Старый год заканчивал свое шествие по огромной стране. Перед Новым годом в ресторане “Дары моря” дым стоял столбом. Суровые мурманские мореманы в белых нейлоновых рубашках и отутюженных черных брюках и красивые женщины в блестящих платьях и с “вавилонами” на головах отчаянно танцевали “Твист” под популярную песню, с трудом сохраняя дистанцию, чтобы не задеть музыкантов, среди которых выделялся саксофонист, извлекавший из своего сверкающего инструмента чарующие хриплые звуки. “Хмуриться не надо, Лада, хмуриться не надо, Лада” надрывался саксофон и публика восторженно просила повторить снова и снова. Люди еще не знали, что живут в эпоху застоя и веселились на полную катушку.

- Это же папа, папа!!!- заорал я матери, указывая на саксофониста. Папой я называл отчима, поскольку родного отца я тогда еще не знал. Матери что-то нужно было от него, поэтому мы и заглянули на огонек. Огонек к тому времени так разгорелся, что музыка и радостные вопли были слышны даже на улице, привлекая внимание многочисленных прохожих. Быстренько переговорив с мужем и взяв с него слово в полночь быть дома ( кабаки в те времена работали до 23.00), мать, крепко держа меня за руку, поспешила домой.

В 23.00 Генрих не явился. Не было его и в полночь. Мать психовала. Я, притворяясь спящим, подглядывал из-под одеяла, предчувствуя скорую корриду. Где-то около часа ночи, наконец, раздался звонок. В проеме распахнутой двери стоял, слегка пошатываясь, легенда города Мурманска (по определению многочисленных друзей и поклонниц), по прозвищу “капитан'', обнимая за талии двух девиц призывного возраста. –Заинька, не сердись. Это Лена, а это Ира, они утром уйдут. Утверждать, что предложение встретило теплый, живой отклик, не буду. Реакцию матери предсказать было легко..

Утром протрезвевший Генрих мчался по улице за хлопнувшей в сердцах дверью матерью и посреди двора становился перед ней на колени, прося прощения. Публика, среди которой половина была их хорошими знакомыми, с интересом наблюдала за развитием событий. Учитывая дефицит развлечений в славное советское время, понять людей было несложно.
Что касается отчима, фигурой он был, безусловно, неординарной. Кроме того, что лабал в кабаке по вечерам, числился механиком на судоверфи и тренировал детей в двоеборье. Все это приносило ему фантастическую по тем временам зарплату в 1000 рублей в месяц. А на строительстве нового прыжкового трамплина, которое он курировал, срубил 15000 рубликов, купил машину и свозил мать в круиз по всему черноморскому побережью. Машину эту позже он проиграл в преферанс, а отыграл в настольный теннис. Дети, которых он тренировал, его обожали.  Помню, как стоя возле трамплина и опираясь на лыжную палку, Генрих  орал, обращаясь к воспитанникам: - Банда, ежедневно обедающая в ресторане “69 параллель”, еще не сборная! Пахать надо! Кстати, команду, которая много лет развлекала публику хорошей музыкой в этом кабаке, сколотил именно он.

На празднике Севера, после окончания официальных соревнований, прыгнул на лыжах с трамплина в одних плавках. Девицы восторженно визжали, а мать, выдавив сквозь зубы: -“Пижон!”, увела меня домой. В итоге они и развелись через год, когда мать застукала его с очередной  молодой  любовницей на месте “преступления”. Женившись на юной разлучнице, Генрих не угомонился и продолжал свою уверенную поступь в поисках приключений в разных городах огромной страны и их увеселительных заведениях.  В ресторане отеля “Виру” в  Таллине, заплатив музыкантам круглую сумму за разрешение исполнить музыкальный номер для друзей, объявил в микрофон: - Простите, петь я не буду, но всех свободных женщин прошу за наш столик. На юге Эстонии, недалеко от городка Отепя, в заповедной зоне, ночью, напившись до изумления, стрелял с крыльца виллы по зайцам из настоящего маузера, неизвестно откуда у него взявшегося.

Главное же приключение произошло в Питере, в гостинице “Европа”. В отеле жила дочь президента Португалии Суареша. Пока девушка ужинала, ее телохранители прохаживались по залу, раздавая публике, среди которой присутствовал и наш герой, рекламные листовки с призывом голосовать за Суареша на предстоящих  выборах. Португальцы, видимо, плохо представляли реалии Советского Союза, не понимая, что нашей публике начхать и на Португалию и на их президента. Да и проголосовать не смогли бы, даже если бы и захотели. Генрих же, ознакомившись с содержанием листовки, встал и подняв сжатую в кулак правую руку, проорал на весь ресторан: -Суареш ноу, вива хунта! Мотивация данного поступка осталась неизвестной, но телохранители вип-персоны сильно обиделись. От расправы русского бунтаря спас охраняемый организм женского пола. Девушка влюбилась в Генриха с первого взгляда, пригласила его в свой номер, а охранникам приказала никого не пускать. Любовь продолжалась двое суток с небольшими перерывами на короткий сон и употребление изысканных блюд и благородных напитков. Улетая домой, португалка умоляла нечаянного любовника лететь с ней, но в те годы это было, мягко говоря, трудно осуществимо. Потом был еще короткий роман в письмах, но и он быстро закончился по понятным причинам. Хорошо помню открытки с видами города Лиссабона, которые я с интересом рассматривал..
Из всего прочитанного вы можете сделать вывод, что речь идет об обычном раздолбае, пьянице и аферисте, не обделенном вниманием капризной дамы Фортуны и не более того. Это все, конечно, так. Но, кроме того, отчим был талантливым и интересным человеком, отличным спортсменом, играл на разных инструментах, мог поддержать беседу любой направленности и обладал живым, подвижным умом, с помощью которого и осуществлял множество безумных, но удачных проектов.

Умер Генрих внезапно. Никогда ничем не болевший, вдруг подхватил воспаление легких, но к врачу не обращался целый месяц, мотивируя отказ тем, что сидит на стакане. Мол, когда закончу бухать, пойду в поликлинику. Когда вызвали скорую, было уже поздно, начался отек легких и врачи не смогли ничего сделать. Проститься пришло полгорода. Прошло уже много лет, но я часто вспоминаю этого человека. Хотя главным для меня всю жизнь был мой родной отец, Генрих оставил след в моей душе. Покойся с миром, капитан.