Водитель отходящего автобуса сознательно притормозил. Я заскочил на заднюю площадку.
- До рынка доеду? - спросил я у скучающего вида женщины - кондуктора.
- Нет, мы на Плеханова поворачиваем. Странные люди, сначала вбегают не зная куда, а потом спрашивают.
- С праздником Вас, - улыбнулся я в ответ и подал за проезд.
- С каким это? - отсчитывая сдачу ухмыльнулась кондуктор.
- У моего друга День рождения.
- Фи! А мне какое дело?
- Ну, как же, - говорю, - человек ведь, ещё один год прожил. Может пользу какую-то принёс, обществу.
- ЛюдЯм работать надоТЬ, а не пользу приносить! - флегматично оборвала кондукторша.
С Жоркой Вагиным мы дружили годами. А именно, встречались один раз в год на его День рождения. На мой же он присылал детскую советскую открытку на которой ёж держал ростомер, а медведь отмечал на нём карандашом длину смеющегося зайца. Обратная сторона была не менее оригинальна в оформлении: за грубо перечёркнутым обращением «Дорогой Георгий» было коряво приписано «друг Лёня!», далее аккуратным женским почерком торжественное «поздравляЕМ/желаЕМ/целуЕМ», подпись « тётя Нина и семья Титовых» перечеркнуто, ниже рвано приписано «С ув. твой друг Жорка Вагин».
Накануне я позвонил ему и поинтересовался насчёт подарка. Ответ был неожиданным: «Добудь свиную голову». Странностям поведения Вагина я давно перестал удивляться, - непредсказуемость была залогом нашей обоюдной личной симпатии друг к другу.
Рынок был по обыкновению размерен, криклив и космополитичен. Я прошёл мимо «рооозы, молодой человек, розы!», дерзких кавказских приправ, рыжих пузатых тыкв к мясным рядам. Визуально определил понравившегося мне торговца. Лысый, коренастый, он величественно возвышался над кровавыми останками как сытый лев. Позади него, точно такой же, делил топором полутуши на экономические градации.
- Здрасьте, мне бы свиную голову.
- На тушёнку?- спросил "лев".
- Нет, на День рождения. В подарок.
Они переглянулись. Второй из прайда поднял с колоды вырубленный кусок грудной клетки, спросил:
- Гармонь нужна, за полцены?
Если в природе и существуют места забытые Богом, то о доме Жорки, Господь, казалось, предпочитал и вовсе не знать.
Вагин жил в частном посёлке на краю города. От конечной автобусного маршрута до его дома растянулся пустырь. Здесь заканчивалась цивилизация и брали своё начало ветра.
Поговаривали, что хотели строить то ли новый микрорайон, то ли ламповый завод. В любом случае, коррективы в градостроительстве грозили сносом посёлка.
Именинник пил на кухне чай. Вернее, это была иссиня-чёрная жидкость, уважительно именуемая Вагиным «купец». Жорка сделал маленький глоток, звонко чмокнул губами, передернул худыми плечами и извергнул после паузы: «Качественный яд!».
Я протянул ему пакет с содержимым:
- Извини, но торжественно это вручить - язык не поворачивается.
Жорка заглянул внутрь и поморщился:
- А рёбра зачем?
- Знаешь, у меня был тот же вопрос насчет головы, но раз тебя смутили только ребра, то, думаю, и им применение найдем как только я узнаю весь твой замысел. Продавцы отзывчивые попались. Праздничная комплектация, говорят. Пить всё равно дня три будем. Уйдут.
- Убери в холодильник, - пробурчал хрипло Вагин.
Холодильник Жорки был стар, имел глубоковозрастный желтушный оттенок, и никогда не предлагал выбора. При каждом включении/выключении его предсмертно лихорадило так, что, казалось, продукты менялись местами. Хотя меняться там было нечему. В нем, с ложной скромностью и постоянством, мёрзли: растительное масло с перхотью на дне, уставший от ожидания насущности хлеб и тетрациклиновая мазь. Видимо, к нему, - хлебу. Большинство полок были извечно вакантны. Хозяин объяснял их пустоту холодильной духовностью. Появление рёбер вызвало множественный диссонанс, холодильник забился в падучей и затих.
