, не надо, — покачал головой Жупел. — Хватит одной. А то опять башню снесет и нажрусь по-новой. А на фиг это нужно?

— Ну, как хочешь, — пожала плечами Чумка и поставила вторую бутылку на подоконник.

Жупел сорвал пробку и тут же влил в себя холодное пиво. Почти сразу он почувствовал себя гораздо лучше.

— Ну как? Зацепило? — поинтересовалась Чумка.

— Зашибись, — кивнул Жупел. — Классное пивко!

Жупел взглянул на часы, почесал в затылке и сказал:

— Ладно, Чумка, мне пора... Пойду-ка я, пожалуй, домой. Спасибо за пиво! Пока!

Помахав на прощание рукой, Жупел повернулся было, чтобы уйти, но она тут же окликнула его:

— Нет, Саша, подожди!

Жупел остановился и повернул голову. Какое-то время девочка молча смотрела на него в упор, глаза в глаза, и наконец, сморгнув, тихо сказала:

— Пожми мне руку... Пожалуйста...

Жупел подошел ближе и поднял правую руку вверх. Чумка легла грудью на подоконник и протянула навстречу его руке свою узкую ладошку. Все-таки ее окно было расположено слишком высоко: она сумела лишь чуть-чуть коснуться его руки кончиками пальцев. Жупел вздрогнул, внезапно почувствовав, как все его тело пронзила сверху донизу некая горячая колкая искра. Он бросил удивленный взгляд на девочку, опасно свесившуюся из окна. На ее гладком виске, под бледной полупрозрачной кожей, напряженно пульсировала тонкая синяя жилка.

— Спасибо, — сказала Чумка. — Теперь иди... Нет, постой! Ты ведь еще вернешься, да?

Жупел опустил глаза и, чуть помедлив, ответил:

— Да, наверное... Если хочешь. Да... Почему бы и нет?

— Приходи, если будет время. Когда бывает хорошая погода, я все время тут, у окна.

Жупел молча кивнул, и ушел, не оборачиваясь.


Неделю спустя Жупел действительно завернул к Чумке: ненадолго, минут на двадцать, по дороге домой. Как и в прошлый раз, она сидела у окна и читала книжку. Несмотря на то, что день выдался теплым и солнечным, на ней была траурно-черная футболка с малопонятной надписью на груди: “g & d = Nevermore”. Девочка опять угостила его папиным пивом, а он ее — сигаретой, предварительно прикуренной. Смешно зажав ее в растопыренных пальцах, Чумка пару раз затянулась — но тут же закашлялась и с нескрываемым отвращением швырнула сигарету за окно. Жупел, конечно, не удержался от того, чтобы слегка постебаться над ней по этому поводу, но она не обиделась: похихикала сама над собой, заодно с ним.

Затем Чумка познакомила его с небольшой, но дорогой сердцу коллекцией плюшевых медведей. Жупел, разумеется, выразил свое притворное восхищение перед отдельными экспонатами, а про себя подумал: “Совсем ребенок еще.”

Потом она показала ему несколько фотографий: “Вот... Такой я была...” На фотках была запечатлена красивая девочка с длинными светлыми волосами: у себя дома, в халатике; на речке, по колено в воде; зимой, в шубке...

— Ты еще приходи, ладно? — попросила она его на прощание.

— Хорошо, Чумка, на неделе зайду, — пообещал Жупел перед тем, как уйти.

Так завязалась странная дружба между беспутным московским студентом и умирающей девочкой.

Как-то раз Жупел застал Чумку не в настроении. Ее безбровые и безресничные глаза казались воспаленными, и Жупел догадался, что она совсем недавно плакала, причем достаточно долго. Он изо всех сил старался шутить и дурачиться, искренне желая отвлечь девочку от мрачных мыслей. А она, время от времени бесшумно всхлипывая, пыталась улыбаться ему, но улыбка у нее получалась такой печальной, такой жалкой, что больше походила на гримасу человека, вот-вот готового разрыдаться.

