К полудню в воздухе номера гостиницы, где находились Талько, Хакурате и Касымов, можно было свободно вешать не только топоры, но и более тяжёлые инструменты, и даже целые прицепные устройства.

Бритоголовый башкир и Гошка поверх марлевого полога натянули вокруг двуспальной кровати принесённые обслугой простыни и темпераментно занимались в этом алькове глубоко интимным процессом — подсчётом денег и сортировкой драгоценностей.

Впрочем, майор НКВД, прибывший самолётом, севшим прямо на новый мост, этого не знал. Каждый раз, заходя в номер за очередным ордером на арест, он глумливо ухмылялся, слыша из-за простыней: «Куда ты суёшь?», «Убери руки!», «Такие большие я у геологов видела», «Резинку сейчас порвёшь!» и удивлялся спокойствию председателя облисполкома, невозмутимо читающего содержимое следующей папки.

Получив ордер, майор выходил в вестибюль, где его радостно поджидали редеющие числом чиновники. По легенде их отбирали для участия в седьмом, внеочередном конгрессе Коминтерна в Москве. Кандидатов поодиночке вежливо, под локоток, сопровождали через кухню на задний двор и переправляли на автомобилях сначала в Майкоп, в расположение Черкесского конного полка девятой пластунской дивизии Первой конной армии Будённого.

Такая предосторожность была связана с тем, что среди арестованных предателей было много известных личностей, пользующихся уважением среди населения, а турецкие эмиссары наверняка попытались бы отбить своих вассалов руками бандитов.

Если б какой-нибудь любознательный историк сумел бы докопаться до корней генеалогического древа Хакурате, то установил бы его несомненное происхождение от центиманов или гекатонхейров — столь многое успевал одновременно задумать и решить этот маленький человек с огромным храбрым сердцем. Без всякого преувеличения можно сказать, что Адыгея, как само явление, является практически целиком и полностью его детищем. Орджоникидзе и Берия буквально за уши пытались тащить Шахан-Гирея на самый верх всесоюзной власти огромной страны, но маленький Бриарей из аула Хаштук твёрдо стоял на своём: «Моё место здесь, рядом с простыми людьми».

Вот и сейчас Хакурате успевал читать документы в папках, разговаривать по телефону, выписывать ордера, взвешивать на аптекарских весах золото и камушки, составлять опись и разнимать Гошку с Равилем за простынями. Хотя постоянно вспыхивающая перебранка носила совершенно ворчливо-дружеский характер, её громкость и некоторые уморительные словесные конструкции отвлекали начальника от работы.

Особенно в пикировке усердствовала Гошнаг, что и неудивительно. Дело в том, что Касым-батыр раскатал Гошкину легенду по брёвнышку, — восьмимесячное обучение в уфимской губернской школе милиции — это не жук чихнул, а уж практики на адыгейской земле у двадцатидвухлетнего лейтенанта хватало в избытке, да и Шахан Умарович был не лыком шит. Пришлось Талько всё выложить в деталях, умолчав только о Мышеосте, золоте Чугуша и своём утреннем карательном визите к директору школы.

Хакурате и Касымов слушали внимательно, председатель даже что-то помечал на листе бумаги, но рты в изумлении не открывали даже слушая про алмасты, отчего Гошке даже стало немного обидно, и она обвела слушателей недоумённым взглядом.

— Дядя Шахан местный, а я не раз с алмасты в ночных рейдах и засадах сталкивался, они же укромные труднодоступные места выбирают, как и бандиты. У нас в Башкирии они тоже есть, только не алмасты, а албасты называются, у татар тоже вроде так, — Равиль демонстративно зевнул, прикрыв рот ладонью.

— Меня Михельсоны куда больше, чем все алмасты вместе взятые, волнуют, если честно, — Хакурате сдвинул кубанку на лоб в задумчивости почесал затылок. — Так поступим: Равиль, сегодня обустраивайся здесь с бойцами, отдохни, а завтра выдвигайтесь на Чёртов Палец. По дороге в Шунтук заедь, проведи с этими сынами исраилевыми разъяснительную беседу, только по-доброму, девочку нашу не подставь. Объясни, что за торговлю краденым оружием сразу всем лоб зелёнкой намажут без разговоров, это не кондомами контрабандными барыжить. Насчёт их поисков золота — пусть артель по закону оформляют и государству сдают. Деньги всё равно приличные, хоть и дешевле вдвое, зато в тюрьме щуку фаршированную и цимес даже на Пейсах не подают. Батюшке скажи, чтобы пепелище разгребал под новый храм, в епархии кое-кого за бороду прихвачу, чтобы резину не тянули. Я хоть и атеист, но к обычаям людским — со всем уважением. Сход хуторской собери, вручишь кузнецу, батюшке и дочке нашей грамоты почётные за помощь советской власти в борьбе с бандитизмом. Кузнецу-председателю скажи, чтобы срочно механизатора ещё одного подготовил к получению нового трактора со всем навесным скарбом.

