Судьбе было угодно познакомить меня с Федей Писаренко на перекрестке улиц Маркса и Ленина в одиннадцатом часу вечера аккурат в канун светлого праздника трудового народа Первомая. Согласно протоколу, гражданин Писаренко Ф.П., двигаясь на запрещающий сигнал светофора, совершил столкновение..., короче говоря, въехал мне в переднее левое колесо с такой силой, что мой Мерседес, пролетев метров двадцать, сделав два пируэта и сбив светофор, грузно приземлился на совсем еще молодую траву широкой разделительной полосы. Последним спецэффектом стал столб пара, вырвавшийся из под его капота.

Скорая и спасатели подъехали почти синхронно. Двое в брезентовых комбинезонах, ловко отжав заклинившую дверь, помогли мне кое-как выбраться наружу и передали меня в умелые руки бригады скорой помощи. Буквально за какие-то секунды я был уложен на носилки, надежно зафиксирован ремнями, и под возглас "ну блять и кабан, еби его мать" был помещен внутрь красно-белой Газели.

Водитель скорой, врубив сирену, резко рванул с места. Мы неслись по ночному городу с бешеной скоростью. Время от времени машину подбрасывало, отчего наш отсек наполнялся диким разнообразием звуков - грохотала машина, гремели носилки, звякали склянки и железки, у стенки тихо материлась молоденькая медсестра.

С момента аварии меня трясло крупной дрожью, и я решил, что дела мои совсем плохи, раз меня так колотит, а водила так гонит. В конце концов я до того разволновался, что спросил у медсестры, велики ли мои  шансы.

-Шансов у нас с гулькин хуй, - с какой-то грустной обреченностью сказала она.

Оказалось, что от водителя вчера ушла жена, и он всю смену так носится. Затем, постепенно распаляясь, медсестра стала рисовать мне жуткие картины из жизни работников скорой помощи. Там было много чего интересного и в медицинском плане, и в морально-этическом, и в плане прикладной психиатрии, но я ее почти не слушал - информация, что мы несемся не из-за меня, пробудила во мне благостное чувство безграничного спокойствия и безмятежного счастья, такого, что я даже задремал.



Вскоре озноб прошел, и на каждой кочке тело стала пронизывать боль, возникавшая где-то в районе ключицы. Сначала боль была приглушенной, несильной, но постепенно она  становилась все острей и острей, и вскоре я уже мысленно подгонял водителя, чтобы тот еще прибавил.

Наконец мы остановились. Два здоровенных, похожих на мясников, санитара извлекли меня из машины и положили на каталку, причем так сноровисто и ловко, что я ощутил себя говяжьей тушей, которую везут на разделку.

В ярко освещенном коридоре приемного отделения было довольно многолюдно и несло перегаром. Вдоль стен сидели и стояли представители самых разных слоев общества, начиная от грустного интеллигента с забинтованной головой и заканчивая ревущим бомжем с фиолетовыми гематомами на месте глаз. Миновав громко галдящую группу молодежи с разбитыми лицами мы свернули за угол и въехали в небольшой кабинет, где было тихо и пахло больницей.

За столом сидела женщина средних лет, в белом халате, она глухо покашливала и все время что-то прихлебывала из высокой белой чашки с крупной надписью "Жидкая Мать". Все что было доступно моим глазам было белым: потолок, стены, стол, старая лампа, освещавшая ворох белой бумаги на нем. Мне вспомнился эпизод старого советского фильма, где в очень похожем кабинете гестаповец в черном и фашистский врач-садист в белом угрожали пыткой какому-то стойкому подпольщику, который, несмотря на перспективу расправы, так и не проронил ни слова. Мне же пришлось отвечать - фамилия, имя, отчество, год рождения и так далее. Женщина в белом даже спросила меня, имею ли я высшее образование. Я хотел поинтересоваться зачем медицине информация о моем образовании, но она меня опередила, сказав, чтобы я этот вопрос ей не задавал, так как она ответа на него все равно не знает, но раз уж такой пункт есть, то заполнять его надо.

В комнату зашел немолодой, лысоватый, среднего роста врач в круглой золотой оправе, очень похожий на фашистского доктора из вспомнившегося мне фильма.

- Здравствуйте, Яков Зиновьевич, - поздоровалась с ним женщина в белом.

Услышав имя доктора, я улыбнулся, и вообще, появление Якова Зиновьевича мне показалось добрым знаком - не знаю как кто, но лично я в медицинских вопросах больше доверяю Яковам Зиновьевичам, чем Иванам Петровичам.

- И Вам не хворать, Ирина Михална, - с легкой картавостью ответил ей врач.

Он выслушал мой рассказ о том, что со мной произошло, спросил где болит, и получив ответ, что болит в области ключицы, осторожно ощупал ее.

- Так, так, так, - задумчиво проговорил он, - а ноги у Вас не болят?