- Не привык к изобилию, - объяснил судороги Жорка.
Вагин поднял пакет на стол и развернул. Из него, улыбаясь, на нас смотрело свиное рыло.
- Чересчур жизнерадостна для покойника. Она и должна так вонять..? - брезгливо принюхавшись спросил Жорка.
- По всей видимости, она подверглась пыткам. Паяльной лампой. И, вероятно, уже после кончины. А, возможно, и просто была по-жизни дерьмом. В любом случае, голову продали одну, без родословной. Но если тебя так беспокоит её прошлое, - я начинал злиться, - то смело могу предположить, что: звали её, наследственно, Борькой, погибла она в результате, банальной для порядочной свиньи, поножовщины, и если ты мне сейчас не скажешь, что её ждёт после смерти, - я погребу её на пустыре со всеми почестями!
- Холодец будем варить, - решительно отрезал Вагин.
- А ты самонадеян. И это при всём твоем невежестве к сложным блюдам? Могли бы просто коробку тушенки купить, как в прошлый раз.
- Примитивизм приготовления макарон заставляет топтаться на месте, а я за развитие, - важно ответил Жорка, почесав грудь с выцветшей на ней татуировкой распятия. Подножие креста венчала надпись: «я вам, жидам, уют устрою!»
- Мне страшно, Вагин, за наши, ещё молодые, жизни. Признайся, - ты хоть немного имеешь представление о затеянном?
- Хрестоматийно, в терминологии. Практики не хватает.
Наконец пришло понимание того, что знакомство Жорки с холодцом датируется новогодним детством, и то в качестве потребителя. Я достал из кармана, предусмотрительно захваченных по пути, две банки шпрот. Вагин не посчитал это оскорблением и разлил водку по стаканам.
- Рад тебя видеть, сурррогат общества. С днём рождения, - в руках глухо звякнуло соприкоснувшись стекло.
- Есть предложения с чего начать разборку бюста? - прикурив от газовой конфорки спросил Вагин.
- Предлагаю для начала выбить ей зубы. Кстати, если при интенсивности пьянки преодолеть порог сомнения , я смог бы их вставить на место твоих отсутствующих.
- Пустое, Лёнь. С возрастом я стал ревностным апологетом минимализма. Меня абсолютно устраивает моя индивидуальная безответственность. Пропало чувство календарной тревоги во вторник, за так и не начавшую с понедельника новую жизнь.
Нормализовался общий гармоничный фон: перестал считать овец перед сном и суточные калории. Оставил минимум обязательств, - регулярно чищу обувь, реже оставшиеся зубы. Как говорится, встречают по одёжке, а провожают, - Вагин запел, - «совсем не так, как поезда, морские медленные волны-не то, что зубы в два ряда».
Гардероб меня устраивает полностью, в нем есть практичные брюки советского рабочего, строгий пиджак партийного функционера, пестрая рубаха интеллигента Евтушенко. Всё это, без всякого стеснения, изнашивается в одном ансамбле.
Прибавь к этому жизненный опыт, помноженный на количество прочитанных книг и декор в виде выходного галстука. В результате знакомства, ты получаешь интересного собеседника, недостаток зубов которого, теряется на фоне грамотно изложенной мысли. Главное, с чесноком не перебрать за трапезой. Вонь, - она и в Житомире вонь.
Ну, даешь смелый шаг в неизвестность! - Жорка ударил ладонями по коленям, встал с тяжело скрипнувшего табурета, ухватил свинью за уши, поднял перед собой, и густо выдохнул ей в рыло сигаретным дымом.
