В любой затяжной депрессии наступает момент, когда время останавливается… Чаше всего это момент  позднего вечера, когда сериал заканчивается, алкоголя еще много, но желания включать следующую серию уже нет. Нет ни желания пить, ни  желания спать.… Даже дышишь просто рефлекторно.… И думать свои, уже передуманные до состояния затасканности, мысли тоже никакого желания. Темнота наполняет комнату, а окружающий мир, отправляясь ко сну, гасит звуки и уходит на дальний план. Все движение времени – это ритмично мерцающая надпись на мониторе «нет сигнала». Но вот и ее мерцание накладывается на ритм мозга и он уже не реагирует на нее, как на раздражитель. Все, теперь сигнала точно нет…

- Тоскуете, уважаемый?

По другую сторону стола возникла фигура с растрепанной шевелюрой и пиджаке поверх рубашки-косоворотки.  Тусклое свечение осенней луны и так все превращало в черно-белое фото, а тут делало сходство просто хрестоматийным…

- Ну, ты чего, тезка? Не узнал что-ли? Вот позор-то! Ну, давай, вспоминай… Белая береза под моим окном…

- Есенин?!

- Ну, слава Богу! А то я уж подумал…

- Но какого….

- Образа? А чего делать-то? Мертв я давно! К тому же по собственному желанию. Потому душе моей нет дальнейшего ни пути, ни стежки.… Хоть и не чаял я такого исхода, а поздно, как говориться, пить боржоми… Ты это.… Налей что ли!

И поставил на стол стакан. Я налил, и мы выпили. Мертвому поэту водка оказалась как божественная амброзия. Да еще и с малосольным огурчиком. Дохрустев, он пододвинул стакан и, взлохматив шевелюру и закинув ногу на ногу,  потребовал:

- Ну, рассказывай!

- Чего рассказывать-то?

- Чего тебя, друг сердешный, довело до такого состояния, что при жизни в чистилище провалился?

- А это чистилище?

- Ну, по христианским представлениям похоже на то… ты в Бога-то веруешь?

- Да были моменты, что верил…

- Моменты… Моменты у всех были.…  Да давай рассказывай уже! Истомился я, столько лет без застольной беседы!

Я налил нам еще по одной, мы выпили, и я начал рассказывать. Не знаю, как там с психологами и прочими мозгоправами, а изливать душу сто лет в обед мертвому поэту оказалось какой-то терапией что ли.…  Изливать и заливать.  Сергей Александрович оказался очень внимательным и эмпатичным слушателем. Правда, полировать пивом наотрез отказался. Не соответствовало его убеждениям. А вот за огурцами, салом и головкой лука я к холодильнику сбегал.

Когда я завершил свой рассказ, поэт изрядно захмелел, отвык видимо, и сидел, уронив голову на руки, и печально глядел мне в глаза с понимающей тоской.

-  Вот печаль-то какая! Аж душу в клочья! Друже, как же так? Хоть в петлю лезь!

- Так ты и залез!  -  пробасила не менее хрестоматийная фигура в сером костюме и шляпе, вывалившись откуда-то из-за телевизора как из вагона пригородного поезда.

- Во-ло-дя! – пьяный Есенин бросился обнимать вновь прибывшего…

Владимир Владимирович  деликатно уклонился  от  пьяного лобызания и, дав Есенину вдоволь наобниматься,  усадил его за стол. Сам строго посмотрел на меня:

- Я нуждаюсь в представлении?

- Нет, я вас прекрасно узнал.

- То, что нужно! А паспорта у меня при себе нет, хоть штаны наизнанку выверни.

Он стал искать, куда бы положить шляпу. Я кивнул на шкаф и он тарелочкой отправил шляпу туда, напугав и без того распушившуюся от ужаса происходящего кошку.  

Я достал стакан и пододвинул табурет. Он расстегнул пиджак и сел. Спохватился и застегнул верхнюю пуговицу пиджака, деликатно прикрыв кровавое пятно на груди и дыру в сорочке.

