Владимир Ильич Ленин обожал отдыхать в Горках. Если выдавалась хотя бы кратковременная пауза в его напряженном рабочем графике, он тут же хватал жену, тещу, кого  ни будь из соратников и  поспешал на лоно природы, в благоустроенный особнячок, в деревню, где все ему было приятно и мило до слез.
  Летом его туда во­зили на автомобиле, зимой же на специально сконструированных для этой цели аэ­росанях. Аэросанями  вождь гордился. Что и говорить - детище прогресса. За санями обычно пристегивали здоровенную волокушу, в которой, кутаясь в тулупах, располагались приглашенные соратники, дворовая челядь,  и со времени покушения на него еврейки Каплан, немногочисленная, но  хо­рошо вымуштрованная и политически грамотная охрана.
  Телохранители набирались в основном из числа ту­пых и злобных  латышей. Русским, ни партийный бомонд, ни сам Ильич, не доверяли.
  Оказавшись в деревне, глава пролетарской республики, подолгу гулял на свежем воздухе, обходя  кругом, живописные окрестности и наблюдал жизнь провинциаль­ной глубинки, так сказать из нутри, во отчую. Вышколенные латышские чекисты изо всех сил старались, что бы никого из крестьян не оказалось  поблизости. Сам по происхож­дению дворянин, Ленин их любил не очень, хотя и по­стоянно ман­кировал, своей за­ботой  об обездоленных. Благодаря этой, вполне естественной для русской интелли­генции черте и родилась пятая легенда о «самом человечном человеке» - Ле­нин и печник.
  Иногда, особенно ранней осенью Владимир Ильич, имел обыкновение, прошвыр­нутся по окре­стностям с ружьишком, вспомнить былые годы, поразмыслить в оди­ночестве, а по­путно  добыть зайчишку или вальдшнепа. Охрану в такие походы, вождь мирового пролетариата не брал. Латышские  чекисты, знаменитые не только своей тупостью, но и упертостью,  Петерс, Удрис, и Вацетис были готовы грудью закрыть его от происков контрреволюции, однако в лесу пугали  дичь и ме­шали плавному течению одинокой мысли. Да и с фузеей в руках  непримиримый враг ми­ровой буржуазии был уже не про­сто Ленин, а человек с ружьем. Пусть недо­деланный, а все же боец, могущий вну­шить встречному трепет возможной расправой.
    Селяне в свою очередь, издали завидев чужака, об­ходили его стороной. Как говорится, не хотели будить лихо. Впрочем, лихо в наиболее своем кровавом ва­рианте, уже  вовсю шагало по необъятным родным просторам. В государстве, по инициативе партии боль­шевиков  во главе с самим  Лениным, на всех парах, разворачивалась машина красного террора. На одной из таких охотничьих  прогулок  Ильич и повстречал в первый раз печника, по фамилии Бенде­рин.
  Бенднрин пилил в лесу дерево, а большевик номер один, возвращался в отличном настроении  в Горки с охотничьим трофеем – к патронташу  была приторочена пара отменных рябчиков. Удачливый охотник воображал, как с порога к нему в объятья бросится жена Наденька, называя его добытчиком. Такое кривляние и сейчас, спустя годы, выглядит нелепо. Муж добыл ей страну, раскинувшуюся на одной шестой части суши, со всеми неисчислимыми бо­гатствами и омывающими ее морями, а баба-дура могла впасть в транс из-за пары принесенных им дохлых птиц.
    Проходя мимо гру­бого, не разговорчивого Бендн­рина, лязгающего пи­лой,  Ленин остановился и с вы­зовом стал его корить, дескать,  по какому праву, крестьянин пи­лит в общественном, принадлежащем всему трудовому  народу лесе, дерево. Данный проступок значил не просто акт вандализма, а воровство и не банальное умыкание, а государственное хищение и как следствие вопиющее презрение законов новой вла­сти трудящихся.
    Это мы сейчас знаем, кто такие этот «на­род» и в особенности его слуги, а тогда дремучий печник считал, что народ  есть он сам и поэтому посоветовал  в грубой форме, Владимиру Ильичу, идти мимо, еще не зная, с кем связывается. Конечно, у Ленина было ружье и он бы мог попытаться аре­стовать вора, однако трезво рассудив, что дробь, рассчитанная на рябчика может только еще больше разозлить и без того свирепого мужика, ускорил шаг и шел до деревни не оборачиваясь.
