После вчерашнего корпоратива Барабулькин проспал и, не позавтракав, помчался на работу. А не позавтракавший Барабулькин был зол на весь мир. И только хорошее воспитание не позволило отматерить тётку, отдавившую ему в метро ногу, и не вмазать мужику, прущемуся вперед него в вагон. То же хорошее воспитание (а заодно штраф «опоздунам», выписываемый по указу гендира «Креведко» – конторы, где Барабулькин трудился бухгалтером) никогда не позволяло ему опаздывать на работу, поэтому сегодня он очень торопился. Торопился, несмотря на чувство голода и сопутствующую вялость в ногах. И только одна мысль поддерживала его в спринтерском забеге от дома до офиса – мысль о бутерброде, лежавшем в рюкзаке.
Это был позавчерашний бутерброд, но какой! На белом хлебе лежал огромный ломоть докторской колбасы, прикрытый сверху маленькой веточкой укропа. И ничего, что укроп завял. Зато колбаса выглядела также аппетитно, как и месяц назад, когда была куплена. И источала такой же сногсшибательный аромат, как и тогда. Этот аромат подстёгивал Барабулькина бежать быстрее. Он представлял себе, как буквально через несколько минут будет сидеть в кабинете и упиваться своим бутером. Он положит в рот маленький кусочек и нежно оближет со всех сторон, поиграет с ним языком так, чтобы колбасный вкус проник даже в самый дальний уголок рта, а потом начнёт жевать. Жевать сильно, сладострастно, выдавливая из колбасы и укропа все соки. Потом он откусит ещё один кусок и ещё, и ещё. И будет смаковать, пока не наступит полный гастрономический экстаз.
В это время Козюлькин, гендир той самой «Креведки», где работал Барабулькин, сидел в своём кабинете. Перед ним стояла тарелка с тарталетками с чёрной икрой и бутылка виски со вчерашнего корпоратива. У Козюлькина было тяжёлое похмелье, он с трудом запихнул в себя очередную тарталетку и запил её виски прямо из горла. Рука дрогнула, икринки упали на клавиатуру, залепив любимую букву Козюлькина «Ё». Кое-как слизав икру с клавиатуры, Козюлькин издал корпоративный указ «О запрете приёма пищи в офисе».
К своему столу Барабулькин подбежал ровно в девять. Он начал распаковывать рюкзак и уже нащупал бутерброд, когда в кабинет вошёл Козюлькин и сообщил, что сейчас начинается экстренное совещание. Козюлькин, как настоящий начальник, очень любил проводить совещания, даже тогда, когда совещаться было абсолютно не о чем. Вот и сегодня, решил Барабулькин, ему было просто скучно, и он созывает очередное дурацкое совещание, чтобы развлечься. Но делать нечего:  хорошее воспитание вкупе со штрафом за неподчинение начальству не позволило Барабулькину проигнорировать приглашение. Он спрятал рюкзак с так и не распакованным бутербродом в шкаф и обречённо побрёл за Козюлькиным.
Совещание длилось бесконечно долго, сидевший справа от Барабулькина директор по продажам Съебасов всё время что-то жевал, а сидевший слева финансовый директор Тарашкин с причмокиванием сосал конфетку, к тому же Козюлькин открыл окно, откуда доносился умопомрачительное амбре фастфуда, находившегося на первом этаже. От окружающих звуков и ароматов Барабулькину хотелось уже даже не есть, а жрать.
– Ну что же, я хотел бы завершить наше совещание, – наконец произнёс Козюлькин заветную фразу, которую Барабулькин  ждал как манну небесную, – следующим известием. Я разработал новое корпоративное  правило, которое вступает в силу с сегодняшнего дня. Это тотальный запрет на приём пищи.  Я закрываю офисную кухню и запрещаю есть на рабочем месте. В почте полный текст. Ознакомьтесь, особенно с частью про штрафные санкции.
