Оказаться в центре всеобщего внимания для меня все равно, что загорать на крыше саркофага 4-го энергоблока Чернобыльской АЭС. Заряжает на всю катушку, но если против моей воли и долго — я распадаюсь на молекулы.

Почти пятнадцать лет в США мне удавалось обманывать чутких акустиков и скрываться от вражеских радаров. Сейчас к моему величайшему ужасу и дискомфорту я оказался под увеличительным стеклом, сквозь которое бил луч жгучего света.

Все что можно было на меня накопать в чертову компьютерную эру поступило в распоряжение обвинителя. На каждом заседании он выискивал что-нибудь новенькое — например штраф за превышение скорости в 2004 году — когда я убрав ночью магазин летел в четыре утра через совхозные угодья домой — отсыпаться. Он тянул эту парашу из рукава — козырь за козырем, ожидая когда я в очередной раз взорвусь, скажу вслух что думаю по поводу всего процесса, он глянет на судью и скажет: «Всё. Вопросов больше не имею».

Совсем не так как в первое заседание — я ждал суда и верил в свои силы. Теперь каждого нового похода в гараж я ждал с ужасом. Суд — это бессонная ночь перед заседанием и пара отравленных дней — после.

Адвоката мало волновала защита — он был занят попытками заставить меня найти пять штук и выкупиться под залог — для его же удобства в основном. Основной аргумент состоял в том, что я сижу в тюрьме. Это уму непостижимо если есть выкуп. Сам факт выкупа, Попадакис преподносил как свою победу. Хотя если бы он сделал, хоть что-то — можно было сбросить цену свободы до двух штук.

- Ну и что? Весь мир большая тюрьма. Наше тело, как носитель души — тюрьма. Сейчас мой мир сжался до размеров барака. Ну и что — мой внутренний мир не претерпел значительных изменений. И потом — ты ведь меня скоро отмажешь, нет? Будем считать я в летнем отпуске. Люди в отпуске прыгают с парашютом, ездят в Афганистан, карабкаются на Эверест.

- Понятно, а ты значит, сидишь в тюрьме. Как я провел лето.

Мне было лень объяснять, что впервые за долгие годы мой статус подпольщика-нелегала — вдруг своеобразно легализовался. Теперь не надо было изображать подобострастия общаясь с «титульной» нацией. Наоборот- американцам можно было хамить — в лицо. Это больше не полубоги и инопланетяне. Это лагерная вохра. Я совсем распоясался.

Доставалось в основном пока только одному — Джону Кошке. Местечковый республиканец — его легко было подловить на противоречиях и вызвать праведный гнев — Кошка багровел на глазах, как бумажный индикатор. Раньше Кошка владел вагончиком на колесах торговал хотдогами, сладкой ватой и чипсами на ярмарках. Потом бизнес захирел — кому нужны ярмарки если есть Амазон? Предприимчивый Кошка стал подпольным селекционером — марихуановым фермером. Этого делать пока нельзя в нашем полуфашистком республиканском штате. Святые идиоты будут стоять до последнего. Например казино открыты были в трех соседних штатах и ближайшей Канаде — и все ездили катать туда, а они наконец пару лет назад убедились, что это и деньги, и налоги, и рабочие места. Теперь казино на каждом шагу. Так же будет и с травкой. Калифорния, как соседний от нее Орегон и Вашингтон в эти выборы травку легализовала — под шумок с Трампом заодно. То есть если поехать туда — траву можно легально купить во внушительных количествах в розничном магазине. А привези домой — в Огайо — схлопочешь срок. Из-за этой неразберихи — весь травяной бизнес на западе страны — за наличные. Владельцы магазинчиков и ферм не мог сдавать выручку в банк. Банк дело федеральное, а федерально трава пока под запретом. Так что если вы налётчик, а не фармазон и поиздержались в Калифорниях — поднимать надо маленький магазинчик дури. Работает как банкомат.

Кошке впаяли шесть месяцев за то же самое в честь чего в Сиэтле устраивают ежегодный фестиваль.

Во время еды в тюрьме я предпочитаю сидеть за столом в одиночестве. По долгому тюремному опыту знаю, что так лучше для пищеварения. Паскудный Кошка начал нагло подсаживаться. Он считает, что мой английский — тут лучший, хотя и с акцентом, над которым он любит поиздеваться. Даже разрешения не спрашивает — падает напротив и любуйся на его вислоусую рожу — типично польскую, хоть и с итальянской фамилией.

Сегодня кошка хвастается своим рукоделием — он создал календарь, в котором можно зачеркивать дни, приближая звонок. Бумажка с квадратиками дней. Кошка горд будто воссоздал первую модель летательного аппарата Да Винчи.