Наконец Жупел не выдержал и решился на крайнее средство.

— Вот что, Чумка, тащи сюда папашино пиво, — сказал он. — Две бутылки. Хочу с тобой выпить.

— Что ты! Мне же нельзя! — удивилась Чумка и обратила на своего взрослого приятеля укоризненный взгляд.

— А я говорю, тащи! Я разрешаю. Ты уже большая, тебе уже все можно.

Когда Чумка принесла пиво, Жупел заставил ее выпить залпом всю бутылку.

— Ну как? — спросил он спустя пару минут. — Что ты чувствуешь?

Склонив голову набок, Чумка прислушалась к себе, а потом задумчиво произнесла:

— А что-о... Ничего... Крышу слегка сдвинуло так приятно... Хм... Никогда раньше не понимала, зачем люди пьют, а вот теперь знаю... Слушай, а давай еще по одной?

— Нет, хватит, — твердо сказал Жупел. — Для первого раза хватит.

Пиво сделало свое дело. Чумка заметно повеселела, и на ее болезненно-бледных щечках выступил легкий румянец.

— Слушай, Жупел, — сказала она. — У меня есть к тебе одна деликатная просьба.

— Валяй! — кивнул Жупел и зашвырнул в кусты пустую бутылку.

— Только ты не пугайся, ладно?

— Еще чего! Давай, рассказывай, какие у тебя проблемы.

— Видишь ли, Саша, я не хочу умирать девушкой. Я должна успеть стать женщиной перед тем, как уйти. Ты меня понимаешь?

— Ну? И что?

— Ты что, не догоняешь? Я хочу попросить тебя, чтобы ты помог мне расстаться с девственностью. Я знаю, это бывает больно, мне подружки рассказывали, как это бывает больно, но ты не сомневайся, я выдержу, я все выдержу. Я ведь в больнице научилась переносить боль, — у меня были четыре операции на костном мозге... Ты не думай, Жупел, мне это можно, я ведь уже девушка, у меня даже были месячные, и титьки у меня растут. Не веришь? Смотри...

Чумка задрала вверх футболку и обнажила небольшие твердые титечки, увенчанные маленькими розоватыми сосками.

— Ты что, совсем рехнулась! — заорал на нее Жупел. — Ты же еще малолетка! Да как ты могла такое придумать! Ты что, хочешь, чтобы меня в тюрьму закатали, за растление малолетних? Тебе это надо? Мне — нет. Вот молодежь нынче пошла! Тринадцать лет девке...

— Скоро четырнадцать...

— Ах, какой зрелый возраст! Охренеть можно!

— Ну вот... Я так и знала, что ты не согласишься, — Чумка хмыкнула и обиженно отвернулась.

— Еще бы я согласился! Ты что, милая?.. Пожалуй, зря я тебе пиво разрешил...

— Эх ты! Струсил, значит... Ты даже не представляешь, как для меня это важно.

— Послушай, Чумка... Если тебе действительно это нужно, найди себе какого-нибудь ровесника. Его хотя бы не посадят за такие дела.

— Какой же ты дурак, Жупел! Мне на фиг не нужен никакой ровесник. Я хочу, чтобы это был именно ты...

Сделав это откровенное признание, девочка закрыла ладошками глаза, и Жупел заметил, как вдруг побледнели ее плотно сжатые, скорбные губы, а худые ключицы дрогнули раз, потом другой... Наконец она отвернулась и тихо заплакала.

По-настоящему растерявшись, Жупел молча стоял под окном, глядел на плачущую девочку и нервно курил, не в силах найти для бедной Чумки никаких утешительных слов.

— Боже, какая же я дура! Прости меня, Саша... Не обращай внимания... Это проклятое пиво во всем виновато.

