Иван Гидроцефалов стоял возле прилавка своей торговой точки, бессильно опустив руки. Он не хотел плакать - но слезы сами, скопившись в его глазах, прорвали дамбочку и двумя извилистыми полосками, как роса утром - по стеблю, скатились от щек к подбородку. Разбитые компакт-диски усыпали пол, сломанный кассовый аппарат бесстыдно обнажил механическую изнанку, разбитые стекла торчали в витринах дивными прозрачными сталактитами.
Они приехали вечером, когда торговый центр уже закрывался. Черный джип мягко притормозил посреди парковочной площадки - другие машины уже разъехались и он не мог помешать им. Четыре дверцы открылись почти одновременно - ну разве что водительская чуть запоздала. Серая пыль площадки взметнулась легкой поземкой, когда высокие каблуки модных ботинок оставили на ней свои отпечатки. Полы тяжелых черных кожаных плащей доходили до середины голени и при ходьбе слегка колыхались. Под льющегося из колонок, в произвольном порядке расставленных по этажам центра, Эннио Морриконе четверо вошли через главный ход.
Гидроцефалов догадался о беде, подняв взгляд от отчета по выручке на жену Татьяну, глядевшую в сторону главного входа широко раскрытыми от испуга глазами - так водитель летящей на ста сорока в столб на неконтролируемой машине смотрит вперед, понимая, что худшее уже произошло и не в его силах что-либо исправить. Повернув голову по направлению татьяниного взгляда, Гидроцефалов увидел в проеме широких дверей четыре силуэта в шляпах и длинных плащах. Заходящее солнце било лучами им в спины, что делало фигуры черными.
Зловещей неторопливой походкой, мерно цокая подковками о твердое покрытие пола, они подошли к точке Гидроцефалова. Один остался в дверях, двое разошлись по павильону, а главный, Семен Фондов, тот самый, который приезжал позавчера, подошел к Ивану. Когда Фондов говорил, проталкивая редкие слова сквозь плотно сжатые тонкие губы с вечно зажатым в уголке окурком сигары, он слегка кивал головой, как бы заранее соглашаясь с доводами оппонента. Поэтому полы шляпы то скрывали его взгляд, то давали возможность собеседнику увидеть две щелочки зло прищуренных глаз. Гидроцефалова этот холодный рентгеновский взгляд пугал даже больше, чем черный метровый "моссберг", вечно висящий на хитроумном кожаном ремне на плече Фондова. По слухам, Фондов был быстрым стрелком, одним из самых быстрых. Когда противник только касался пальцем висящего в кобуре на боку револьвера, Фондов уже нажимал курок смертоносного "моссберга", направленного в грудь противника.
- Мы дали тебе время подумать.
- Петр, передайте вашему боссу, что у меня семья…
- Мы могли бы позаботиться о твоей семье. Мы предлагали тебе деньги.
- Петр, я же вам обьясняю - мы живем с этой точки, мы долго…
- Я думаю, мы обо всем уже поговорили. Послезавтра первое число - срок продления договора аренды. Мой босс хочет, чтобы вы убрались отсюда.
- Нет. Мы не уберемся. - Гидроцефалову мучительно страшно, до липкой пустоты в желудке было говорить эти слова, но они с Татьяной уже решили оставаться, чего бы это ни стоило.
Повисло давящее молчание - из тех, которые прерываются через минуту лихорадочной пальбой или истеричным криком. Фондов медленно, как бы говоря - не понимаешь ты, Иван, на что напрашиваешься - покачал головой из стороны в сторону, затем молнией выпростал затянутый в черную перчатку кулак, ударив Ивана в нос. Когда Иван стукнулся головой о витрину с компакт-дисками, Татьяна рванулась было к нему, но один из сподручных Фондова обхватил её руками сзади.
- Петр, не надо больше, поймите… - пытался увещевать Иван, хлюпая кровью, стекающей на губы из разбитого носа, пока тяжелая рукоять "моссберга" не стала его проводником в темный омут забытья….
И вот теперь он стоял посреди разгромленного павильона, и слезы текли по его щекам, и тело Татьяны в белой блузе с багровым кровавым пятном на спине распростерлось перед ним подбитой птицей.