- А нахуя нам календарь, Джон? Мы тут «задержанные» - срока никто не дал и никто не ограничивает. Отсиженное в зачет для суда не идет. «Учитывая отсиженый срок и хорошее поведение, суд постановил..»Чего считать-то мне? Украденное время? И хорошего поведения суки не ждите от меня. Попади мне теперь какой имперский турист вроде тебя— за границей, будет за все отвечать.

- А чего ты таким широким мазком сразу? Ведь тебе дали выкуп? Выходи!

- Как у вас все с ценником, а? На всем цена проставлена. Только выкладывай маней - «How do you make a LIVING» - это только в вашей культуре означает «чем на жизнь зарабатываешь» - это только у вас LIVING обусловлен исключительно заработком. У остальных нормальных людей это «чем ты живёшь», понимаешь разницу, робот? Вы гибриды от кровожадных святош-пилигримов, головорезов золотоискателей Дикого Запада и рабовладельцев Юга. Вы создали Деньги с большой буквы и им поклонились. А деньги это средство, не цель. И ваще — я кушаю.

И не понимаю какая разница между нами, сейчас? Почему я должен язык ломать? Ты сюда приперся, затеял свой пустой разговор — хочешь продолжения — выучи русский, нет — иди вон рэндины байки слушай.

Джон Кошка багровеет. Крыть ему нечем — он просто злится. Чтобы досадить мне - доебывает он теперь иранца Мо.

У Мо аллергия на молоко. Мне иногда кажется, аллергия, как и большинство болезней изобретена фармацевтическими компаниями.

Молоко нам дают ежеутренне. Жалкое, обезжиренное с трижды снятыми сливками подобие молока. Водянистое белесое вещество, которое никто не покупает на воле. На пачке с молоком надпись: «Ферма Смитов. Продукт №69. Разница между молоком полученных от коров, которым назначены антибиотики и молоком от просто коров — совершенно незначительна»

Каждое утро, Мо, проходя мимо моего стола ставит пакетик с молоком — для меня. Андрюха — он ваще не завтракает — ставит целый поднос. Жадного Кошку это возмущает: «Ты что — Падфазер (это у них аналог нашего смотрящего за бараком от «Годфазер» — Крестный отец. «Под» — это название отсека или барака) Ты по што пайку вымогаешь с арестантов?»

Я никогда не обращаю на его подколы внимания — знаю это его бесит. Обращаюсь к Мо — иранцу и недочеловеку в глазах Кошки:

- Мохамед, если в Индию депортируют — тебя там должны сходу канонизировать. Потому как и корова — ты даешь людям молоко.

Иранец не обижается. А кошка пуще прежнего лютует — громко пародируя акцент Мо. Мо толстячок с поросшей ворсом спиной. Кошка надеется его обидеть — и заставить обходить мой стол — который сукин кот снова оккупировал.

Хотелось пиздануть Джона подносом по усатой роже, приговаривая, что иранец Мо — который в глазах этого кошкодава ничем не отличается от иракца Али — между прочим, бегло говорит на четырех языках, а он Кошка — если я сейчас пойду в библиотеку и выберу пару романов — на его же родном, кошкином английском — будет штудировать их обложившись толковыми словарями до конца срока.

Но я не стану этого делать. Перед едой — если ее выдают точно в определенное время и с предсказуемым ритуалом, наш мозг, как собачка Павлова выделяет премию — допамин. Бесплатный чистый наркотик. И тратить его на полудурков из американского села — не собираюсь.

Наблюдая, как я прячу второй пакет молока в тумбочку — на вечер, антибиотика в молоке столько, что оно не прокиснет за месяц — Кошка едко повторяет изо дня в день:

- А вот мы, в этой стране молочко пьем только с утра и охлажденным. Теплое молоко? Бяка какая! Это только для халдеев и мигрантов

Моего соседа — панамца Пако забрали нежданчиком. На суд его вызывали всего раз. Спросили — будешь защищаться, он сказал «обязательно». После этого не вызывали совсем. Пако испереживался весь. Я ему говорю

- Ни сы, Шпако! Судилище в гараже экспириенс крайне малоприятный, радуйся, что не доебывают. Мы как раз с Пако в карты ирали, когда сиэнэн — с которым вечно боролся Кошка, объявил, что умер генерал Норьега.

Нелюбовь кошки к сиэнэн — понятна — канал демократов. Хотя гавно еще хуже чем республиканский фокс. Записывают видео с очень простым посылом и крутят циклом целый день —целый день - пока в самом деле не поверишь, что Шардону, штат Огайо больше всего угрожает Пхеньян, а не собственная дурь и жадность.

- Пако, а ты помнишь его, Норьегу? Что это был за кекс?