  Дойдя до резиденции, вождь послал латышей разораться с потравщи­ком леса, и было понятно, учитывая досаду патрона, каким образом, должны были сделать это кровожадные чухонцы, не имеющие за душой ничего святого.  Все втроем, короткими перебежками, прячась за деревья, они долго нарезали круги по лесу, но Бендерина не нашли. Тот, спилив де­рево, уволок его в неизвестном направлении. Пред очи вождя, охрана вернулась за­темно и ни с чем. Благо Ильич, как это бывает у людей азартных, но не злопамятных, к тому времени  уже успокоился и не гнев его прошел. К их возвращению он интимно сюсюкал с супру­гой в меблированной гостиной и выходка наглого крестьянина на этот раз, осталась безнаказанной.
    В следующий раз, нашим героям было су­ждено сви­дится в начале лета. Стояли жаркие денечки, и Ленин в очередной раз посетил Горки. Нарком здравоохранения Семашко посоветовал вождю чаще бы­вать на све­жем воз­духе и тот регулярно с утра до полудня прогуливался меж колосящихся по­лей и наливающихся соком лугов. С охотой Ильич завязал. Таскать ружье ему уже было тяже­ловато, давали знать о себе приступы грудной жабы и по­этому он просто про­ходил одну-две версты на легке, с короткими привалами на от­дых.
    Как и в прошлый раз, их встреча произошла неожиданно. Вождь расположился на живописном лужке, на рас­стеленном пледе, возле корзинки с термосом и бутербродами. Выйдя на прогулку спозаранку,  он успел нагулять аппетит и с удо­вольствием закусывал. Тут и вырос перед ним, как черт из под земли, шедший, куда-то по своей надобности Бенднрин. Охрана бегала неподалеку, неистово маша марле­выми сачками. Надежда Константиновна с гимназических времен коллекциониро­вала сушеных бабочек. Это было ее хобби, которому она отдавалась со всей страстью. Говорят, что пятью годами позже, когда встал вопрос о похоронах В.И. Ленина, именно она рьяно вы­ступала за мумификацию супруга. Но это так, к слову. 
    В воздухе между вождем и народом повисла немая пауза. Оба друг друга узнали. Первым в наступление пошел Бендерин, начал горячо поносить чужака, дескать, тот мнет покосную траву на лугу, между прочим, не частном, а общественном, и так же как лес, принадлежащем народу. Поначалу коммуниста номер один от подобной бесцеремонной наглости бросило в пот. Разум его отказывался воспринимать проис­ходящее. Его, личность мирового масштаба, перед которым трепещет вся буржуазия, за завтраком, какой-то безродный босяк смеет порицать на повышенных тонах и не стесняться при том в выражениях. Ильич вскочил на ноги, и грозно замычал, ибо рот его был на­бит сандвичем с индейкой. На бизоний рев вождя трудящихся сбежалась охрана. Через долю секунды ут­ренний воздух прорезал истошный вопль Петерса  – «Стой сволочь кулацкая, ты за Ленина ответишь!»  Защелкали револьверные выстрелы. Под свистом жалящих свинцовых пчел, пригнувшись к земле, зигзагами, крестьянин метнулся к ближайшим кустам.  Надо сказать, что еще совсем недавно, на полях им­периалистической войны, он служил вестовым. А  вестовому, как известно, бегать под пулями не в первой. 
    Глава советского государства не получил сатисфакции и на этот раз. Бендерин, воспользовавшись суматохой, ис­чез, как будто его и не было. Можно было дивиться, с какой прытью, скрывался от опасности этот довольно крупный  и с виду неуклюжий человек. Услыхав фамилию Ленина, печник пребывал вне себя  от страха. Это нам, спустя десятилетия, Владимира Ильича преподносили как доброго, заботливого дедушку, но тогда, в разгар продразверстки и подавления тамбовского восстания, крестьяне считали его не просто немецким шпионом, но натурально исчадием ада, наказанием, ниспосланным человечеству за грехи.
    До самой своей избы, Бендерин несся ле­сом, не разбирая дороги, как мо­литву произнося – чур, меня, чур! – и крестился. А настроение  первого государства пролетариев было подпорчено. Всю дорогу  назад, он выговаривал опростоволо­сившимся охранникам, и сето­вал на то, что не было при нем его любимого ружья. Иначе бы нахал, возмутитель спокойствия от них, не ушел. Нет, как я уже говорил, Ильич не был ни маньяком, ни убийцей. В нем просто играл азарт. На этот раз азарт охотника.
  После этого случая, глава первого рабоче-крестьянского государства, защитник всех обездоленных, разогнал латышей, как  регулярно не оправдывающих высокое санов­нее доверие. Их  карьеры, перегоняя друг друга, покатились под гору. Все трое про­должили свою службу в ВЧК, там, где сотрудникам мозгов иметь не полагалось, и лютовали  там до тех пор, пока с ними Иосиф Виссарионович не разо­брался  по-свой­ски, ихними же, латышскими методами.