Барабулькин был опытным офисным планктоном и прекрасно знал, что любое правило можно обойти, а уж обойти «тотальный запрет» – раз плюнуть. Поэтому, как только Козюлькин закончил свою речь, он кинулся к выходу.  Ему срочно, просто незамедлительно, нужно съесть бутерброд. Нельзя на кухне? Нельзя на рабочем месте? Ха! Барабулькин съест его рядом со своим рабочим местом, в коридоре, на лестнице, под лестницей, в конце концов – в туалете.
– Барабулькин, куда вы так торопитесь? – остановил его Козюлькин. – У меня к вам неотложное дело. Останьтесь.
«Твоё дело подождёт. У меня тоже есть дело, и оно более неотложное, чем твоё», – зло подумал Барабулькин, но хорошее воспитание скорректировало эту мысль:
– Да, конечно.
–  Константин Иванович, мне срочно нужна статистика по туалетной бумаге, – серьёзно заявил Козюлькин.
Отчётность по туалетной бумаге Барабулькин готовил каждый месяц. Дело в том, что на основании данных по истраченной туалетной бумаге Козюлькин принимал решение о премировании офиса. По мнению Козюлькина, метраж бумаги взаимосвязан с  производительностью труда. Если сотрудники слишком часто ходят по нужде и переводят там бумагу, это значит, что они недорабатывают на рабочем месте. Поэтому Козюлькин всегда очень внимательно отсчитывал метры использованной бумаги. Он даже выработал стандарт из расчёта 4,3 см на один человекочас. И если за месяц бумаги тратилось больше, это означало только одно – премии не будет.
Барабулькин неоднократно пытался убедить Козюлькина, что метраж истраченной туалетной бумаги не самый лучший показатель эффективности офиса. Ведь многие ходят в туалет не только по нужде, но и по другим причинам. Недаром туалет называют уголком задумчивости: сколько решений было принято на толчке, а сколько телефонных переговоров и сделок было проведено в тишине и спокойствии кабинок!
Но в этот раз Барабулькин не стал рассказывать Козюлькину о более актуальных показателях производительности труда, а коротко сказал:
– Да, конечно. У меня уже всё готово. Мне только нужно дойти до кабинета, и я вам всё пришлю.
– Не надо присылать, просто распечатайте. Я пойду с вами, всё равно нам по пути.
От переговорной до кабинета Барабулькина было недалеко, всего тридцать метров, но эти тридцать метров показались ему километрами. Козюлькин шёл медленно, величественно неся своё большое пузо, как и полагалось большому начальству. Барабулькин мог идти в пять, а то и в десять раз быстрее, но корпоративная этика не позволяла обогнать начальника. Наконец, они вышли на финишную прямую и зашли в кабинет. Барабулькин тут же кинулся к своему компьютеру и с бешенной скоростью защёлкал по кнопкам, отправляя файл на принтер за дверью. Козюлькин стоял у двери и вдруг понял, что ведёт себя несолидно: зачем-то ждёт бумажку, которую подчинённый должен ему принести сам.
– Принесёте мне распечатки в кабинет, – резко сказал Козюлькин и вышел из кабинета, хлопнув дверью.
Не успел Козюлькин выйти из кабинета, как Барабулькин кинулся к шкафу. Вот он рюкзак, а в нём заветный бутерброд. Барабулькин достал бутерброд и тут же спрятал его за спину, потому что дверь распахнулась и в проёме опять появился Козюлькин. В руках у него были распечатки с принтера, на лице – негодование.
– Вы что, Барабулькин, издеваетесь? Вы что распечатали? – прошипел Козюлькин. – Немедленно переделайте. Здесь расчёты в погонных метрах, а мне нужны в квадратных.
– Хорошо, сейчас пересчитаю и вам тут же перешлю, – с трудом проговорил Барабулькин, у которого пошло активное слюноотделение, ведь бутерброд, манящий бутерброд с мягким белым хлебом и аппетитной колбаской, был у него уже в руках. Козюлькин должен просто уйти, и у Барабулькина наступит счастье, после которого он сделает какой угодно перерасчёт, хоть в метрах, хоть в километрах. Но Козюлькин не уходил, от пережитого праведного гнева на Барабулькина у него заболела голова, и он понял, что в нынешнем состоянии просто не сможет подняться к себе в кабинет.