Вступает Кошка:

- Ну вон говорят же — диктатор и наркоторговец

Пако смотрит на потолок:

- Авторитетный был человек. Как ваш Путин. Только не парился с выборами- перевыборами — рулит и все. Не было у него должностей официальных. Звание — генерал — заслуженное. А неофициальный титул «Высший лидер национального освобождения Панамы»

- Говорюж — диктатор

- Только это вас, свободолюбивых, не парило, пока он панамский канал национализировать не придумал, правда?

- Какой-какой канал? Я вообще только местные каналы смотрю. Ты серьезно веришь, что НАМ ваша канализация понадобилась? У нас все и так есть — поэтому ты и подстригал тут газончики наши, так? Так?

- Норьега у них раньше героем был. Помогал ЦРУ коксом дешевым финансировать — им же вечно бюджета не хватает. А вот захотелось ему Канал своим объявить — и все. Пошел по дорожке Чаушеску, Милошевича, быстрая война и очень скорое правосудие. В 1985 годы правительство Панамы получило рекомендации Международного валютного фонда по проведению экономических реформ. Житуха в стране моментально хуже стала. Но вот просчитались фашисты — народ не на Норьегу, а на США озлобляться начал.



Иногда к Пако на свиданку приходила жена. Как и моя — она теперь тянула двух детей, работая на двух работах и регулярно оставяля денег на квитке Шпако. Сосед угощал меня то арахисом, то рыбными консервами, то чипсами — мои уверения, что после русской тюрьмы мне это просто не нужно, не помогали. Он втюхивал мне хоть что-нибудь — пожевать перед отбоем. Когда выключали свет, Пако потихоньку снимал контактные линзы. Нахер себя мучить в тюрьме? Потом вспомнил себя в его возрасте — как носил линзы первый год в зоне, чтоб выглядеть круче. Шпако, такой шпако.

Кстати, «Сто лет одиночества» он так и не осилил -

- Не поверишь — Пако извинялся — вот пару абзацев прочту — и назад откатываюсь. Перечитываю и перечитываю. На ровном месте. Не могу сосредоточиться.

Однажды, глубокой ночью, уверенный, что я сплю, Пако рыдал, как рыдают люди потерявшие близких, рыдал накрывшись одеялом с головой и стараясь не особо шуметь. Но выходило это у него плохо. Короткие промежутки тишины и вдруг хлюпающий звук, будто Пако ловит ртом воздух вырвавшись из-под воды. Иной раз он судорожно произносил: «Мадонна, мадонна!» а потом вдруг просто и по-русски, без акцента: «Мама, мама!»

Вот это его «мама» - без тени акцента — меня совершенно доконала. Я тоже натянул одеяло на голову.

Через два дня — в пятницу, когда дёргали на Аэрео-Мехикан — выкрикнули и его фамилию. Пако молча скатал матрас, покидал свои пожитки в сетку для грязного белья — с ней этапируются все американские зыка, пожал мне руку и встал в строй. Сто лет одиночества и пачку овсяного печенья он положил рядом с моей подушкой и пожал плечами.

Встал в строй с остальными мексами. У них были каменные лица ацтеков. Никто уже не рыдал и не заламывал руки. Они стояли у двери с матрасами и ждали конвой. Они возвращались домой. Кто-то из них прошел пограничный мост с чужим разрешением на приграничные работы, кто-то перемахнул через забор и прошел через ад аризонской пустыни с пластиковой бутылочкой воды, кто-то не успел еще отработать деньги, чтобы рассчитаться с проводником-койотом, связанным невидимыми нитями с всесильным картелем.

С того самого дня я перестал величать их «мексами».Старался запомнить имена и сделать — каждому хоть какое-то добро, пока терпеливо, без лишних слов они ждут здесь свой рейс. И прощал им, если не могли одолеть Маркеса. Ну его — в жопу, Маркеса — ни Пастернаком единым, как говорится. Может метла у этих людей не так хорошо подвязана, как у меня — но это совсем не значит, что они хуже. Гордость от того что читал «последнего букера» - совершенно не обоснована. Не факт что это делает нас лучше. Чтение Маркеса не может быть использовано как показатель вашей эксклюзивности. Это из той же оперы, что и гордость испытываемая при вождении БМВ. Форма интеллектуального мещанства.

Долготерпение потомков майя напомнило повесть Зазубрина «Щепка» - о красном терроре и расстрельных командах тогдашней ЧК. Люди в камере знают что их ждёт, но до последнего продолжают жить. Каждое утро приходит кожаный человек и зачитывает фамилии на расстрел. Так было нужно — чтобы сделать общество и страну счастливее. Так нужно и сейчас — чтобы снова сделать Америку великой. Люди встают, прощаются и уходят. Нужно обязательно вставать и жать им всем руку — это важно, понимаете? Важно!

Теперь шконка слева от меня пустовала — ушел Серега. И справа никого не было — ушел Пако.