- А коньяка нет? Или бренди?

- Коньяк.

- Армянский или французский?

- Российский «Старый Кенигсберг».

- Кенигсберг снова России?

- С советских времен!

- Наливай!

Когда бокалы были наполнены, Маяковский встал:

- Товарищи,

                       выпьем за то,

                                               чтобы с нами…

- Володя, утомил! Утомил ты меня своим экспромтом еще при жизни! Ну ладно б с лядями какими, но ведь в хорошей честной компании.… У человека, друга сердешного, горе-то какое! Хоть стреляйся!

- Стреляться не надо! – Маяковский  строго направил на меня указательный палец, будто сам собирался меня из него же и застрелить на месте в случае отказа.

Выпили.

- Владимир Владимирович, вы-то тут как?

- Да так же. Суицид, товарищ Сергей, дело такое. Имеет последствия отдаленного характера. Я тут пока время было, подумал, и пришел к выводу, что мятежный дух, покинув тело по неестественным причинам, не может двигаться дальше. Вот и застреваем тут.

- А я тогда что тут делаю? Я не помню, чтобы счеты с жизнью сводил…

- Так ты и не сводил! Ну, пока, по крайней мере.… Тут скорее жизнь с тобой счеты свела. Уж не сердись за каламбур.  Телесно, если так уместно выразиться, ты жив. А вот душа твоя или что-то там такое, похоже, умерло. Грустно это, товарищ. Но такое бывает.

- Это все бабы лядские! – резюмировал проснувшийся Есенин и потребовал налить.

Мы выпили.  Маяковский закурил. После долгой повисшей паузы он продолжил.

- А ведь Есенин прав! Все бабы лядские! Или ты иного мнения?

- Я согласен, но не хотелось бы так грубо о женщинах…

- А, воспитанный. И как ты причину своих поэтических терзаний называешь?

- Муза. Ведь не только терзаний, но и у вдохновения та же причина.

- You right, man! – из коридора, топая сапогами, вышла очередная хрестоматийная фигура в шляпе со скрещенными саблями на тулье и характерными британскими усами «за уши»

Если я чему и удивился, то только тому, что Лемми делает в этой компании поэтов-суицидников.

- Водка? Коньяк?

- I have my Jack! – прохрипел Лемми и показал примотанную платком к ладони бутылку.

- Представляешь, - всхлипнул окончательно захмелевший Есенин, - у него бухло вообще не кончается! Даже после смерти!

Мы выпили.

- Товарищ Лемми, тут у парня такое дело…  - начал было Маяковский вводить в курс дела, но Лемми  сделал жест, призывающий заткнуться.

- I know, I know… damage case, man… But… hold fast! I! say! you! Hold fast! May be… drink more…fuck more… play guitar more… and live to win! Let’s drink, motherfuckers!

Мы выпили. Видя мой немой вопрос, Маяковский пояснил:

 - Ну что, что семьдесят лет? Он самоубивался все эти годы! И все тоже из-за за лядей, как у нас Сережа говорит!

- Из-за них подлых! – поддакнул из-под стола Есенин.

- Так у Лемми же их… тысяча? Ила даже две тысячи?

- I didn’t count….

- Да это все не те. Это действительно ляди.  А вот, если по-твоему выражаться, Муза у него одна! Только она с дозой перестаралась еще по-молодости.… Прости, Лемми…

- I’m fine! – Лемми сделал мощную затяжку и залил, наверное, половину Джека, - fuckin heroin…

На улице натужна начала заводиться Газель… Мои гости заторопились восвояси. Подхватив с двух сторон Есенина, Маяковский и Киллмистер  стояли посреди моей комнаты, выбирая направление для следующего шага.

- Remember that! Life to win! – Лемми хитро подмигнул мне, - you know, God was never on your side! Solve your problem self!

- Мяу! – сказал Маяковский, снимая со шкафа шляпу.

Кошка укусила меня за нос и разбудила.