— Спасибо большое, дядя Шахан! От нас и от всего хутора, но только не надо схода и грамот.

— Это почему же? Люди должны знать своих героев, и что власть высоко оценивает их вклад.

— Люди разные бывают, и рты им никаким приказом не закрыть. Не думаю, что сегодня здесь всех шпионов и предателей повязали, хотя турецкому подполью очень сильный удар нанесли, скорее всего даже решающий, но они обязаны отомстить, чтобы силу свою показать. Не переводить же конный полк в Шунтук на постоянную дислокацию?

— Права она, Шахан Умарович. Говорю же, что мелкая умная, хоть и вредная. Более того, как я из её рассказа понял, Шунтук сейчас последний действительно населённый пункт по дороге на юг, в горы. Форпост советской власти, так сказать. Надо туда срочно телефонную линию протянуть... Электричество-то у вас в деревне есть, злыдня?

— Откуда? Мы до сих пор в юртах кочуем, как башкиры, — Гошка хотела пнуть Равиля по сапогу, но тот успел вовремя задрать ноги, и удар пришёлся по каркасу кровати. — У-у-уй!

— Угомонитесь, сведенцы! — попытался в очередной раз напустить строгости Хакурате. — Есть там столбы, и электричество есть два года уже как. Дело говоришь. — Хашан Умарович снял трубку, попросил соединения с воинской частью и после короткого темпераментного разговора бросил обратно на рычаг. В обед вояки приступят, у них все материалы на складах есть, и военный инженер с инженерной ротой имеется. Оформим как полевые учения с прокладкой временной связи. Сотни красноармейцев-кавалеристов должно хватить, как думаете? Им тоже всё интересней, чем на плацу маршировать и в казарме бздыков ловить, пускай проветрятся. Армия у нас какая? Правильно, рабоче-крестьянская, а то начали гудеть: военспецы, теоретические занятия... Талько, позови товарища майора из коридора, пожалуйста. При нём хоть не паясничайте. Равиль, сядь нормально, что ты с ногами на кровать залез? Никто не лягается уже, не придумывай. Ты командир на высоком посту, а шалишь, как дитя малое.

— Товарищ майор! — Хакурате обратился к вошедшему. — Согласно распоряжения наркома товарища Берии, вы назначены руководителем объединённой следственной группы со всеми соответствующими полномочиями. Формально я вам не начальник теперь, но вы понимаете... В Майкопе для вас и вашей группы выделены помещения для работы и проживания. Надеюсь, мы будем добрыми соседями, не так ли?

— Так точно, товарищ председатель облисполкома! Есть быть добрыми соседями!

— Вот и славно. Сейчас прибудет автобус, оставшихся в вестибюле посадите и разместите в частной гостинице, я уже распорядился. Это для проверки и дачи свидетельских показаний, обеспечьте вежливое обращение, но внешнюю охрану не снимайте и к телефону не пускайте. Пусть пьют, гуляют, поют, дерутся, — я пару-тройку симпатичных наседок подпущу, а персонал там проверенный, докладывать будут лично мне и вам. Вопросы есть?

— Никак нет.

— Вы свободны в таком случае.

— У меня вопрос, товарищи командиры.

Майор свысока посмотрел на девчонку в пыльной белой майке и закатанных по колено рабочих брюках, — в номере было не только изрядно накурено, но и жарко. — Ты ещё кто такая?

— Моя помощница. Пусть говорит, — Хакурате успокаивающе махнул рукой.

— Вызовите старшего из охраны.

Майор скривил лицо, но высунул голову в вестибюль и отдал распоряжение.

— Надеюсь, ты знаешь, что делаешь, помощница.

— Не «ты», а «вы», товарищ майор. Не на базаре помидоры выбираете, извольте-ка соответствовать! Я-то знаю, что делаю, вот насчёт вас не уверена, — Талько почти шипела, как разъярённая кошка, но её гневную тираду прервал выросший в дверях красноармеец с двумя треугольниками-гречками на петлицах.

