Уж не знаю, в каком измерении или в каком из миров находилась Неудахина, но коньяк там действовал не хуже, чем на Земле. Румяной она и не была никогда, — довольно странно для ярко выраженной брюнетки, но испугавшая нас до чёртиков смертельная бледность отступила, дыхание стало глубоким и ровным.
— Какая же у нас девочка красивая, без этой боевой раскраски ей на вид лет пятнадцать от силы. — Воронцова прижимала Ирму к себе как куклу, периодически давая ей маленькие глоточки целительного эликсира.
— Ты бы не частила, милосердная сестра, — она вроде алкоголь не жалует, попадём из огня в полымя, от одного откачали вроде, а ну как её назюзюкаешь опять до полусмерти, — сама лучше выпей, тоже напсиховалась ведь и ноги промочила до кучи.
— Беременным нельзя, — Катька вздохнула с заметным сожалением.
— Ой, ну прям воды у тебя сейчас отойдут, ага. Может и не беременная вовсе, — вы когда так прицельно сподобились? — я пытался на всякий случай подстелить соломки, будучи пока не очень уверенным в пророчествах прорицательницы.
— Перед Новым годом всё и получилось, три дня тому назад. Я сама так решила, — мне скоро 24 уже, Яше 27, самое время.
— Ха! Вот уж не думал, что в 33-ей школе недоразвитым и умственно отсталым аттестаты выдают вместо справок. Если даже и случилось, то на третий день у тебя в зародыше от силы 8 клеток, он в своей капсуле до места не добрался и питается автономно.
Ох, и серая ж ты, Воронцова, — надо было тебя в совхозе Борец за зоотехника выдать, он бы хоть приглядывал за процессом, а то на твоего электронщика надежды мало.
— Ничего я не серая, что ты опять наезжаешь, — это я от радости подрастерялась немного, и клеток у меня не 8, а 16, Ирма сказала, что у нас два мальчика сразу родятся, она мне их даже показала, — рыженькие такие, кудрявые, все в Яшеньку моего любимого...
— Перестань соплями розовыми исходить, меня сейчас вырвет ванильным зефиром с марципанами. Кстати, я поем сегодня когда-нибудь, или нет? — Мне показалось, что на лице Ирмы на мгновенье промелькнула слабая улыбка.
— Палпалыч, не надо через двор, у нас на главном ходе комендантша... эээ... — Герц протёр полой халата очки, пытаясь подобрать правильное определение, — ...эээ... ну заколдована, что ли... Главный вычислитель понимал, что личные чудеса — это одно, а опыты над подчинёнными проректора, — совсем другое.
— Не проблема, — неожиданно легко согласился Палпалыч, подруливая поближе к гранитным ступеням, — самому интересно, что вы там ещё накудесничали. А она сможет обратно всё как было сделать?
— Смогу, — Неудахина, не открывая глаз, уверенно извлекла фляжку из руки обомлевшей в очередной раз Воронцовой и осушила её в пару глотков, — только на ручках меня ещё подержите, ну пожаалуйстааа... Что вам трудно, что ли?

* * *

Ирма, она какая? Разная.
Вот как случается, — пишешь про одно, роешься в сети в поисках интересной и форматной картинки, и тут...
Пока просто оставлю это здесь: 

 

* * * 

— Деда, а что он делает? — Венька смотрел на ворона, который старательно складывал из конфетной обёртки какую-то замысловатую фигуру.
— Творчество у него под хвостом играет, для музея своего экспонат готовит, — Гитлер, ну-ка дай сюда, сколько раз показывать можно, куриная твоя башка? — Егорыч не без труда отобрал у клюющейся и плюющейся птицы оба фантика, — из фольги и из обёртки с картинкой, — вощёная полупрозрачная бумажка никого из двух оригамистов не заинтересовала.

— Понял — нет, тетерев бестолковый?
Было очевидно, что Гитлер и дед принадлежат к разным художественным школам, так как птица тут же начала переделывать всё на свой манер, из-за чего началась перебранка, переросшая даже в небольшую потасовку между ценителями прекрасного, в ходе которой наши с Венькой словарные запасы пополнились массой новых идиоматических выражений. По тому, чьим голосом и с чьей интонацией Гриша-Гитлер произносил некоторые из них, источник остросоциальных граней птичьего лексикона был очевиден.
Только мы с приятелем начали делать ставки на исход противостояния (Венька мстительно болел за ворона, позабыв недавние страхи перед ним), как участники бутафорского сражения пришли к согласию сторон (омерзительного слова «консенсус» в ходу тогда не было), —
фантик из фольги остался человеческим творением, а бумажный — делом клюва и лап пернатого Жоана Миро.

Красивая картина и в тему повествования. Называется «Охотник». Чего непонятно? 