Жупел бросил окурок на землю, с силой придавил его ногой — и тут же закурил новую сигарету. Наконец он не выдержал и сказал:

— Чумка, ты не думай, я ведь все понимаю... Вот когда вылечишься, вот стукнет тебе... ну, хотя бы шестнадцать, тогда я и сам к тебе подвалю. С цветами и шампанским.

— Я не вылечусь... И мне никогда не будет шестнадцать...
    Жупел опустил голову и закрыл глаза. Потом он вплотную подошел к бетонной стене девятиэтажки и зачем-то пару раз стукнул по ней кулаком, тем самым причинив себе немалую боль.

— Ладно, Чумка, не плачь... — пробормотал он, потирая ушибленную ладонь. — Ты мне лучше вот что скажи: когда у тебя день рождения?

— Тридцатого ма... мая... Через неделю, в общем... — чуть слышно откликнулась Чумка, так и не повернув к нему заплаканного лица.

— Так... Сегодня у нас двадцать первое, вторник. Та-ак...

Жупел помолчал, прикидывая что-то про себя, и наконец объявил:

— Вот что, Чумка... малышка моя... Я приду к тебе тридцать первого, в пятницу. Та-ак... Это будет рабочий день, твои предки уйдут на работу. А я подтянусь к полудню и поздравлю тебя с днем рождения. И если не случится ничего непредвиденного, мы с тобой сделаем то, что нужно сделать... Если, конечно, ты не передумаешь...

Сказав это, Жупел раскрошил между пальцами недокуренную сигарету и тотчас ушел, не попрощавшись.

За день до назначенного дня Жупел сбежал со второй лекции и отправился в ближайший магазин, где продаются игрушки: покупать Чумке в подарок плюшевого медведя, для достойного пополнения ее коллекции. Имеющийся в наличии ассортимент мягкой игрушки состоял, в основном, из всякой плебейской дряни — от пятидесяти рублей и выше. Разочарованный Жупел уже собрался было уходить, когда его рассеянный взгляд вдруг зацепился за небольшого, размером с кошку, плюшевого мишку с алым атласным бантиком на шее.

— Вот этого покажите, пожалуйста, — попросил он у продавщицы.

Мишка действительно был очень трогательный на вид и приятный наощупь.

— И сколько такой? — спросил он.

— Тысяча четыреста шестьдесят, — ответила продавщица.

— Полторы “штуки” за плюшевого медведя? — удивился Жупел.

— Ну, это же не какой-нибудь китайский ширпотреб, — объяснила она. — Натуральный голландский мишка, настоящий “Зальцман”, вот тут ярлычок — видите?

— Голландский мишка — это нонсенс... Откуда в Голландии медведи? — пробормотал Жупел, пересчитывая горстку смятых бумажек: две по пятьсот, плюс четыре “билета в Большой”, плюс полтинник, плюс три боба мелочью да еще чир на метро.

— Послушайте, — сказал он продавщице, — мне очень нужен этот медведь, но у меня не хватает семи рублей. Пожалуйста, я вас очень прошу пойти мне навстречу... Обещаю, что на неделе зайду и верну должок.

Продавщица подозрительно покосилась на него и сказала:

— Ну да, так я тебе и поверила! Сам ведь знаешь, что не вернешь.

— Конечно, не верну, — честно признался Жупел. — Но все равно, людям надо верить. А иначе — как жить?

Снисходительно усмехнувшись, продавщица покачала головой и сказала, засовывая мишку в пакет:

— Ну ты и плут! Ладно уж... Давай, сколько у тебя там есть. И считай, что мы в расчете.

Выйдя из магазина, Жупел, весьма довольный собой, нырнул в метро и вернулся в универ, на третью пару.

После лекции он пересекся на выходе с Фоксом и поболтал с ним о том, о сем. Потом они завернули в кафе, и Фокс, будучи в тот день при деньгах, угостил его шашлыками и выпивкой. Когда они вышли из забегаловки, Фокс уговорил его, уже изрядно поддатого, отправиться в Чертаново, на поиски ветреной феклушиной подружки...

