- Возьмите член.
- Что? – я вздрогнул.
- Возьмите член и рассмотрите его внимательно.
Я поднял, банку, где покоился член, и стал рассматривать.
У нас тут всё маленькое: анатомический театр включал в себя маленькую комнату в местном маленьком морге при маленькой больнице неподалёку от небольшого, - две группы по двенадцать человек на курс, - универа. Здание ВУЗа тоже было скромным – это было здание бывшей районной библиотеки, оптимизированной за ненадобностью.  В комнатку морга могло вместиться шесть студентов и преподаватель. Маленькие мозги, маленькая печень, маленький желудок, – как от мартышек, - ютились в склянках с формалином. И только чей-то хуй был огромен, что недвусмысленно рассказывало об отношении властей к провинциальному образованию.
Хотя образовываться мне здесь нравилось. Тихо, спокойно, размеренно. Особенно предмет «Экология» - преподавателя я видел за семестр всего два раза. Первый раз на лекции, тема «Антропогенное воздействие на биосферу». Тогда препод оглядел группу мутным взором, шумно высморкался в тетрадный листок и произнёс:
- Глобальное потепление? Парниковые газы? Мировой океан выбрасывает в атмосферу столько метана, что наши выбросы от заводов выглядят стеснительным пуком в офисе Газпрома.
С тем и ушёл. Второй раз я увидел на сессии, когда он автоматом подписывал зачётки похмельной рукой.

- Так что вы скажете? М?
Я молчал.
- Мужской, - пискнула студентка Ира.
- Это наверняка, - согласился препод, - что ещё?
Полугруппа молчала, видимо, поражённая размером. Если учесть, что из шести студентов, пять – женского полу, да ещё и без надежд на совокупление (больно уж страшные и тупые), смятение было понятно. Я же просто не знал, что тут такого особенного. Разве что способ обретения учебного пособия? Наверняка санитары вскрывали труп после бытовой поножовщины, увидели такое дело, приватизировали и обменяли на спирт. А ментам сказали, что не было тут ничего. Сожительнице ещё годик накинули за аморальное поведение. Тут по-другому не бывает.
- Ну что же вы, будущие медработники? Видно же – баланопостит, рубцовые изменения и как следствие – фимоз. Головка этого члена не обнажалась.
Девственницы огорчённо вздохнули, а я понял, почему его баба зарезала – крушение надежд.

***
У меня лицо – испуганного котёнка. Очки умножают впечатление. Дужки очков соединены резинкой на затылке, чтобы не сваливались. Если бы я не поступил в ВУЗ, то в армию меня всё равно бы не взяли – плохо вижу, дисплозия тазобедерного сустава и астма. Поэтому половина населения нашего городка мне безгранично доверяет, а вторая половина пытается беззастенчиво кинуть. И то и другое даже не нуждается в мотивах и поводах.  Они считают, что я добрый. Добрый? Они задыхались ночами от приступа, и пили запрещённый солутан ложками, хотя показание – не более десяти капель? Они сидели на уроках физкультуры на скамеечке, когда на дорожке бегут девчонки с набухающими грудками? Они прятались под одеялом с фонариком и книжкой, потому что мама запрещает много читать – зрение? Добрый…
Ни одна девушка не оценит мой высокий рост, скажет – «бычий цепень». При ста девяносто роста во мне семьдесят килограмм, и вес не набирается даже на кашах, а мясо для нас с мамой дорого. Не оценит мои сильные руки, - а я давлю грецкие орехи пальцами, - потому что отсутствие нормальных ног развивает руки. Не оценит то, что я перемножаю трёхзначные числа в уме – у каждой в телефоне уже есть калькулятор.
В нашем городе начать интимные отношения в пятнадцать лет для парня, и в тринадцать для девчонки – норма. Мне девятнадцать, и я девственник. Пробовал мастурбировать два раза, но оба раза закончились приступом астмы. Добрый…

***
- С тобой, что ли? – некрасивая Ира презрительно фыркает, - у тебя хоть деньги-то на кино есть?
Отвечаю, что есть. Я вообще очень богатый человек. Когда-то заезжий олигарх трахнул мою маму, и свалил. Теперь кается, деньги даёт.
- Врёшь ты всё! – но в глазах интерес.
Не вру. Хочешь, куплю мороженое? А ещё у меня член, как в той банке. Нет, не фимозный, а размером схож.
Она со своих ста пятидесяти восьми оглядывает мою фигуру. Смотрит на мой костыль – я его покрасил под медь – перламутр.  Пер-гламур, должно впечатлить. Но скорее всего, её впечатлило мороженое – последний раз ей его покупал папа, который украл достаточно денег, чтобы неделю пить, баловать ребёнка, а потом сесть. Большинство мужчин нашего города – сидельцы. Мой отец тоже где-то болтается. Или уже умер. Алиментам мама радовалось каждый месяц, потом пришла какая-то большая сумма, и отец затих.
- А что в кино?
Странно, вроде студентка, а не знает, что в кино – кино.
- На какой фильм пойдём, любимый?
Надо же, - любимый. Достаточно пригласить в кино и пообещать лакомство.
Фильм называется «Убойный молоток»
- Это ужасы или комедия? – Ира пытается хлопать короткими бесцветными ресницами, но получается как у жабы – смежать веки.
И то и другое, говорю я.
- Может не пойдём в кино? – трогает меня за костыль, гладит его.
Хорошо, пойдём в парк. В северный. Там сейчас тихо, все сегодня в южном – там дегустация водки «Раз Путин».
- Идём. Правда там дальнобои могут до тебя доебаться.
Не волнуйся. С дальнобойщиками я договорюсь.
- Как? – улыбается девушка полузубым ртом. Изо рта пахнет дошираком. Глутомат натрия . Кормовая пшеница для лапши. Бой яйца на птицефабрики. Сублимированное мясо – которое подметают с пола холодильника, и прессуют в брикеты.