Торжественной процессией мы вышли во двор. Водрузив голову на чурбак Вагин взял топор :
- А ты не знаешь смысл поговорки "гусь свинье - не товарищ"?
- Гуси Рим спасли, - говорю.
- Уважаю.
- Вот, и кулинарная эпитафия уважительно звучит - "фуагра". А не казённо - "сало".
- Таз принеси из бани, под "запчасти".
-Хосподи! Вы чё тут удумали, черти! -скрипучий старушечий визг остановил уже взлетевший топор, - А ты, Лёнька, чего мимо проскочил и не поздоровался?!
Через повалившийся забор на нас уничтожающе смотрела "Родина - мать зовёт!", - соседка Акимовна. Из обрезанных резиновых сапог росли полосатые шерстяные носки. Рабочая фуфайка была застегнута на две тусклые армейские пуговицы, поверх неё поясницу ложно утепляла повязанная пуховая шаль. Старуха подняла съехавший почти на глаза платок, обнажив лоб с магистралями преклонных морщин.
- Готов поменять профессиональное приготовление свинины на нудную жизненную мораль? - не поворачиваясь ко мне тихо процедил Вагин.
- А не слишком ли велика цена холодцу? - ответил я ему почти сомкнутым ртом, и уже громко соседке:
- Здрасьте, Нина Акимовна! Заприметил вас сразу в огородном полупоклоне. Отвлекать не стал, дабы не нарушать стройной садово - инструментальной ритмики.
- Че щас сказал? Никогда тебя не понимала, - махнула рукой соседка.
- Бог в помощь, говорю. Как картофель похоронили сей год?
- А что ему в земле то будет. Окрепнет. А ты, Лёнька, стареешь.
- Год был циничным, Нина Акимовна.
- Тю! Чем же?! - иронично проявила заинтересованность старуха.
- Томительным ожиданием очередной встречи с другом детства.
- Кодировался, что ль?
- Был грех, смалодушничал. И вообще, Ваши оценки меня с детства никогда положительно не характеризовали. Когда к бабке сюда приезжал, говорили: "приехала, глиста", в юности - "лоботряс", после армии - «посадят скоро», теперь, вот, состарился. Где тот период, за который я должен гордиться и вдохновенно рассказывать внукам?
- Ты его просрал. Как и Жорка.
Акимовна ушла в дом и вернулась с банкой квашеной капусты. Обтерла её шалью и протянула Жорке:
- Голову отдайте. Сама всё сделаю. Потравитесь ещё...
Мы вернулись в кухню.
- Знаешь, Вагин, мне всегда импонировала твоя асоциальная философия и верность алкогольным традициям - я вытащил из капусты зонтик укропа, - но использование чужого труда для собственной выгоды... Скажи, ты же знал, что холодец будет варить старуха?
- Знал, - Жорка выпил.
- Я потребую европейский суд лишить тебя дворянского титула за нарушение женевской конвенции, а пока получи моё личное презрение.
- На Рождество мужика её, - Серафима, схоронили. Месяц лежала. Думал, следом её закопаем. А тут, утром проснулся, она надо мной склонилась смертью и говорит: дай, что ли, постираю у тебя чего. Теперь, вот, заботы всякие для неё ищу. Сейчас холодец сварит, а потом с ней движок у моего мотоцикла переберём.
Вечером стояли на крыльце, курили. Уютный дождь мыл шифер крыши и запасливо стекал в железную бочку на углу дома.
- Хорошо у вас здесь. Природная первозданность, не слышно городской политической борьбы и тлетворного влияния запада.
- Ага. И недовольство масс выражается лишь в возмущении запредельной удалённости хозмага в зимних условиях, - пустырь переметает.
- Вагин, если ты вдруг умрешь, - знай, мне будет без тебя скучно на этом свете.
Утром на столе приветственно дрожал холодец, и вчерашняя посуда в раковине не легла на позавчерашнюю как в прежние именины..