- Ноги, вроде, не болят, - неуверенно ответил я, - правда, я на них после аварии еще не стоял.

-Ну, так попробуйте, попробуйте.

Врач помог мне сначала сесть на каталку, а потом и встать на ноги. С ногами у меня оказалось все в порядки.

- Раз уж с ногами у Вас проблем нет, то вы ими сходите пока рентген сделайте, а каталочку мы лежачим отдадим.



- Ну, что, двойной перелом со смещением. Надо пластинку ставить, - сказал Яков Зиновьевич, разглядывая на свет, мой свежий рентгеновский снимок. - Да, не повезло Вам, друг мой, сломать ключицу на майские праздники - худшее время. На праздники у нас народ что делает? Пьет и все время травмируется, а если не сам травмируется, то других травмирует.  Так ведь? А если народ травмируется, то мы сначала что делаем?   

Вопрос повис в воздухе. Я молчал.

-Правильно, мы оперируем сначала тех, кому наша помощь нужнее всего. А это кто? - видимо поняв, что я ответа все равно не знаю, Яков Зиновьевич продолжил без пауз,- это те, у кого травмы угрожают их жизни. А Ваша травма, мой милый, Вашей жизни не угрожает. Так что придется Вам подождать, пока мы разберемся со всеми экстренными, а уж потом и вами займемся.

- И сколько ждать? - забеспокоился я.

- Если повезет, то завтра к обеду прооперируетесь, - он как-то резко посерьезнел, и прикинув что-то в уме, сказал, - но не факт.   



На завтра первым в мою палату явился Толик - двухметровый здоровяк, любитель охоты и заядлый собачник.

- Я для тебя рыбака завалил, - весело сказал Толик, деловито доставая из пакета завернутый в фольгу сверток размером с курицу и бутылку из-под водки с жидкостью, по цвету напоминавшую мочу.

- Не стоило, - устало ответил я. После выдавшейся ночки, мне было совершенно безразлично кого и зачем завалил Толик. 

Оказалось, что "рыбак" на охотничьем жаргоне - это бобер, а принес Толик бобрового мяса и какую-то неведомую мне хрень под названием "бобровая струя". Толик вкратце рассказал, как благотворно влияет мясо бобра на ослабленный организм и что бобровая струя лучшее средство для восстановления сил, и вообще.

- Стоять будет, не согнешь,- ободряюще сказал Толик, заговорщицки подмигнув.

- Спасибо, Толик, этого мне сейчас очень не хватает, - кисло ответил я.



Вообще шутки Толика - это отдельная тема. Однажды к нам устроилась секретаршей Наденька, молоденькая губастая кукла. На другой день Толик принес два толстых куска пенопласта и как бы между делом положил ей на стол.

- Анатолий Максимович, а это что? - спросила она, мило улыбнувшись (она всем всегда мило и глупо улыбалась). 

- Да так - ничего, это я на унитаз подкладываю, чтобы мой хобот до воды не доставал, - грустно ответил Толик с  видом человека уставшего от тяжкой обузы. И спохватившись добавил, - только это между нами. Очень сильно тебя прошу.

После этого Надю стало не узнать - она как-то сразу посерьезнела, взгляд стал полным мыслей и тайн, какой бывает у человека, которому открылось что-то великое, но человечество еще не готово к знакомству с этим открытием, и поэтому приходится носить все это в себе. Вскоре она вышла замуж за итальянского консула, теперь живет в Милане и, говорят, с большим успехом позирует художникам, пишущим портреты философов и религиозных мыслителей прошлого.



-Яков Зиновьевич, Вы читайте, пожалуйста, только те куски, которые я выделил, а то мы тут с Вами до утра куковать будем,- следователь, посмотрел на часы. Было начало шестого.

Лысоватый мужчина в золотой оправе зашелестел листами, делая вид, что он просматривает только текст отмеченный желтым маркером, сам же при этом  соскальзывал взглядом и на другие куски, боясь пропустить что-то важное. Чтение затягивалось.

Текст представлял собой не официальное заявление и не письмо, а набросок какого-то рассказа, который уместился на пяти страницах.  Желтый маркер стал появляться только со второй страницы, где было выделено всего лишь два слова - "Яков Зиновьевич". Третья же страница была уже желтой наполовину. Там описывалось, как некто Толик договаривался с Яковом Зиновьевичем о  размещении в стационаре и проведении операции пациенту, от лица которого собственно и велось повествование в рассказе. На четвертой и пятой страницах, где следовало  описание изнанки больничной жизни, тоже многое было выделено желтым, но ни номера больницы, ни дат, ни даже названия города в тексте не было, фамилии-имени пациента тоже. Дочитав до конца, человек в золотой оправе поднял удивленный взгляд на следователя и уже хотел было что-то сказать, но следователь его опередил:

- А как, Вы думаете, сколько человек с вашим именем делает операции на ключице в нашей стране?

-Один? - спросил доктор, с интонацией первоклассника неуверенного сколько будет пять минус четыре.