Они арендовали эту площадь в ноябре. Заняв денег у родственников и объединив их со своими скудными сбережениями, Гидроцефаловы экономили на всем - сами делали ремонт, сами выпиливали, не по чертежам, а почти на ощупь, тонкие пазы реек для того, чтоб выставить компакт-диски. Гидроцефалов искал поставщиков, униженно просил их об отсрочке платежа, в то время как Татьяна с головой ушла в хитросплетение лицензий, разрешений на торговлю и трудового законодательства. Проблемы начались через пару месяцев, когда итоговая цифра сводного отчета по результатам работы павильона сначала ушла от минуса к нулю, а вскоре и вовсе стала расти, радуя семью предпринимателей пусть небольшой, но только их, ничьей больше - прибылью. По торговому центру прошел слух, что большой босс здешних краев, владелец ресторанов, магазинов и заправок Гогольский при поддержке начальника ОВД, сидящего у него чуть ли не зарплате, пытается прибрать торговый центр к своим рукам.
Павильоны стали в одночасье менять хозяев - знакомые и друзья Ивана опуская глаза, расторгали арендные договоры, а на их месте появлялись шустрые мальчики, представлявшие ООО, ЗАО и разномастных пбоюлов, за спинами которых без особого труда угадывалась зловещая тень Гогольского.
Фондов с бандой появились у Гидроцефалова в июле. Сплевывая на пол, они лениво разбрелись по павильону, в то время как сам Фондов объяснял Ивану "расклад" - к сожалению, у Гогольского нет рычагов давления на администрацию рынка, за которой стоит городская власть. Но если по какой-то причине арендаторы начнут вдруг разрывать договоры , у Гогольского есть механизмы, позволяющие забить все освободившиеся точки своими людьми. Все, что требуется от Гидроцефалова - расторгнуть договор, получить компенсацию (три тысячи лежали на столе, выпучиваясь гранями продолговатого гробика в белом конверте), и оставить павильон.
Когда владелец отказывался, "фондовцы" приезжали вечером к нему на работу, а то и домой и били, крушили, ломали, жгли. Как правило, после выслушивания подобных материальных аргументов предприниматель становился куда сговорчивее.
Иван вздохнул, прошел в подсобку, забрал из сейфа документы. Накинув вытертую кожаную куртку с капюшоном, он подошел к двери павильона, горько усмехнулся краем губ, косясь на замок - кому он теперь нужен, клацнул вытащенной из кармана "Зиппо" и полминуты наблюдал, как огонь облизывает деревянную рейку - сначала робко, как бы пробуя на вкус, затем все смелее и смелее, и, наконец, начинает жить самостоятельно от зажигалки, ярко-оранжевой змеей взбираясь к потолку.
Он вынес тело Татьяны в парковочный дворик, положил на заднее сиденье "Нивы", завел машину и выехал на дорогу.
Он будет мстить. Пока не знает как, пока не знает кому - Фондову, Гогольскому, обоим сразу, но вектор мщения уже сложился в почти осязаемое направление его жизни, в его главный и единственный интерес.