— Помощник командира вз...

— Отставить! Слушайте внимательно, отвечайте коротко и ясно. Понятно?

— Так точно.

— Где сейчас директор гостиницы? — Гошнаг пристально смотрела в глаза начкара.

— Наверху у себя, на втором этаже, недавно поднялся. Постоянно туда-сюда шастает, он же тут и за повара, и за официанта, и за...

— Я же сказала: коротко! Последний наружный обход объекта когда производили?

— Ну... с полчаса наверно. В оцеплении целый взвод, мышь не проскочит, товарищ э-э-э...

— Не важно. Директор из здания выходил?

— Зачем?

— За пое... ся. Отвечать быстро!

— Так-то выходил, по делам своим хозяйским. Стекло разбитое убирал, с чёрного хода из сарайки стулья заносил, я ещё ему дверь придержал.

— Вот, молодец! Вспоминай, вспоминай ещё, куда он ходил, что делал, с кем разговаривал?

— Со многими разговаривал, спрашивал, не угодно ли что кому, прям как половой в трактире.

— Видишь, какой ты внимательный, оказывается. А не приходил к нему кто-нибудь? Или наоборот, может из обслуги кто выходил во двор?

— Мальчонку, сына своего, он за папиросами посылал, сказал, что товарищам заседающим не хватило, а в буфете кончились. Но сам не выходил, деньги у гардероба пацану отдал и на кухню пошёл. При мне было.

— Пацан вернулся?

— Не могу знать. Он мелкий и шустрый, как таракан, надо у ребят в оцеплении спросить.

— Курево где здесь продаётся?

— Не могу знать, некурящий я.

— Свободен пока, толку от тебя, как от жабы перьев. Продолжай нести службу, а если хоть слово из нашего разговора кто узнает — мигом под трибунал пойдёшь. Марш отсюда, Немогузнайкин хренов!

— Ну ты даёшь! — от восторга Касымов даже похлопал себя по ляжкам. — А курево в лабазе через дорогу продаётся любое, я заходил утром осмотреться.

— Даю, но башкирам через день, тебе сегодня не повезло. Сделай милость, мой блиннолицый друг, пробегись по вестибюлю, узнай за мальчишку, скажешь, что денег дал ему на папиросы. В буфет загляни, если открыт. Просто спроси сигарет или папирос. Гимнастёрку застегни, пузо вываливается.

— Сей секунд, ваше деревенское высочество! Хорошо, что я у вас в Шунтуке завтра буду, должно повезти по твоему расписанию. А это у меня просто мускулатура на груди не помещается. Зато косточки свои не ушибёшь, — Равиль закрыл за собой дверь номера.

— Ты думаешь, что...?

— Похоже на то. Я перед вакациями отцу покупала после школы, у нас лошадь углежоги одолжили. Так там в кладовке больших коробов навалом, они в Армавире с фабрики оптом берут, а здесь в двудорого продают. И не сказать, что разлетаются мигом, гостиница рабоче-крестьянская, постояльцы за лишний грош удавятся. Сейчас посмотрим, правильно ли я думаю.

Ждать пришлось меньше минуты — Равиль вернулся и бросил на кровать пачку папирос и пачку сигарет:

— Малая-то у нас голова! В буфете всё есть, чинуши ни о чём хозяина не просили, пацанёнок не возвращался. Трактирщика трясти надо. Я пошлю пару бойцов наверх?

— Я сам схожу, — майор оправил гимнастёрку под ремень и достал из кобуры револьвер. — Мой недосмотр, мне и исправлять.

— Постойте, не надо рисковать, он у себя дома, мало ли какие сюрпризы заготовил. В вашей смелости никто не сомневается, но вы, с вашими полномочиями, нужны для руководства операцией. У вас тоже наган? Отсыпьте три патрона девушке на бедность. Пожалуйста.

Майор вопросительно взглянул на Хакурате, тот кивнул.

— Сейчас очень спокойно выходите на улицу, вальяжно обходите бойцов, выбираете самого опытного и, как бы невзначай, начинайте пасти окно нашего номера. Курите, травите байки, но оружие с предохранителя снимите и держите незаметно наготове. Боец пусть непринуждённо опирается на винтовку с досланным патроном, хотя надеюсь, что стрелять вам не придётся. Помните, пассажир исключительно опасен, поставьте вторую группу поодаль. С богом, у вас минут десять для занятия позиции.

