В каком-то там царстве, в небывалом государстве, именно в том, в котором мы живем, стояла деревня. Жил, значит, в деревне той купец с купчихой. Сам-то он старший был, то есть, жены-то на много старше. Вдовец, а женился вот на девке молодой. А она была красавица. Еще у него был сын Никеша, когда оне поженились, ему только шишнадцать или семнадцать исполнилось.
И вот, живут себе год, не тужат, другой, а на третий вдруг отец слышит - жена плачет, убивается. Он ей - хто тебя обидел, та молчит, он еще раз - а она ничо не говорит, потом подняла глаза заплаканные и жалостливо так:
- Никеша, - мол, - пристает.
Отец рассердился, конечно, Никешу зовет к себе, то явился, недовольный весь, с похмелья. Отец ему наливает водки:
- Ты пей, Никеша, пей, опохмеляйся, уходи да дома больше не появляйся, подлец эдакий, - и пинка ему под зад.
Никеша подумал-подумал, но видит - делать нечего. Собрал манатки, ушел. День идет, другой, долго ли шел, коротко ли, низко ли шел, высоко ли, близко ли, далеко ли - это сказка быстро сказывается, а дело делается не скоро. Тут видит - потрахляет ему солдат. Он сверху вниз, а солдат снизу вверх. Встретились на перекрестке.
А еды отец Никеше не дал в дорогу. Никеша говорит:
- Далеко идешь и нет ли у тебя чо подкрепиться?
Солдат остановился, говорит:
- Я из части иду, у нас расформирование, сам я голодный, но вот есть у меня топор, мы из него кашу сварим.
Тот удивился - ну как кашу с топора?
- Ну пошли, - говорит.
Ну, чо, идут. Смотрят - ага, дорога в лес уходит, значит там или зимовье како, или чо, хто ли, какое живое вещество. Пришли оне, смотрят - стоит избушка така старенькая, вроде зимовья. А это ведьмы дом был, она одна жила в лесу, её не только люди, но и звери стороной обходили. Ну оне-то этого не знали, ничо. Пришли, поселились. А там еще один путник у нее ночевал - какой-то старик нищий. Никеша ведьме говорит:
- Мать, давай нам каши, кушать хотим.
А та отвечат:
- Дак это, каши я вам не дам. Вот расскажете небыль, тогда дам. И уговор такой, если поверю, то палец топором солдатским отрублю и сама съем, ну а перебью или не поверю - кушайте на здоровье, кашу.
Никеша почесал репу, да надо питаться как-то. Ись-то нету никого. Садится. Говорит:
- Ну, слушай. Была у меня мать, а я ее как женщину полюбил, а она про меня отцу рассказала, а отец выгнал. А мать-то старше меня всего на год!
Сказал и думает, ну вот сейчас наестся наконец, небыль ведь, - как мать на год старше может быть? Никак не может. А ведьма та ясновидящая была, она глаз сошшурила, на пол плюнула, топнула да говорит:
- Дак быль это! И не мать это, а мачеха! Давай палец.
Ну, тот видит - делать нечего, дает палец, та по пальцу топором - раз и в рот. Разжевала, проглотила. Довольная.
Подходит солдат, говорит, так мол и так, ись кого-то надо, одолжи мать покушать. Та отвечат:
- Нет, ись не дам, а вот небыль расскажешь - дам. А поверю - два пальца отрублю и сама съем.
Солдат - чо ему? Дело раз такое, говорит:
- Был у нас на службе майор, дык танк если не едет, майор по танку кулаком - хрясь, тот и едет. Снова не едет, тот обратно хрясь и всё снова поехало тамака.
Ну, чо? Ведьма эта глаз как шшурит, в пол плюнет, топнет и говорит:
- Дак быль это, вижу, а майор тот и до сих пор служит, а танк тот уже на лом сдали. Давай пальцы.
Ставит солдат руку, та топором хрясь, зараз два пальца оттяпала и в рот, жует себе-посмееватся.
Тут нищий тот, чо до их пришел, говорит (а те в сторонке валяются, за руки свои схватилися, стонут):
- Давай я тебе всё сейчас расскажу, чо-кого, а ты всех накормишь.
- Уговор знаешь? - говорит ведьма ему, - Только пальца три.
- Знаю, - отвечат, - три так три. - И рассказыват: - Шел я как-то по лесу, вижу кедр, а в нем дупло. Палец сую не пролазит, кулак сую - нет ходу, я согнулся, скукорежился, протиснулся еле-еле - а там веревочка, дернул, небо в рулон скаталось, а вместо него механизмы всякие, на которые звезды нацеплены. Я второй раз за веревку дергаю, из механизмов лестница спускается. Я из дупла вылажу, по лестнице наверх забрался, гляжу на механизмы чудесные. Только назад, тут - вот тебе на! - лестницы след простыл, и ни дырочки, ничо тамака. Палец сую не пролазит, кулак сую - нет ходу, я согнулся, скукорежился, протиснулся еле-еле. За топором домой сбегал, дыру прорубил, спрыгнул, в дупло руку сунул, подергал там, небо снова закрылось всё. А где дыра была, там солнце теперь светит. Так вот как солнце засветило, стали растения всякие расти, до того их не было нисколько. Гляжу - и дуб вырос, и дупло в нем появилось, в которое я за веревочку дергал, я подошел, веревочку выдрал, заместо пояса на себя надел. Уснул, а ты ее у меня украла, да под юбку спрятала, куда-то там вставила, а как я ее дерну, говно из тебя повысыплется и хто больные - исцелятся, особливо те, хто без руки там, без пальца или...
Ну, вот. Она сидит, глаза стеклянные, ни сном, ни духом. Он это сказал, но вроде не досказал, вдруг раз под стол, пошиньгал, пошиньгал там, за кого-то там дернул. И - правда, посерела ведьма, как вроде сдувается, завоняло тут духом смрадным, говно поплыло. Солдат с Никешей вдруг ныть перестали, у всех новые пальцы повырастали.
А говно-то тудака всё подымается, уже по колено, по грудь уже, из окон выливается. Нищий орет - айда, ребятки, за мной, на дощечку какую-то пристроился, тех двоих за руки держит. Выплыли оне в окошко, плывут себе, приплывают в деревню. А там нород уже знал: дамбу построил, остановили оне говно, людей выручили, отмыли, одели, спать уложили. Стали праздник праздновать. А потом, где говно было пшеница расти хорошо стала, как раз та, из которой вы хлебушек каждый день едите. И прочая трава разная, и каша наша тоже вся из того говна выросла. Так вот солдат кашу-то из топора и сварил. А отец Никешу простил, и тот больше к мачехе не лез, женился скоро на девушке, мачехиной меньшой сестре. И я на той свадьбе был, мед ел, пиво пил, а в рот не попало. Переночевал да ушел. А назавтра не знаю, чо стало. В ограде был колодец, в колодце - рыба-елец, тут и сказке моей конец.