-Правильно. Один.

Решив, что лучшая защита - это нападение, Яков Зиновьевич распаляясь затараторил:

-Вам, что больше занятья нечем? Это что, основание задерживать человека только потому, что его имя совпало с именем персонажа из какого-то рассказ? Это же просто выдумка, - и потрясая листами, гневно добавил, - это что, официальный документ?

-Нет конечно, Яков Зиновьевич, успокойтесь. Но у нас есть официальное заявление от гражданина К., проходившего лечения в Вашей больнице и оставшегося крайне недовольным оказанными ему медицинскими услугами.

-Он, что, мне тоже взятки давал? - перебил следователя доктор.

-Нет, он взяток никому не давал, ему нечем было давать, он студен, кстати, лидер  университетской молодежной ячейки. Денег он не имеет, но зато имеет очень четкую гражданскую позицию. Он же и откопал в интернете этот рассказец, ну, и написал заявление,  - следователь снова посмотрел на часы. Было уже без четверти шесть.

- Откопал рассказец, написал заявление и что? - уже с ухмылкой спросил.

-  А то, что нам пришлось реагировать. Было установлено спецоборудование - камеры, прослушка, так что материала у нас хватает. Ну, я думаю, Вы и сами прекрасно понимаете, что у нас много чего интересного имеется.

- И что Вы от меня хотите? - было видно, что вся смелость из доктора вышла и ее место заняли подавленность и обреченность.

- Смотрите как мы сделаем, у меня сейчас важная встреча, поэтому мы продолжим разговор завтра, - следователь сделал паузу. Было ясно, что он продолжит только после ответной реплики доктора. 

- Я что, арестован? - промямлил Яков Зиновьевич.

Следователь ждал, смакуя момент. Ему было приятно ощущать себя властителем судьбы этого немолодого человека. Он понимал, что это низко и подло, но поделать с собой ничего не мог. Однако, часы уже показывали без пяти шесть и надо было спешить.

- Нет, что Вы. Пока Вы свободны. Идите домой, отдыхайте. Завтра мы продолжим нашу беседу. Жду Вас в десять. Всего хорошего.

Совершенно раздавленный и плохо соображаюший доктор побрел на ватных ногах к выходу.



Как только дверь за ним закрылась, следователь открыл крышку стоявшего на столе лэптопа и спешно щелкнул на иконке со стилизованной буквой "Т" на щите. До начала танкового сражения оставалась минута. По телу пробежал легкий холодок. Следователь нетерпеливо потер слегка вспотевшие от волнения руки. Через минуту бой начался.

Домой он вернулся к полуночи. В их убогой однушке было темно. Чтобы не разбудить жену он осторожно прокрался на кухню и включил свет. На столе стоял остывший ужин - тарелка с двумя котлетами и жареной картошкой. Достав из холодильника початую бутылку водки, он налил рюмку и выпил закусив котлетой. Перед глазами проносились обрывки боя, так успешно начатого и так глупо проигранного.

"Проклятые немцы", - с дикой злостью подумал он, налил еще и сразу же рывком опрокинул рюмку в рот.

Азарт постепенно спадал. Он доел вторую котлету, сбросил картошку в мусорное ведро, помыл за собой посуду и побрел в комнату. Тихо раздевшись, он осторожно лег. Жена сквозь сон, зевая, пробормотала:

- Бедненький мой, совсем ты себя не жалеешь,- и по-хозяйски положив руку ему на грудь, снова погрузилась в свой беспокойный женский сон.   



Выйдя от следователя Яков Зиновьевич сначала долго брел по городу, глядя под ноги отрешенным пустым взглядом. Наконец он остановился у газетного киоска, купил пачку сигарет, зажигалку и, дойдя до небольшого сквера, присел на пустую скамейку. Сигаретный дым ворвался в легкие, голова закружилась, тело стало ватным. Доктор курил медленно, делая большие затяжки и подолгу не выпуская дым из легких. Докурив сигарету, он еще долго сидел на скамейке. В голове мелькали картинки из жизни. Внезапно картинки кончились, как будто он пролистал свой альбом до конца. Уже стемнело и в парке зажгли фонари. Яков Зиновьевич прилег на скамейку и закрыл глаза, в этот момент ему стало так хорошо и спокойно, что он даже улыбнулся усталой болезненной улыбкой.

Ему приснился сон, будто он читает лекцию в наполненном солнечным светом старинном университетском зале, а потом все долго аплодируют ему стоя. Он был так счастлив и горд, что вдруг захотел, чтобы эти минуты растянулись в вечность.

Подошел милиционер и легонько потряс за плечо лежавшего на скамейке мужчину:

-Поднимайтесь, поднимайтесь, - нетерпеливо повторял он, но мужчина продолжал лежать без движения. Милиционер тряс лежавшего все сильнее и сильнее, но тот не реагировал. Он был уже далеко.