Гришка пригладил растрепавшиеся в ходе баталии перья, бочком пропрыгал за угол дома, вернулся с ещё одним цветком и, наклонив голову, уставился на Егорыча хитрыми тёмно-синими глазами, не выпуская, однако, отдарок из клюва.
— Да привёз, привёз. Когда я про тебя забывал-то. Убирай художества свои и вместе перекусим.
Ворон вручил деду цветок, ухватил клювом оба фантика, неторопливо разбежался и взмыл в небо, взмахнув огромными крыльями. Мы с Венькой стояли, задрав головы и щурясь на солнце любовались, на то, как птица описывает круги над колокольней, поднимаясь всё выше и выше.

— Деда, а где у него музей? Что в нём есть? Можно посмотреть? А что ты ему привёз? Зачем ворону музей? — вопросы так и сыпались из нас.
— Музей у него под звонницей бывшей, видите, — над окошком сено лежит, — это он натаскал, чтобы сверху дождь не заливал:

Посмотреть можно, внутри вся провязка целая и лестницы, только трогать ничего нельзя, сразу в драку полезет и не понарошку, как с фантиками, а ближайший медпункт только в Долгинино,

а это на полдороге к Рязани, можно кровью истечь. Сегодня не лезьте, пусть привыкнет к вам сначала.
Затеял это наш орёл лет пять тому, когда трагически овдовел, — пьяный ублюдок из охотничьей приезжей компании разнёс его супругу картечью шутки ради, прям на колокольне, они же людей не боялись и не прятались.
Ворон и тогда отомстил и сейчас продолжает, оттого и молва по всей области пошла, что в него дух Гитлера вселился, много он в ответку дел наворотил.
— Как отомстил, они же с ружьями, если охотники, — обкакал что ли с высоты?
— Ну это ты, внучек, по себе не суди, — настоящий мужчина на такое не разменивается, хоть он птицей будь, хоть ёжиком. Черти эти на двух машинах приехали, по-богачески значит, на Волгах. Трое из Рязани, хотя и там они пришлыми были, один мент в больших погонах, двое из обкома и двое наших, типа как проводниками, чтобы в болотах не пропасть.
Ясен-красен, — вечер пятницы, полные багажники бухла с закуской, — какая уж тут вечерняя зорька. Костёр развели, нажрались, как свиньи и давай брехать друг перед другом, какие они ворошиловские стрелки, мать их в барсучью нору. Наши их угомонить пытались, да куда там, баре-то со стволами, чуть самих не подстрелили.
По Гитлеру тоже попали пару раз, но утиной дробью, по счастью, — у него оперение жёсткое, так просто не пробьёшь, — затаился он на звоннице и часа своего дождался.
Наши-то в колокольню сена натаскали для ночёвки, а городские в машинах пьяные уснули, окна закрыли от комаров, только по щёлочке и оставили для продуха. Автомобили они прям у дороги бросили, чтобы колёса не пачкать, — ну вон там примерно, — метров за пятьдесят, через огонь костра и не разглядишь, кто там и что, да и когда глядеть, — всё убрать надо, помыть, ружья почистить, патронташи набить заново, чтоб поутру выдвинуться.
Ворон потихоньку веточки горящие из костра по машинам в щелочки эти и позасовывал. Когда полыхнуло и бельские чухнулись, побежали было тушить, — Гитлер патронташи в костёр бросил и на колокольне опять сховался, подглядывая. Три трупа как с куста и двое подранков с ожогами, а ты говоришь, — обкакал... 
Хотя и этим немного развлекаться в последнее время стал, — приостыл видать немного. После того случая он всю округу в жутком страхе держал, у воронов память на всю жизнь, ага. Те, которые проводниками быть подписались, вскоре дома за бесценок продали и переехали куда-то.
Гитлер их изводил страшно, — то в дымоход коровьих лепёшек сухих натолкает с кусками шин, а трубу ветками с тряпками забьёт, то зайца дохлого в колодец бросит. Бельё сушить и не думали на улице, — всё порвёт или угадит, живность домашнюю всю изничтожил, змей в дом запускал, — гадюк-то на болотах тьма, в окна день и ночь клювом долбил и кричал матерно, и ведь продуманный какой, — на яблоню шапку пристроит или сапог какой, вечером или ранним утром, - нагромыхает в стёкла, за деревом с той стороны спрячется и кар-кар-кар оттуда. Хозяева из ружья по яблоням содют, дробь свистит, всё село на ушах. Отобрали у них ружья, а заодно и аппараты самогонные. Какая уж тут жизнь тогда на селе, даа...
Шпана Веретьевская убить его решила, гонял он их с нашего села, — любили они здесь в поле дискотеки устраивать. Так-то он их с измальства знал и особенно не злобился, а тут приехали ковбои херовы на мопедах и мотоциклах, ружья у родителей потырили, браги пердячей на горохе нализались и давай со всех стволов поливать. Слону-то в жопу с трёх метров не попадут, а тут тёртый калач такой, с крыльями и на своей земле.