***

- Ты слышал, Ирку убили?
Некрасивая Оля таращит на меня некрасивые глаза.
- Пошла к дальнобоям, видимо, подработать, а те её просто долбанули монтировкой по голове.
Молотком, вообще-то. Но это не важно.
- Откуда ты знаешь? Ходил на вскрытие трупа?
Да, мне всё интересно.
- Ещё бы! – фыркает Оля, - ты же хочешь стать настоящим врачом!
Это преступление?
- Ира говорила, что у тебя член в банке.
Пока я не брал такой кредит, чтобы заложить член. Не дадут.
- Как из банки, - поправляется она. Неужели Ирина кому-то об этом рассказала? Впрочем, чего я удивляюсь? Когда Ира писала в кустах, я слышал «алё, подруга».
- Пойдём, посмотрим, где Ирку убили? – Оля движением языка слизывает помаду. У нас нет водостойкой помады, пора смириться. Хотя без этой краски она становиться похожа на человека. Худенького, с выпирающими ключицами и тазом, с жёлтыми пальцами от никотина, но – на человека.
- Это такой страх! – жалуется она.
Но мы ведь не о страхе, а о трахе? Нет?
- Какой ты невоздержанный. У меня мамы сегодня нет дома до шести утра.
Девушка убегает вперёд, радостно подпрыгивая. Как школьница.

***
На похоронах не лучшее место для соблазнений мужика.
- Наклонись! – командует Лена, и я исполняю.
- Представляешь, ей просто передавили горло, да так, что она даже кричать не смогла. А потом засунули  ей швабру в пизду, то есть в вагину, так, что у неё там всё порвалось. Врачи сказали, если бы выжила – рожать бы не смогла.
Это всё жарким шёпотом в наклонённое ухо. Мы нарвали ромашек в поле, и возложили на могилу. Скинулись попу по пятьдесят рублей за отпевание.
- А правда, что у тебя хуй, то есть член, как из банки?
У Лены неестественно большая жопа и неестественно маленький мозг – хоть сейчас в анатомический театр. Длинный еврейский нос и короткая русская память – она что, не может сопоставить события?
- Смотри, что я умею,  – Елена достаёт языком до кончика носа, - можешь так?
Могу. Языком лижу ей кончик носа. На нас оглядываются – кладбище, всё-таки. Поп перестал махать кадилом. Смотрит на меня с негодованием. Я помню его – он спал с моей мамой. Приносил мне два банана и орехи, добытые в лесу. Не мешал им – сидел на кухне и перечитывал «Вини-пух и все-все-все». Многое понял.
С кладбища мы идём понурой тропой скорби. Все печальны, особенно я – хотел, чтобы у Оли швабра изо рта вышла. Это было бы символично.
Лена затаскивает меня в кусты:
- Давай отсосу, а?- гладит меня по промежности, - что? Так ты…
Бью её пальцем в глазное яблоко. Болевой шок не даст ей визжать. Сейчас у неё спазм  горлового нерва, отвечающего за крик. Анатомия. Если у человека болит зуб, то у него начинается аретмия сердца и трудно ходить. Всё взаимосвязано.  Тихо душу. Когда Лена затихает, вставляю ей пальцы в ноздри, и буксирую подальше. Всё-таки, как трудно с женщинами. Достаю ингалятор и пытаюсь продышаться. Получается – захожусь в диком кашле на всё кладбище. Надо ещё доставить на трассу.

***
- Папа, а я бургер хочу!
- А я шоколадку!
- А я…
Ну, тогда на трассу, говорит папа из рекламы.  Удивительное пренебрежение мнением народа – у нас на трассе только дальнобойщики, проститутки и трупы.

Лето я провёл в деревне – надо было высадить картофель, морковь. На сливе был виден будущий урожай, яблоням пришлось делать подпорки для веток. Как мы с мамой это всё допрём?
На огороде нашёл пенёк от розового куста. Поливал, нежно шептал ей всякие радости. Расцвела одна роза. Яркая и красивая. Я понял, что по осени мне надо сдаться.

Когда я, ковыляя, занёс последний мешок картошки, то решил помыться. Воды не было.
Это меня не удивило, но заставило задуматься.

- Хуле тебе тут надо? – спросили менты.
Это я убил тех девушек, чьи трупы нашли на трассе.
- Погоди.
Полицейский обзвонил всех, и они – эти все, сбежались, как тараканы.
- Повтори.
Я убивал девушек на трассе. Следующая будет Марина, некрасивая жаба. Я ей еловую шишку в рот положу.
Когда менты отсмеялись, то дежурный мне сказал:
- Иди нахуй, задрот. Не отвлекай полицию, маньяк ёбаный.

***
- У тебя действительно  такой?
Марина не накрашена.
Я молча киваю.
- В задницу не дам. Ты мне всё там порвёшь.
Рассудительная. Видимо, её уже кто-то трахнул.
- Прикольный у тебя костыль. Сам красил?
Точно не девственница. Да, сам.
- А если я тебе немного придушу во время секса – ты немножко умрёшь, потом я тебя откачаю. Я всё-таки будущий медик. Еловая шишка? Зачем? А, ну как скажешь. Кштаты, выдела што ты кагтошки домой навгозил. Поделишься? – выплюнула шишку.
Конечно.

На момент мой исповеди мы с Мариной счастливы в браке вот уже восемь месяцев. Но молоток – это наркотик.