— Теперь наша работа, вы извините, что покомандую немного, просто у меня уже всё придумано и продумано.

— Мы в твоём распоряжении, — Хакурате легко встал из-за стола и сделал пару приседаний, разминая ноги.

— Вот и отлично. Равиль, поднимись к директору, скажи, чтобы принёс нам на троих свежего чаю со сладостями, и меню пусть захватит, как будто все товарищи банкет требуют, хотят знать по сколько скидываться. В номер не заходи, в дверях останься.

— Понял и пошёл.

— Шахан Умарович, сдвигаем столы от окна к кровати, папки убираем за полог, шторы раздёргиваем, окно отрываем пошире. Вы садитесь к телефону и громко разговаривайте, как будто уточняете количество приезжающих ещё участников конференции, кричите и ругайте плохую связь. Хозяину рукой покажите, чтобы чай и тарелки на тот край стола поставил, ближе к окну, не перед вами. У вас какое оружие?

— Моя единственная роскошь, подарок от Серго Орджоникидзе, — Хакурате достал из кармана красивый Паркер Дуофолд красного революционного цвета.

— Ясно, — вздохнула Гошнаг, — если рыпнется, прыгайте на пол, подальше от него, чтобы в заложники не попасть. Под кровать вот можно, например.

— Обижаешь. Я хоть и росточком не вышел, зато жилистый, могу за себя постоять, мне же сорок семь всего в апреле исполнилось.

— Не время сейчас лихостью мериться, дядя Шахан, сделайте как я прошу. Я за шкафом сбоку спрячусь, не коситесь на меня. Не бойтесь ничего, я быстрая и стреляю хорошо.

— Ты сама-то не боишься, девочка? — председатель послушно снял молчащую трубку телефона.

— Ещё как боюсь. А что делать? Никто не даст нам избавленья, ни бог, ни царь и не герой. Всё сама да сама, вот этими самыми ручонками детскими. Тихо! Чашки на подносе звенят, начинайте ругаться, — Гошка стремительно юркнула за шкаф и затаилась там.

В дверь постучали, и в номер просунулась бритая голова Касымова.

— Ваш чай, Шахан Умарович!

— Заходи давай, сами разбирайтесь, что почём, — лейтенант запустил в апартаменты полного широкоплечего смуглого мужчину лет пятидесяти, в белоснежном фартуке и подносом на одной руке. Через вторую руку и шею хозяина были перекинуты салфетки, скатерть и полотенце. На подносе разместился двойной чайник, три стеклянных приталенных стаканчика-армуду в сияющих алюминиевых подстаканниках и расписные керамические плошки с полупрозрачными кусками навата, баклавы и лукума.

— Ставьте туда, — Хакурате прикрыл трубку рукой, — извините, я уже заканчиваю. Вы там совсем идиоты, я вас спрашиваю? Где я приму столько делегатов? Это Майкоп, а не Москва! Какой частный сектор? Как я буду их оповещать, у меня один курьер, причём на сносях!

Трактирщик протёр полотенцем дальнюю от председателя половину стола, постелил расшитую восточным узором скатёрку и выставил содержимое подноса. В его плавных движениях и услужливо согнутой фигуре сквозило что-то лакейское, но от острого взгляда Гошнаг не укрылись дорогие швейцарские часы, нет-нет, да выглядывающие из-под манжета длинного рукава красно-белой шёлковой косоворотки. Часы можно было бы списать на угасающий НЭП, но построенная три года назад в небогатом предместье небогатого же Майкопа гостиница вряд ли приносила соответствующий доход.

— Женщина у меня курьер... Вы слышите меня? Баба курьер, ба-ба!.. Какая баба? Обыкновенная баба, с влагалищем... Диктую по буквам: Владимир, Ленин, Армавир... да не в Армавире, в Тульском! Будьте у аппарата, чёрт вас дери, перезвоню через час! — Шахан Умарович так вошёл в роль, что, бросив трубку на рычаг, вскочил, схватил из рук хозяина полотенце и вытер им вспотевшее лицо.

— Вы меню принесли? Давайте сюда! Это какой-то сумасшедший дом, а не партийный аппарат! — Хакурате в сердцах швырнул на стол ручку, которая прокатилась по полированной поверхности и упала на порядком вытоптанный, но всё ещё симпатичный чёрно-серо-белый домотканый войлочный ковёр.