Я уже прожил девять жизней и хорошо знаю — после чистилища Мейфлауэра начнется новая, следующая жизнь. Может быть меня вышлют. Может быть — отпустят домой с аусвайсом недогражданина. Все одно это будет иная, новая жизнь, жизнь в которой моё отношение к Соединенным Штатам уже никогда не будет прежним.

А через три дня отдельным этапом забирали и Дебошира. Он ждал ответа апелляционного суда почти восемнадцать месяцев и сейчас был рад — куда угодно, лишь бы из этого трюма.

Бернард, Анмар и я пили кофе, когда он подошел прощаться:

- Я в США почти два года прожил — но ничего кроме тюрьмы в Аризоне и здесь — не видел. Какая хоть она, Америка? Вы же пожили там вдосталь.

- Проживешь тут всю жизнь и все равно будешь для них ниггер-эмигрант. А дома в Гане хоть министром сможешь стать — ты шустрый.

Бернард ласково двинул Башира в плечо.

- Ты видел в новостях, как автомобили тут иной раз въезжают в дома и пропарывают их насквозь? Всё — тут фейковое, как и новости. Ненастоящие дома, ненастоящие улыбчивые люди с мертвыми от транквилизаторов глазами.

Я добросил свои пять копеек

- Не страна, а голливудская декорация — везде обман, все для шоу. Толстые, сытые и деприссованые — думают если купят в этом году скоростной катер — американская мечта состоялась. От жизни тут хочется съебаться в горы и жить тихим индивидуализмом, вне общества сурикатов где все тянут лямочку в строевом забеге по чужому минному полю, чтобы быстрее использовать просроченные мины и апгрейднуться на новые, последней модели.

Анмарка стал развивать тему:

- Охота тебе быть одним из безликих толстяков впаянных в матрицу страны где деньги являются единственной верой и идеологией? Оставаться стоит только в одном случае — чтобы взорвать сытых ублюдков изнутри.

Джон Кошка вздрогнул и глянул на Анмара как Швондер: «Говори, говори, баламут. Товарищам из ГубЧК все-е-е про тебя известно»

К стихийному митингу примкнул сомалиец Майк:

- Милые добрые люди. Всем хотят помочь. Поэтому мочат с дронов джойстиками от XBOX исключительно из чувства гуманизма. Вы заметили как легко внушить зрителям местного восьмого канала, которых только и интересует, что погода, трафик и очередная погоня шерифа за фермером на пикапе, ищущим место зарыть задушенную из-за банкротства жену. Как легко уверить эти формы жизни, что они самые лучшие в мире и только им дано решать судьбы человечества

Майки разогрелся до нужного уровня, повернул голову вверх к потолочному микрофону и заорал:

- Фак Трамп!

- Фак Трамп — согласились мы — несколько тише.

- Фаааак Америка — заорал сомалиец еще громче

- Фак Америка! Фак Пилигримз! Фак Конститюшн! - подхватило сразу несколько голосов

Уязвленный Джон Кошка побагровел и зашипел:

- Не любите Америку — убирайтесь!

Он накрыл голову подушкой, чтобы не слышать нас. Сумма международной негативной энергии предназначенная Трампу и капитализму — досталась целиком ему — Кошке. Три дня после стихийного митинга дебоширов его мучал флюс.

Кошка всем жаловался как большой ребёнок. Отчего-то его не принимает доктор, хотя он Кошка, имеет право. Жрал тайленол — как и все на борту.

- Не нравится в тюрьме, нехуй садиться, гринго — сказал ему сомалиец.

На четвертый день щека осужденного Лопаро так раздулась, что его сытое лицо утратило обычную овальную форму. Теперь рожа Кошки напоминала набросок неизвестной картины Сальвадора Дали. Даже вертухаи заметили страшную мутацию и забрали Джона в горбольницу — предварительно заковав в кандалы.

Мне вдруг отчетливо стало ясно, что Джон вовсе не Кошка, а Рыба. Одна из тех тварей, что до безобразия меняют форму, когда им угрожает опасность.

Джон Рыба узнал, что завтра этапом Аэрео Мехикан на тюрьму заедет сам Дон Хуан эль Монтеррей, человек картеля, поразительно похожий на кактус Сан Педро — как внешне, так и по характеру. Перед тем как замочить очередную жертву Хуан повторяет «It takes Juan to know one» (Ит тейкс Уан ту ноу уан) После этой сигнальной фразы эль Монтеррей выплёвывает на ладонь тонкое, острое как мачете лезвие для бритья и валит жертву.

Вот Джон Кошка закатывает глаза в агонии, а кровь бьет из коцаного сонника ленивым фонтанчиком, Хуан, обняв его за плечи, нежно шепчет в ухо: «Алоху Акбар, мазафака, Эстрелла дель Мар просила передавать привет»