Была тишина. Только такая, какая может быть часа в три - полчетвертого утра. Тишина и спокойствие предрассветных часов, хотя до рассвета было еще не скоро. В комнату на пятом этаже проникал раздробленный качающимися на холодном зимнем ветру ветками свет уличного фонаря. Тени ветвей мерно скользили по стенам. Отчетливо и тошнотворно мерно тикали часы, с каждым ударом извещая очередную прожитую секунду.
Дима Фельдкорен откинул одеяло - даже пропитанный сивушными маслами воздух комнаты морским бризом прошелся по вспотевшему телу - и сел на кровати. Рычание холодильника ворвалось в голову, ударило по мозгам крепким деревянным молотком, вырвалось и метнулось по углам. Через секунду оно вернулось обратно в голову, и Дима понял, что лучше снова лечь. Маленькими железными молоточками вонзилось в темечко тиканье часов. Дима лег и потянул руку к выключателю торшера. Тени веток исчезли.

На столе рядом с диваном валялись в беспорядке краски, тушь, полурасписанные доски, татуировочные машинки. Древний комод с сантиметровым слоем пыли контрастировал с новым музыкальным центром. По углам стояли и валялись покрытые паутиной и чистые, недавние, многочисленные бутылки. Со стен недобро скалились картины. Морские пейзажи сочетались с какими-то немыслимыми нагромождениями рук, ног, голов и глаз. Были и отдельно глаза. Крупные, смотрящие всегда на тебя и выпученные. Были индейцы и демонические женщины Валледжо.
Дима был художником и татуировщиком. Дима не знал точно, какое сегодня число и день недели. У Димы тряслись руки - со вчерашнего первого трезвого дня после трех недель наоборот.

В лежачем положении холодильник перестал заползать в голову, но стало методично проситься сердце: "Выпусти! Выпусти!".

"Надо бы все же не так резко. Хотя бы в ларек за пивом", - подумал Дима, и тут же понял, что в жизни никуда сейчас не пойдет, потому что нет той силы, которая заставит его покинуть бьющую в голову холодильником и часами комнату, однако огороженную четырьмя стенами, ради черного неприветливого мира, который из этой черноты может в любое время обрушиться на него чем-то… дальше мысли бессильно разбегались, ибо ничего конкретного не возникало - так, какие-то намеки.

"Долги возьмем. Придем за долгами, - подсказало что-то в голове, - а то и в отделение заберем. Или в лес увезем. К дереву привяжем".

Теплая волна пронеслась по телу, и Дима медленно поднес трясущимися руками к губам горлышко стоявшей на полу пластиковой бутылки с водой из-под крана. Потом посмотрел на журнальный столик и взял с него пузырек корвалдина. Пузырек оказался пустым. В полуразмокшей пачке оставалось еще две "примы".
- Покури нас, - сказали они.
- А тебя зажечь, да? - сказал Дима зажигалке, поднося ее к сигарете, и улыбнулся.

Из десятка каналов работало только пару штук.

- Сяо хуа хуе шин пняо пуй, - сказала улыбающаяся и лицеприятная дикторша китайского канала, - хао сиянь пунь чжуа чень!
- Что-что? - переспросил Дима.
- Переключи меня! - вдруг крикнула она по-русски безо всякого акцента и замахнулась на Диму топором.

Дима едва успел нажать на кнопку дистанционки, однако топор все равно вылетел из экрана, гулко стукнулся об стенку, и упал на пол, смахнув со стола пару досок, машинку и незакрытый пузырек с красной тушью. Большая багровая лужа растеклась по столу и закапала на пол.

- Мелахе… Ниссенми… Мелахе! - сказал индеец на стене, - настоящие татуировки делают кровью! Это кровь твоего поверженного врага! Возьми томагавк! Пройди путь воина! Сердце Волка! Сердце Змеи!

Дима поднялся, сорвал индейца со стены, вынул из рамы и разорвал на клочки.

- Ты нарушил моральный кодекс строителя коммунизма. Да понимаешь ли ты, что секс - это грязь! - громко крикнул с другого канала стриженный под полубокс черно-белый герой старого фильма в широких штанах и рубашке с засученными рукавами и свесил ногу с экрана, собираясь переползти в комнату.

Чтобы успокоиться, Дима достал член, который на удивление легко принял состояние эрекции, и стал деловито быстро онанировать.

- Онанизм - это тоже грязь! Это - болезнь, буржуазный пережиток!

Рабочий парень - передовик производства, стахановец, влез в комнату и попытался застегнуть Диме ширинку. Дима стал отчаянно сопротивляться, и вдруг заметил, что из-под рубашки у парня проглядывают женские груди. Тогда он расстегнул парню, который перестал на него нападать, рубашку и штаны, и заметил, что это женщина. Он прижал ее к себе, и тут же испытал бурный оргазм.

- Эх ты, - сказала девушка, натягивая на себя разом ставшие для нее огромными штаны и рубашку, - любовник называется! И это все?! - ее лицо раскраснелось, она замахнулась и влепила Диме хлесткую жирную пощечину.
Щелкнул замок входной двери.
"Ушла, - подумал Дима, - ну вот - всегда так. Ничего не поделаешь".

Вокруг давно уже раздавался какой-то тихий шепот, звуки множества тихих высоких голосов.

- Тише, тише, спи-спи… Спи-спи. Тебе поспать надо.