……………

Если бы досужий прохожий взял себе за цель всмотреться в горизонт Ленинградского шоссе на подъезде к Москве ранним утром в субботу, он увидел бы, как на дальнем горизонте появляется едва различимая точка. Как через пару минут она обретает первые черты автомобиля - марки еще не разобрать, но что ЭТО движется, и ЭТО - машина, понять уже можно. Еще через какое-то время становится понятно, что на дороге - джип "Рэнглер" выпуска этак начала девяностых. Не обремененные физической оболочкой прохожего, мы можем бесплотно просочиться в салон и увидеть в нем средних лет, что-то к тридцати пяти-сорока, мужчину. Особенности конструкции салона не позволяют нам точно определить рост водителя, поэтому ограничимся другими показателями - худощав, обветренное морщинистое лицо свидетельствует о богатом жизненном опыте и кочевом образе жизни , а пистолеты - "беретта" на сиденьи пассажира и блестящий "Дезерт Игл" на приборной панели - намекают нам на то, что с таким человеком, не будучи его другом, лучше не связываться. В зубах обьекта зажата спичка - то ли бросает курить, то ли дает выход эмоциям и злобе, кроша кончик безвинного деревянного предмета в мочалку. Поскольку мы нематериальны, обнаглеем уж до конца и вволю пошуруем в карманах странника. Беглое исследование явит нам паспорт на имя Михаила Андреевича Лонова, коробку дешевых сигар "Команданте", ржавой кожи бумажник с правами, техталоном, парой сотен долларов, парой тысяч рублей. Поняв, что поживиться здесь особо нечем, приглядимся внимательно еще раз к хозяину карманов и обратим внимание на факт, ускользнувший при первом беглом осмотре - на шее Лонова на серебряной цепочке висит тусклого серебра закрытый медальон. Без труда просочившись через серебряную крышку, мы увидим в медальоне фото - миловидная русоволосая дувушка прижимает к груди новорожденного. Пробив пласт целлюлозы и намучавшись глазами при прочтении букв сзаду наперед, мы разберем содержание микронадписи на обороте фотографии - "Юля и Егорка папе". Вырвавшись из медальонного плена осмотрим руки водителя - обручального кольца нет. От этого открытия на нас повеет отголосками какой-то жуткой семейной драмы и мы, торопясь стряхнуть с себя облако негатива, устремимся наружу, вон из авто - к свету, солнцу, воздуху.

………….

В придорожной забегаловке собралась обычная для заведений такого типа - грубо сколоченные деревянные столы, чучела голов животных на стенах, хамоватый бармен, он же владелец - публика. Из занятых пяти столов за двумя шла неторопливая игра в покер, игроки сдвинули шляпы на затылок, пыхтят сигарами, изредка опрокидывая в себя дрянной виски из крохотных стопочек. Третий стол оккупировал заезжий заводчик с не в меру накрашенной молодой спутницей, вызывающе искусственная осветленная грива которой намекала на то, что в недавнем прошлом её хозяйка и сама была неотъемлемой частью интерьера заведения, подобного этому. Четвертый стол, терявшийся в полумраке плохо освещенного угла, приютил склонившегося над бутылкой водки мужчину, в котором наблюдавший за событиями истории читатель узнал бы, дай мы себе труд описать, незадачливого коммерсанта Гидроцефалова.
Всего несколько секунд читателю даны на то, чтобы ощутить легкий типовой шум кабачка, складывающийся в узнаваемую картину из сотен звуковых составляющих: негромко бренчит гитарой музыкальный центр, поскрипывает стекло протираемых барменом бокалов, журчит разливаемый то там то здесь по стаканам алкоголь, с легким шепотом - шуметь среди серъезных игроков не принято - ложатся на стол карты. Несколько секунд, потому что вот-вот они будут нарушены хлопаньем входных дверей, оповещающем о приходе нового клиента.
А вот и второй знакомец - Михаил Лонов стоит на пороге кабака, и взгляды всех, находящихся внутри - напряженные, ожидающие, недоверчивые - ощупывают его, пытаясь понять, что из себя представляет стоящий на пороге, какие прибыли или опасности может сулить его появление.
Лонов, чуть помедлив, неторопливо проходит от двери к барной стойке, опускается на не первой молодости стул, делает пальцами в сторону бармена два знака - сначала указательным пальцем - на бутылку "Одинокого пахаря" на стойке, затем - двумя пальцами - на себя, двойную. Выпив первую под тяжелым, едва ли ни ненавидящим взглядом бармена, очерчивает указательным небольшой кружок над пустой рюмкой, что правильно оценивается наливающим как указание повторить.
Лонов замечает, как на стойку рядом с его рюмкой ложится тяжелая ладонь в черной кожаной перчатке. Когда к руке вновь пришедшего бармен, услужливый и угодливый на сей раз, моментально подвигает заполненную виски стопку, со стороны владельца одетой в перчатку руки раздается:
- Надолго к нам?
Лонов чуть поворачивает голову в сторону спросившего. Скользнув взглядом - тяжелый черный плащ, толстая золотая цепочка через жилет - к карману часов - Лонов отвечает вопросом:
- А кому интересно знать?
Незнакомец выдерживает паузу, после чего с кривой ухмылкой - ух ты, а у нас герой - картинно поворачивается всем корпусом к Лонову, как бы ненароком откидывая полу плаща - низко, почти на бедре, висит кобура с выставившейся в Лонова инкрустированной рукоятью.
