БАБА (замужняя женщина). Общеслав. Возникло в детской речи как удвоение слога ба (ср. подобные ма-ма, па-па, дя-дя и т. д.). Исходное значение «бабушка». Бабка, бабушка, бабуля. Суть, женщина.

Пролог

Усталость тела, горькая, как хина,
Поэцкий разум цепкий, от сохи.
В нём чей-то плач, венчания, годины,
Белила с сажей, холст из пестрядины,
Земля и небо, проза и стихи.

Вчерашний путь оплаканных погостов,
Далёкий берег, тайная слеза.
Века падений, миллиметры роста,
Никчемный стёб, заветренные тосты,
Послушных дев хмельные голоса.

Ах да, забыл. Была и будет Кама,
Есть старый город, нищий мой приют.
Струятся годы в выгребную яму,
Молчат хореи, поседели ямбы,
И в томных рощах коршуны поют…

Станция Лёвшино

В тех краях, где снегом запорошенный
Спит Урал, опорный край страны,
На холме живёт посёлок Лёвшино,
Погружён в безоблачные сны.
Говорят, от злого моря Камского
Бросив скарб, погосты и дома,
Он ушёл, браня вождей неласково,
(Лучше в гору, чем кормить сома).

Промышлял плотами, рыбной ловлею,
На войну ходил в суровый год.
Дорожил, как вся Россия, волею,
То есть жил, пахал и сеял. Вот!
Креозот вдыхая, как амброзию,
Не суша от хвилософий мозг,
Охранял державу «Паровозию»
На стальном пути в Горнозаводск.

Восхвалял седых вождей радения,
Бился с целиной и кривизной.
Праздновал в апреле дни рождения
Дедушки с базедовой женой.
В Первомай ходил на демонстрации
С непокрытой гордой головой
И носил, как должно, декорации,
Бровеносца с хитрою братвой.

Обсуждал с женой на кухне новости,
По ночам расшатывал диван.
Свято верил в дело «Кумачёвости»
Эдакий с хитринкою Иван.
Тешил блуд, бухал, бока пролёживал,
Чист душой, в пожизненной грязи.
В общем, жил посёлок, помним - Лёвшино,
Крохотная пуговка Руси.

Куколка

«Может быть на танцы? Нет, не танцы»
Институт, весна, тридцать седьмой.
Верочке Бубновой восемнадцать.
Целых восемнадцать. Боже мой!
Встать, собраться, улетают годы,
Но отец не любит слабины.
И какие могут быть фокстроты,
Да ещё в преддверии войны?

Вон же в переулках шепчут люди:
Муссолини, Франко, мир горит!
И война, она, наверно, будет,
Даром что ли чуть не пал Мадрид?
Первомай промчался, но без шуток,
Вещие ночами бродят сны.
Прилетал отец на пару суток
С новой «латкой» в области спины.

                ***

Вера хороша, в еврейских генах
Очи, стать бурлящая вином.
Про таких толкуют - Королевна!
За такими парни табуном.
Сколь красавцев, стоя под порогом,
От любви сгорали, как в огне,
Но одна проблема – недотрога!
Принца ждёт на розовом коне.

Та же мать ворчит, оберегая,
Для неё важней учёба, дом.
Выучись, раскройся, дорогая.
Разум, дочка! Сердце на потом.
Кров и материнство, знают люди,
Неизбежный и великий крест.
А парней, поверь мне, не убудет,
Вона, истоптали весь окрест.

И не прекословь, белёна, маме.
Ишь, крапива! Жжется, только тронь.
А весна цвела на вольной Каме,
Распевала звонкая гармонь.
Плакал «страдивари» из-за печки,
В окна барабанили дожди
И щемило девичье сердечко,
Обмирая в трепетной груди.

Нравы

Тридцать седьмой, по-сталински советский, Валерий Чкалов, полюс под винтом. Уже расстрелян некто Тухачевский и Франклин Рузвельт входит в Белый дом.
Изнемогая, падают умельцы в НКВД. Даёшь по трупам план! Переселяют горестных корейцев с Дальневосточья в знойный Казахстан.
Из-под Челябы вышел первый трактор, упал Нанкин под джаповской пятой. Грядёт война. Де-юре и де-факто, и пахнет воздух кровью и бедой.

Наряды

Тридцать восьмой, районная газета,
Письмо вождям, колхозниц «Светлый стан»:
- Спасибо Вам за блузки маркизета,
За креп-жаккард, за тот мадаполам!
Мы ж до Октябрьской, надрывая спину,
На толстопузых горбились селом
И одевались в тканый холст-новину,
Пущая рюш горбатым подолом.
Теперь и ситец и сатин в избытке,
Костюм из шерсти, юбочки плиссе.
Эх, кто бы знал, какая это пытка,
Одежда женщин с меткою «Как все».
И мужики у нас теперь лучшее,
Орлы, красавцы, хоть сейчас в полёт.
Вон как радеет та же «Москвошвея»,
И «Нариман» от них не отстаёт.
А мы ж для Вас и лён, и хлеб, и просо.
Помрём на пашне, чтоб страна жила.
Спасибо Вам от тружениц колхоза,
Мы как бы люди, только из села.

По 58й

Обыск! Обыск? Вздрогнули бараки,
Плыли слухи пеной по воде.
Шпионаж! Не правда, это враки!
Ведь Бубнов - майор НКВД?
Враг народа, как же так, ребята?
А Мадрид, а раны, ордена?
И глазели люди в щель ограды,
И молились женщины без сна.

Верочка растеряна, бессонна,
Бог, ты где? Ты, верно, слишком стар.
Увезли отца, и хоть бы в зону…
Мать слегла. Сердечница, удар.
Взгляд всё тот же, бесконечно добрый,
Но дрожит холодная рука.
Следователь, милый словно кобра:
- Помолитесь, бабы за … врага.

После были долгие допросы:
С кем дружил, и кто ходил к отцу.
Крик душевный, материны слёзы,
Жизнь и смерть у края, на весу.
Верочку не били. В кои веки.
Но словами крепко заплели.
Понимали всё же, дочь коллеги,
Чтя расклад о круглости земли.

Мать лежала, склянки и таблетки,
И всё так же плакала тайком.
Пух срывался с тополиной ветки,
От ж\д взрывалась ночь гудком.
Провожали маму полным курсом,
Весь мехмат, за много долгих лет.
А отец, он так и не вернулся,
Где-то встретив пасмурный рассвет.