– Вы считайте, я здесь подожду. И что вы трётесь возле шкафа? Отлепитесь от него. Что у вас там?
– Ничего у меня там нет, – ответил Барабулькин, которому в это время удалось положить свой бутерброд на полку шкафа, и обреченно сел за компьютер.
Мозг не хотел думать ни о чём другом, кроме бутерброда в шкафу, и Барабулькин с трудом смог вывести формулу пересчёта погонных метров в квадратные. Наконец, таблица была готова, и он пустил её на печать. Козюлькин сам пошёл к принтеру. Как только Козюлькин вышел, Барабулькин кинулся к шкафу, схватил бутерброд, распечатал, поднёс ко рту… Вдруг дверь с шумом распахнулась и в кабинет ворвался разъярённый Козюлькин.
– Вы что опять распечатали? Вы вообще за кого меня принимаете? – завопил Козюлькин. – Делаете какую-то херню, заставляете меня бегать к принтеру! Сами торчите у шкафа. У вас там что, мёдом намазано?
Барабулькин опять кинул бутерброд на полку и резко повернулся к Козюлькину. У него потемнело в глазах. Он уже и не знал: от голода или от злости. Он хочет жрать, как сто свиней, а этот гад мешает. Что ему ещё надо? Может, посчитать объём говна, которое подтёрли квадратными километрами бумаги? Тем временем Козюлькин продолжал биться в истерике:
– Вы не правильно посчитали метраж. За этот месяц мы покупали рулоны с разным диаметром втулки. Вы не учли это в расчётах. Немедленно переделайте. И по цветовым гаммам бумаги ещё разложите. Меня интересует статистика в разрезе оттенков цветов. Даю вам полчаса, – закончил  свой выговор милостивым разрешением Козюлькин и вышел из кабинета. 
– Что у вас в шкафу? – прозвучал грозный голос за спиной у Барабулькина. Это Козюлькин, заинтригованный содержимым шкафа, вернулся в кабинет.
– Ничего интересного, – едва сдерживаясь, чтобы не наброситься на Козюлькина, ответил Барабулькин и, немного подумав, добавил: – У меня там инженерный калькулятор, делающий спектральный анализ цвета.
– Понятно, – с умным видом сказал Козюлькин, которому на самом деле не было ничего понятно, но он не мог позволить, чтобы подчинённые думали, что он чего-то недопонимает. – Работайте. У вас полчаса.
После ухода Козюлькина Барабулькин не сразу смог подойти к шкафу. Встав с кресла, он почувствовал, что его повело в сторону, в глазах потемнело, а в ушах зазвенело. Он знал, что это симптомы предобморочного состояния, которое последний раз случалось с ним, бедным и измученным студентом, в голодные девяностые. Разве мог он тогда себе представить, что в следующий раз в голодный обморок ему доведётся упасть в сытые и богатые десятые? Барабулькин облокотился на стол, глубоко подышал и благополучно преодолел расстояние до шкафа.
– Константин, извините, – послышался тихий голос.
В дверях мялся Тарашкин.
– Константин, извините, мне кажется, я у вас в кабинете оставил свой финансовый отчёт. Можно поискать? Мне кажется, отчёт в шкафу.
Барабулькин даже не сразу нашёлся, что сказать. Учитывая, что Тарашкин вообще первый раз за всё время работы появился в кабинете Барабулькина, его вопрос казался по меньшей мере странным, а по большей мере, подозрительным. Зачем ему лезть в шкаф Барабулькина?
– Нет, в моём шкафу вашего отчёта нет, – довольно резко ответил Барабулькин и недвусмысленно указал на выход. – Извините, мне нужно работать.