  Бытует у нашего народа мнение, что господь бог обожает троицу. Согласно поверью, третья  их встреча состоялось уже  зимой, аккурат под рождество. Мо­ло­дая со­ветская республика переживала тяжелые времена. Советская власть агониро­вала в тисках белогвардейских орд и наймитов Антанты. Повсюду царил разгул бан­ди­тизма. Один за другим вспыхивали голодные крестьянские бунты. Слу­чалось лю­до­едство.
      На фоне такой не веселой обстановки, партийной верхушкой было принято решение смотаться на несколько дней в Горки, попариться в баньке, отдохнуть. Об­судить меж собой,  за рюмкой чая сложившуюся ситуацию, поискать пути выхода из кромешной «пролетарской задницы».
    На этот раз товарищей-партийцев съехалось больше обычного.  Ленин на аэросанях, Троцкий, Бухарин, Ка­менев, Зиновьев и функционеры помельче, на пристегнутой к ним волокуше. Сталин с Тухачевским на броневике. Буденный на лошади. Дзержинский с Ворошиловым на лыжах.
    В силу большого количества гостей и суровости стоявших морозов, пришлось затопить все печи в особняке разом. Некоторые стали чадить. Для решения проблемы потребо­вался специально обученный человек – печник. Стоит признать, что среди большевиков руководящего звена не было ни одного человека, за исключением, по­жалуй  Бонч-Бруевича, который бы мог хоть что-нибудь сделать руками. Все как один,  умели либо чесать языками, либо стрелять. Бонч-Бруевича с ними на этот раз не было.  Высокопоставленный большевистский «самоделкин» был занят совместно с Николой Тесла установлением контакта с внезем­ными цивилизациями, в надежде экспортировать мировую революцию на Марс.
  Оказалось, что печники в округе были в большом дефиците. Население вымирало от голода  и болезней, разбредалось по городам, арестовывалось пачками. Бендерин оказался единственным.
  Таким образом, вскоре, возле его избы остановились реву­щие и разгоняющие поземку большим пропеллером аэросани, из которых вылез пышноусый командарм и несколько людей в кожанках. Печнику не удалось бежать, его взяли теплым, в постели. Когда крестьянина уводили, евойная баба голосила так, что библейские иерихонские трубы, могли сойти за пастушью сопелку – звенели в оконцах стекла, а пышноусый ее материл «чертовой бабой».  Единственным что могло утешить, дарящим призрачные надежды на благоприятный исход дела, было то, что мужику по­зволили одеться и заставили прихватить с собой кое-какие инструменты.
  Только когда Семен Буденный подвел Бендерина к печи и указал стволом маузера на источающие ядовитый  дым трещины, испуг печника  начал проходить, дрожь в ру­ках по малу улеглась, и он перестал заикаться. Пока печник латал чадящие дыры, за­езжая партийная элита расположилась в обширной промозглой гостиной. Интелли­генция грелась чайком из самовара и нюхала кокаин, военные глушили водку, громко спорили и тушили окурки о разложенную на столе стратегическую карту.
  За­вершив работу, печник появился в дверях, что бы откланяться.  И тут его увидел Ильич. Настроение у вождя, на этот раз было приподнятым. Он выпучил от удивления глаза и указуя не крестьянина ко­ротким, с обгрызенным  ногтем  перстом, грассируя, воскликнул – контг-г-г-геволюция!!!  Где? – отозвался пьяный Буденный и выхватил пистолет. Сердце, в груди  Бендерина  ек­нуло и замерло. Душа обвалилась в пятки, и в голове пронес­лось короткое «все!».
    - Остынь Семен! – по­слышался приказ с выраженным кавказским акцентом. Будущий «отец всех народов» входил  в роль управителя люд­ских судеб. Говорят,  что несметное количество народа впоследствии он загубил, но вот одного печника спас. Это факт.
    Опять Бендерин бежал домой, не останавливаясь, на этот раз, прыгая по сугробам. Ноги сами его несли в безопасное место подальше от большевистской гулянки. Ко­гда он влетел в избу, баба евойная, с опухшими от слез глазами, бросилась кормильцу в ноги. – Где был?!, на ее вопрос, печник огрызнулся – чай, блядь, пил! И добавил – У Ленина!
  Бендерин жил долго. Может не так счастливо как хотелось бы, но лучше многих прочих. И до конца дней своих, поминал Иосифа Виссарионовича с благодарностью, не как своего благодетеля, но спасителя. А более позднее стихотворение Твардов­ского «Ленин и печник» Бендерин не воспринимал. Ибо там все от начала до конца было наврано.