Дима ткнул в кнопку дистанционки музыкального центра, но вместо ожидаемого похабного баса Игги Попа услышал захлебывающийся собачий лай. Лай усиливался и не прекращался, заполняя собой всю комнату. Застучали по трубе соседи снизу, и Дима выключил музыку.
И снова услышал десятки маленьких жужжащих голосов.

Муха была с большими красивыми крылышками и переливающейся зеленой спинкой. Она медленно и деловито прошлась по столу и искупалась в красной луже. Выйдя из лужи, она загадила стол и рисунки красными следами маленьких тоненьких лапок. Потом она встала на задние лапки, сложила четыре остальных у себя на талии, расправила крылья и тихо прожужжала:

- А хочешь, к примеру - вот возьми и съешь меня что ли! Хотя…, - она на секунду задумалась, - ты же с детства доказывал всем, что синие мухи намного красивее и аккуратнее зеленых… Не-а, кушать меня ты, наверно, пока не будешь, - сказала она с грустью в голосе. Ты не сможешь себе этого позволить. Погоди-ка, - он поднялась со стола и облетела Диму, - сгоняю-ка я в туалет. Ты ж вроде смыть там забыл.

Она тотчас же вернулась, держа в лапках маленький кусочек кала, снова облетела Диму и села ему на лицо. Он попытался смахнуть ее, она снова взлетела, потом опять села уем на губу. Он махнул рукой - муха отлетела, а кал размазался по губе. Общее жужжание в комнате усилилось, в нем появились какие-то победные нотки.

- Ты кушай-кушай, это ничего. Это полезно, к деньгам. Может даже предотвратит преждевременную эякуляцию. Во! - нагло сказала муха, сидя на столе, и стала чистить крылышки.
- Уйди! - тихо и безнадежно сказал Дима.
- А чего мне уходить - из своего дома-то, - спокойно сказала муха, продолжая заниматься уходом за собой.

У Димы внутри что-то оборвалось, тут же в штанах громко выстрелило, стало мокро и завоняло.

- Диарея у тебя, - сказала муха, - лечиться надо. Для закрепления что-то принять, к примеру. Ну ладно, сейчас что-то придумаем.

Звонок к дверь заставил Диму подпрыгнуть, отчего вверх из штанов хлынула удушливая волна вони. Он поднялся, подошел к двери и посмотрел в глазок. Женщина. Девушка. В светлом пальто. Снег отряхивает.

- Кто там? - спросил Дима и удивился глупости своего вопроса. Ночь ведь была волшебной.
- Да открывай уж, свои, - произнес знакомый и родной голос, - заждался небось. Открывай давай!

Она была прекрасна. Она была похожа на всех женщин, которые у него когда-либо были. Она дала ему свое пальто - "а ну-ка, повесь" - деловым чуть насмешливым голосом - и прошла в комнату.

- Ну и бардак тут у тебя - мухи какие-то, - муха лениво вспорхнула со стола, пробурчав "подумаешь!" и затерялась в углах, - но это ничего, это мы потом уладим. А жужжит-то кто так сильно? - жужжание, действительно, стало еще сильнее, и теперь в нем проглядывалось даже какое-то ликование.

- Тебя как зовут-то? - промямлил Дима, и тут же, спохватившись добавил:

- Хоть пиво-то взяла?

- Ну, милый, оно тебе надо как зовут? Пришла - и все тут. А насчет пива… Вот щас разденусь - посмотришь, что лучше - я или пиво!

Она сняла юбку, свитер и водолазку. Соски на грудях третьего размера были большие и розовые. Дима с опаской их потрогал. Они были теплые и чуть подрагивали. И тогда, почувствовал затвердение мокрого члена в штанах, он накинулся на нее и стал жадно целовать ее губы своими - измазанными калом. Она расстегнула ему ширинку и стянула штаны.

- А, обкакался, маленький, - прошептала она совсем по-матерински, - но это ничего, это не помеха. Это будет нашей смазкой. И нашей пищей. И провела рукой ему по промежности, взялась за член. Было скользко.

Дима продолжал жадно целовать, и никак не мог насладиться, потому она была просто его женщиной. Предназначенной для него. Она водила рукой по его члену, а он впивался и впивался в ее губы, пока не почувствовал, как между его и ее губами что-то тихонько зажужжало. Жужжание и вибрация усилилась, и он отстранился.

Первый рой мух вылетел у нее изо рта и облепил Диму. Она жизнерадостно засмеялась, и он заметил, что у нее исчезла половина лица. Потом все новые и новые мухи - зеленые, синие, разных размеров, жужжа, стали отлетать от нее - из всех ее отверстий - нарастающими клубами, а она продолжала смеяться, пока сохранялась ее голова и рот.

Потом она замолчала, потому что исчезла ее голова, потом и тело сверху по пояс, потом остались только ноги.
Дима был уже весь облеплен громко жужжащим клубком, который забрался ему в рот, уши, глаза, быстро проедая раны в теле и проникал туда - больше, дальше, жужжа, алчно вгрызаясь в тело - больше и дальше.

"Торопятся… Спешат меня познать", - подумал Дима и больше ни о чем не думал. Он уже не видел, как исчезло последнее, что оставалось он нее - ее красивые ноги, превратившиеся в разноцветный жужжащий клубок.

Через неделю его нашла хозяйка квартиры, которая пришла за деньгами и открыла дверь своим ключом.
Стояла невыносимая вонь, но глазницы его объеденного черепа, глядя в потолок, улыбались.
Деньги за квартиру для хозяйки лежали на комоде. Рядом была записка, написанная мелким, каким-то разболтанным и, казалось, вибрирующим почерком:

"Фекал всегда к деньгам, сука!"