Не успел Тарашкин закрыть за собой дверь, а Барабулькин открыть створку шкафа, как в кабинет шумно ввалился вечно жующий Съебасов. Он вальяжно облокотился на стол Барабулькина и заговорщически проговорил:
– Барабулькин, не буду ходить вокруг да около. Козюлькин обещал заплатить десять штук тому, кто сейчас выяснит, что у тебя в шкафу. Козюлькин думает, у тебя там баба голая. А я думаю, у тебя там наркота, оттого ты сегодня такой долбанутый. Но сам понимаешь, без тебя мы спор не разрешим. Поэтому предлагаю взаимовыгодную сделку: ты говоришь, что прячешь в шкафу, а я делюсь с тобой выигрышем. Идёт?
Барабулькин озверёл.
– Нет, не идёт, – прорычал он и ринулся к двери, за которой, как оказалось, толпился весь офис «Креведки» во главе с Козюлькиным. – Хотите узнать, что у меня в шкафу? Заходите все. Милости просим.
Барабулькин сделал широкий гостеприимный жест, и сотрудники, немного помявшись, бочком вошли в кабинет. Сквозь зубы Барабулькин начал:
– Я работаю в этой конторе уже четвёртый год. И уже четвёртый год терплю вашу придурковатость и хамство. Я бы и дальше терпел. Вы мне платите, я терплю. Но что вы мне в душу лезете? Какое ваше собачье дело, что у меня в шкафу? Даже если у меня там бабы голые, какое ваше дело? Я работу выполняю? Выполняю.
– Ну не скажите, – влез Козюлькин. – Это моё дело. Я на работе разврата не потерплю.
– Разврата не потерпишь? – перешёл на ты Барабулькин. – А твои сортирные запросы на разврат? А правила твои корпоративные разве не пошлость? Но с сегодняшнего дня мне плевать на тебя и твои указюльки.
Барабулькин сделал паузу, тяжелым взглядом обвёл всех присутствующих, потом медленно подошёл к шкафу и достал оттуда бутерброд.
– Бутерброд у меня в шкафу, – с расстановкой произнёс Барабулькин. – Охренительный бутерброд, с колбасой. И я его намерен съесть, потому что я хочу жрать. А жрать я хочу, потому что ночью был на твоём сраном корпоративе и утром проспал.
Барабулькин откусил огромный кусок и начал смачно жевать. Он стонал от удовольствия, и каждый проглоченный кусок придавал ему новые силы:
– Ты меня достал. Вы все достали. Вы тухлые амёбы. Вам запретили жрать на работе – а вы молчите. В следующий раз вам запретят срать на работе – бумаги, видите ли, при этом много тратится – вы и тогда смолчите. А мне молчать надоело. Я молчать не буду. Я буду жрать и срать, жрать и срать.
Барабулькин начал громко чавкать.
–  Вы ведь тоже хотите? Вы же сейчас все слюной изошли. Признайтесь, хотите? Так я вам дам, дам каждому. Подходите, выдавите, как говаривал кто-то известный, из себя раба. Начните с маленького кусочечка колбаски.
Вечно жующий Съебасов тронулся было с места, но тут же передумал. Остальные молча стояли и смотрели то на Барабулькина, то на Козюлькина. Им, действительно, захотелось есть, но ведь козюлькиным указом запрещено. Может, он его отменит? Ведь идиотский указ. Козюлькин тоже молчал, правило он отменять не собирался. Более того, только что он придумал новый – об увольнении Барабулькина.
– Ладно, я всё понял, оставайтесь в своём болоте. Продолжайте тухнуть здесь и вонять. А я не хочу. Я хочу цвести и пахнуть, – сказал Барабулькин.
Он доел бутерброд, в тишине собрал в рюкзак свои вещи, оставил на клавиатуре засохшую веточку укропа и молча вышел из кабинета. Он знал, что это был его последний день работы в «Креведке», но зато какое неимоверное счастье он испытал, когда хоть на секунду смог вырваться из оков «хорошего воспитания» и продемонстрировать своё настоящее лицо.