Три дня спустя Жупел наконец вырвался из Чертаново: опустошенный и обескровленный, пропахший феклушиными духами и туманами. Денег на пиво не было, и ему не оставалось ничего другого, как переломаться как-нибудь так... Его несколько утешало лишь то, что он нигде не посеял своего драгоценного голландского медведя, хотя, надо сказать, все к тому располагало. По дороге в Останкино он пытался придумать какие-нибудь оправдания, с которыми он явится к Чумке и объяснит ей свое опоздание. Впрочем, он знал о себе, что врать убедительно и гладко у него не очень-то получается, и потому все более-менее правдоподобные отмазки заранее казались ему достаточно гнилыми.

Подойдя к дому Чумки, Жупел увидел, что ее окно на этот раз закрыто. Некоторое время он в замешательстве побродил вдоль дома взад-вперед, зажав подмышкой пакет с подарком, — чем привлек к себе внимание двух старух, сидевших неподалеку на лавочке. Обе рептилии, выползшие погреть старые кости на солнышке, молча сканировали его пристальным взглядом и в профиль, и анфас, так что можно было не сомневаться в том, что, если бы им довелось помогать милиции составить фоторобот молодого человека с белым пакетом, результат их трудов был бы практически неотличим от реальной фотографии с натуры.

Между тем погода начала портиться. Холодный западный ветер нагнал на московское небо низкую серую хмарь, и Жупел понял, что дождя не миновать. И действительно, вскоре на его макушку и плечи упали первые крупные капли. Это обстоятельство подвигло его на решительные действия: подобрав с земли достаточно длинную прошлогоднюю хворостину, он решился осторожно постучать ею по стеклу чумкиного окна. Вскоре у окна появилась худощавая женщина с припухшими глазами. Она приоткрыла раму и тихо спросила:

— Что вам нужно?

Растерявшийся Жупел проглотил застрявший в горле плотный комок, набрал в легкие воздух и сказал:

— Мне нужно поговорить с Майей.

— Ее больше нет. Она умерла, — ответила женщина.

— Умерла?! Не может быть! — выдохнул Жупел.

— Может. Вчера ночью она умерла. Ее уже увезли. Теперь она в морге, на вскрытии. Сейчас ее потрошат, понимаете? Сейчас мою доченьку режут, кромсают и потрошат... Как будто без этого нельзя похоронить...

По лицу чумкиной матери пробежала безобразная гримаса, а из красных воспаленных глаз выдавились и задрожали у переносицы две синхронные слезы.

— А вы, собственно, кто? — вдруг спохватилась она.

Ничего не ответив, Жупел опустил голову и побрел прочь. С неба закапало чаще, и порывистый ветер заволочил по улице всякий мусор и сухую пыль, еще не прибитую дождем. За двадцать шагов до своего подъезда Жупел вдруг остановился и вынул подарок из шуршащего пакета, немедленно подхваченного и вознесенного ветром под тополиные кроны. Держа мишку в руках, Жупел взглянул ему в плюшевое лицо. Круглые пластмассовые глазки выражали беспомощность и сострадание. Мягкой мишкиной попой Жупел размазал по своему лицу то ли слезы, то ли капли дождя, и прошептал одними губами:

— Прости меня, Чумка... Прости меня, пожалуйста...

Пластиковый пакет все еще носило ветром по мутному серому небу, от одного дерева к другому, пока он наконец не повис безвольно, зацепившись за тополиную ветку. Где-то неподалеку ударил гром, и в ту же минуту хляби небесные окончательно разверзлись. Уличные прохожие сперва ускорили шаг, а затем в жизнерадостной панике побежали, ища себе укрытия от дождя.

Вскоре улица окончательно опустела, и Жупел остался один на один со своим горем и своим дождем. Задрав голову вверх, он неподвижно стоял, прижав к груди промокшего голландского медведя; стоял до тех пор, пока холодный ливень не смыл следов боли с его лица.