Железнодорожная станция торфопредприятия. Веретье, начало 2000-х:

Не очень, конечно, хорошо Гитлер поступил, перестарался, а с другой стороны, — он никого не звал, сами напросились. Короче, прикинулся он ранетым и типа, в рощу прятаться из последних сил. Вся шайка-лейка за ним, добивать. А за рощицей болото, туда он их и завёл. Там бочаги такие, что и концов потом не найти. Двое братьев постарше, что первыми бежали, так и сгинули в трясине навеки, остальные выбрались кое-как, всё там оставив.

А Гитлер, — вот же ушлая птица, — пока они там в жиже телепались, их перделки бензиновые напрочь порушил, все шланги поперекусывал, шины порвал, бензобаки долотом своим продырявил, и сидушки распотрошил до железа. Вот они двадцать вёрст до своего Веретья пёхом ковыляли, там их с большой радостью ночью встретили и с дубьём, ну.
— А людей тебе не жалко было, деда?
— Это каких людей, — братьев Маношкиных-мандавошкиных что ли? Им ещё до обезьян миллион лет расти надо было. Люди, — скажешь тоже, как в лужу пё...плюнешь. Одному 32, второму 30, по четыре судимости, по три ходки на рыло. Большого ума насекомые, — два раза магазин и два раза почту в своём же селе обнесли, чтобы далеко не ходить.
Охотники с той поры к нам нос не кажут, — не стоят эти утки такого риска, Мещера большая, спокойных мест на всех хватит. Рыбаков Гитлер не трогает, те у реки болтаются и тишину соблюдают, а вот туристам и краеведам достаётся, не без того, — им же в поле рядом расположиться непременно надо и по колокольне пошариться. Тут он с ними воспитательную работу и проводит, сукин сын. Орёт истошным бабьим голосом с погоста, пришлые пока там между могил рыскают, он из машин и палаток всё для себя ценное утащит и нагадит на видном месте обязательно. Мы-то его понимаем, — с трудной судьбой птица, а те обижаются почему-то и уезжают другие развалины осматривать, — уж чего-чего, а их на нашей земле рязанской вдоволь, — в том же Веретье:

Ладно, сейчас ещё один номер с Гитлером покажем, и отобедаем, — вон он, как кукушка в часах из окна высовывается.

* * *

В пятницу, 10 апреля 1981 года, после обеда, вся наша команда собралась в клубе на что-то вроде экстренного совещания, хотя это и так было обычным временем для репетиций и прочих затей на благо себе и локальной отчизне в виде альма матер и сопряжённых с ней сообществ. 
Повод был тревожный и осложнённый. Тревожность состояла в том, что вчера вечером завклубом, Таня-Семищелка имела телефонный разговор с секретаршей ректора, в котором ей была озвучена задача явиться утром понедельника в ректорат с отчётом и планом, а осложнения были вызваны тем, что Танька и на момент разговора и сейчас, — была, мягко выражаясь, в дрова. Вчера поводом стало очередное крушение личной жизни, а сегодня — страх перед неминуемым приближением стаи пушистых северных зверьков, так как культрегер в её лице нихера, кроме факта самого звонка и пары фраз про какую-то отчётность и мероприятия вспомнить не мог и нёс в ограниченный нами контингент масс невнятную фигню вместо заявленной культуры.

До этого мы приостановили работу над новыми тематическими программами из-за неясных перспектив, но для обычных дискотек содержание надо постоянно менять примерно хотя бы на треть, поэтому думали, чем набить хронометраж без особых затрат, но и чтобы уху приятно было. Мнения совпали.

Нам всем нравилось детище Пола и Линды Маккартни с примкнувшим к ним Денни Лэйном. Ясная и понятная музыка без протестных заморочек Леннона и глубоких марихуановых индоизысканий Харрисона.
Вроде бы ничего концептуального, но некоторые альбомы Крыльев уверенно возглавляли чарты Британии и США, а в 1977 году их лонгплей «Band on the Run» (скинувший в 1973 с Олимпа не что нибудь, а «The Dark Side of the Moon» самих Флойдов и проданный тиражом 6 000 000 экземпляров) был выпущен и в СССР, правда без заглавной песни и с причёсанной обложкой, — сравните с оригиналом:

но зато в действительно отличном качестве (хвала ташкентскому заводу грампластинок)

и по цене 2 рубля 15 копеек.
Хит с этого альбома «Mrs Vandebilt», более известный в СССР как «Хоп, хер в лоб» (извините, но из песни слово хер не выкинешь) с бессмертными словами: Мы с тобой по лесу шли и в кустах трусы нашли. Все они об....ны, все они... и далее по тексту, — пробил все двери и окна, заставляя одинаково весело скакать любителей популярной эстрадной музыки от Заполярья до Адыгеи.

Мне это ещё нравится с Бэнда:

И с других альбомов солянка:

Вот так затея Линды, хотевшей просто помочь Полу выйти из депрессии после распада Битлз из-за дрянной шизанутой протестутки Оно, превратилась в отличный и весьма прибыльный проект.
У них была настоящая любовь, и очень жаль, что Линда скончалась от рака в 1998 году, всего лишь в 56 лет.