Услужливый трактирщик бросился поднимать бессменное оружие председателя облисполкома. Объёмистое социально-значимое кезево мешало ему нагнуться, и пришлось вставать на четвереньки, по-прежнему держа в руке круглый медный поднос с красивой чеканкой.

Казалось бы, что такого — поднять с пола небольшой предмет, даже будучи обладателем корпулентной фигуры? Однако труженик социалистического быта замер на ковре в членистоногой позе, вглядываясь куда-то под стол партийного руководителя.

Озадаченная Гошнаг тоже присела в своём узком закутке за боковиной шкафа, но за могучей кормой в галифе ничего не было видно. Однако, когда трактирщик медленно, опираясь локтём о столешницу, поднялся на ноги, девушка сразу поняла в чём они с Хакурате допустили глупейшую ошибку.

Под столом председателя, невидимые для стоящего или даже сидящего человека, разместились три шоколадно-коричневых дорогих саквояжа, не узнать которые директор гостиницы не мог, так как сам покупал их в порту Новороссийска и всего лишь несколько дней назад передал Ащеулову. Два пустых бархатных мешочка из-под драгоценных камней и золотых монет, лежащие сверху саквояжей, не оставляли сомнений, что груз был перехвачен, а поручик в лучшем случае убит, а в худшем, — даёт показания в кабинетах ГПУ.

«Вот бы и мне уметь останавливать время!» — подумала Гошнаг, выпрямляясь за шкафом и видя, как трактирщик приподнимает сзади подол длинной косоворотки и достаёт из кожаных ножен, горизонтально прикреплённых к ремню галифе, карачаевский нож-бичак с рукояткой из турьего рога. Медлить было нельзя, и Талько шагнула вперёд, держа перед собой наган с взведённым курком.

— Даже не думай! Подними руки и сделай два шага назад. Не оборачиваться!

Видимо, женский голос не сильно впечатлил трактирщика, и он, выхватив бичак, бросился через стол на Хакурате, так и сидящего в кресле у телефона, вопреки полученным указаниям.

Остановили бандита два выстрела из револьвера. Первая пуля вонзилась в деревянный потолок, а вторая в стену над головой нападавшего, политически-недальновидно угодив в многотиражную фотографию Ленина и Сталина на скамейке в Горках, разбив стекло в рамке, отчего оставшийся без одного глаза бумажный Иосиф Виссарионович стал совсем уж неприязненно и с немым укором смотреть на Владимира Ильича.

Трактирщик со всей силы швырнул тяжёлый медный поднос в лицо председателя облисполкома и, неожиданно ловко для своей массивной комплекции, выпрыгнул головой вперёд головой в окно, сопровождаемый звуком третьего, последнего выстрела Талько.

Услышав пальбу, в номер влетел Касымов и покатился кубарем, уворачиваясь от огня потенциального противника и ловя его на мушку своего пистолета. Однако, кроме Хакурате и вредной девчонки в помещении никого не было. Талько стояла у открытого окна и с кем-то ворчливо переругивалась, а председатель сидел за столом, закрывая лицо руками. Из-под его пальцев ручейком текла кровь.

— Что с вами, Шахан Умарович, пуля? — Равиль подскочил к начальнику.

— Поднос, по пулям у нас вон специалист, — раненый кивнул в сторону окна. Рассечение только, череп не пострадал, у меня на этой работе кости уже сантиметра на два внутрь проросли, если не глубже. На голове просто сосудов много, они и кровят. Ничего страшного, заживёт как на собаке.

— Да какая там популя? Кошке на холодец не хватит, название одно, — лейтенант ещё раз окинул взглядом тыл высунувшейся в окно Гошки.

— Я всё слышу! — не вылезая из окна повернулась девушка. — Нормально всё у меня с этим местом, ну похудела чуток летом, подумаешь. Кости есть, и жирок нарастёт со временем. Всё равно такой загузасткой, как ваши башкирские мясо-молочные тетёхи, не буду. Ты лучше к воякам за бинтом сходи, Булат-балагур, чем задницу мою обсуждать. Куда ты в дверь намылился? В окно сигай, обратно тебя подсадят, если языком своим длинным до подоконника не достанешь. Покрывало с кровати с собой возьми, чтобы кабанчика подстреленного в машину было сподручней волочить, а то я ему на лету вместо ноги в ту самую и попала. Лети уже, а я пока рану дяде Шахану обработаю. — Принимайте посыльного, товарищ майор!

Гекатонхейр


Паркер Дуофолд


Чайданлык и армуду


Нават


Баклава


Бичак