- Интересно мне. И человеку, которого я представляю. Итак, надолго к нам? И, сразу, по какому делу?
Лонов молчит. Взяв рюмку со стола, опрокидывает в себя, на секунду задерживает дыхание, ставит рюмку на стол, выдыхает, крутит вокруг рюмки пальцем - обновить. Говорит:
- Мое дело касается только меня. Срок выполнения моего дела касается только меня. Мне не нужны проблемы. Рад чести познакомиться. - Лонов касается пальцами полы шляпы и чуть кивает головой, давая понять - дальнейший разговор не имеет смысла, каждый своей дорогой.
Незнакомец в плаще принимает игру в объяснение жестами - разведя руками, как человек, отчаявшийся объяснить элементарную вещь, он делает несколько шагов назад, не поворачиваясь, однако, к Лонову спиной.
- Понимаешь… - начинает он с ленивой издевкой в голосе. - я бы с удовольствием позволил бы тебе идти, куда ты хочешь. Но только если это "куда хочешь" идет в направлении, откуда ты приехал. Здесь тебя никто не ждет. Потому что так говорит Фондов.
Только бармен и успевает заметить, как при упоминании имени Фондова, чуть дергается Лонов, чуть играет желваками челюстей, чуть хмурит глаза, как будто вспоминая какую-то давнюю боль. Человек в плаще, все повышая и повышая голос, продолжает:
-Поэтому я дам тебе только один шанс, слышишь, один, - его руки начинают плавно опускаться вниз, к висящим на поясе кобурам. - чтобы ты поднял свою задницу и убрался отсюда - во-первых, быстро, а во-вторых, в направлении, откуда пришел. Не утруждай себя расчетами - выпивка за счет заведения.
Лонов поднимается, выпрямляет руки вдоль корпуса, слегка, как пианист еред концертом, разминает пальцы, раз-два и поднимает глаза на противника. Шум смолкает. В этой тишине слышно, как чудом оставшаяся с лета муха ленивым вертолетом делает круги по помещению. Лонов и человек в плаще встречаются глазами. Нам непонятно, что прочитал фондовец во взгляде Лонова, но он уже не играет - став серъезнее, он становится в аналогичную лоновской позицию спина выпрямлена, пальцы в сантиметре над кобурой. Пальцы тянутся к револьверу почти с анти-скоростью, их движение почти неразличимо, но вот уже указательный ощутил контакт с металлом.
Не выдержавший напряжения от тишины, один из игроков в покер двигает стулом, и это как бы дает невидимую отмашку дуэлянтам. Два выстрела раздаются почти одновременно. Один из них спотыкается в теле человека, второй крушит лопасть старомодного вентилятора, без движения висящего на потолке в облаке паутины.
Фондовец медленно, с зажатым в руке револьвером, направленным вверх, прогибается назад, и падает. От аккуратной дырки в его груди поднимается легкий дымок. Ткань жилета по краям отверстия пропитывается кровью.
Лонов подходит к умирающему, склоняется к его уху и тихо говорит что-то. Присутствующие не могут разобрать ни слова, но наше преимущество бесплотности дает нам возможность разобрать все:
- Я тебя помню. Ты был в Королеве.
За секунду до смерти глаза фондовца пронзает вдруг молния узнавания - но вот они уже застыли, глядя в никуда.
Лонов бросает на стол рядом три сторублевки, пристравиает "беретту" в кобуру - без свойственных многим стрелкам кувырков и переворотов, однако быстро, почти неуловимо, и выходит на улицу.
По дороге к машине лезет рукой за пазуху, достает медальон, на секунду прижимает серебряный амулет к губам, затем прячет обратно. Когда он уже в машине, нога на сцеплении, к водительскому стеклу склоняется человек.
- Выслушайте меня три минуты. - тихо, но яростно шепчет Гидроцефалов. - Я могу вам помочь. А вы - мне.
Через несколько секунд, отдуэлив Гидроцефалова взглядом, Лонов коротко мотает головой - садись на пассажирское. Машина трогается. Камера отъезжает назад и вверх, показыавя зрителю, как автомобиль удаляется по дороге, становясь все меньше и меньше.