-А скатерть эта, ребята, очень непростая , -обводя группу учащихся добрым близоруким взглядом сказал экскурсовод Колокольчиков
-Видите вот эти бурые пятна в левом углу? Это кровь тех , кто сделал наше настоящее таким, как оно есть.
-Скатерть как скатерть, -с недоверием аденоидно прогнусавил будущий маляр Кропоткин, получивший благодаря своей фамилии кличку «Анархист» юноша с сальным лицом и сальными же до плеч волосами
-И пятна от чего угодно могут быть, да  Светка? -заржал  Кропоткин, глянув на вспыхнушую щеками старосту группы Лошадникову, инстинктивно огладившую юбку в районе ягодиц ладонями
-Молодой человек,-начал Колокольчиков, вложив в паузу между молодым человеком и продолжением спича диалектическую пропасть между собой и маляром-первокурсником
-Гайдар в ваши годы полком командовал! Такое было время…А какое было время, спросите вы?
-Иди , - сказал Мальчишу Малкин
-Иди в катакомбы и пугай буржуинов. Вой на разные голоса, жути наводи! Сделай всё что сможешь!
-Вот!-сказал Малкин и протянул Кибальчишу две пачки папирос «Ира».
-Всё что есть! Есть захочешь, борщ домашний вспомнишь, пряники, знай, нет этого ничего и варенья нет! Всё проклятый Плохиш съел. В три пуза.
-Заголодаешь, закури как Я и полегшает
Кибальчиш положил папиросы в полевую, потёртую, снятую с беляка –офицера сумку и зашагал к оврагу . Там был вход в катакомбы.
Папиросные коробки краплёные кровавыми каплями. Знал Кибальчиш, добыл их Малкин, бывший портной, а ныне политрук кавалерийского полка у помещика Свидригайлова. Не хотел отдавать папирос помещик. Да и Малкин не спрашивал. Только дымок пороховой сдул с дула маузера , да сапоги бархатной скатертью от кровавой каши вытер.
-Ну что. курить будешь?-насмешливо спросил у глядящего в потолок водянистой кашей бессмысленного взгляда Свидригайлова
-Молчишь, не хочешь, брезгуешь???
-А я закурю. И наливочки из хрустального графина налил. Так что расплескалось из рюмки через край. Руки–то ещё подрагивали иногда. Животной дрожью. Как у козы недорезанной закатывающиеся глаза.
А после из скатерти знамя сделал. И написал на нём важные-преважные для каждого рабочего и страшные для беляков и буржуев слова.

Кибальчиш спустился в катакомбы .Страшно не было. Знал он эти места с раннего детства. Было темно и сыро. Зачадил свечной огарок, заиграли на стенах тени. Как будто те, кто прятался здесь в незапамятные времена ,завели свой странный танец, в радости спасения от рысккающей снаружи прожорливой братии. Ветерок, пронёсшийся с ревизией по лабиринтам ходов задул свечу. Мальчиш пошел в полутьме. Метрах в пяти находилось заросшее снаружи полевой травой окно-лаз один из сотен, выходящее на пристань .
С пирса доносился густой голос Лещенко, выводящий про чубчик. Оркестровка обогащалась  звуками такелажных кранов, грузящих оружейные ящики на маленький катер с триколором на щегле, скрипом повозок, прибойным шумом множества голосов, командами военных.
  Мальчиш всполохнулся, выкинув вперёд руки, споткнувшись о брошенные какой-то компанией запылённые бутылки «Кюрдамир» и «Абрау –Дюрсо». Фонарик мобильного выхватил из темноты рыбьи скелеты на пожелтевшей от жира и времени газете «Речь», оружейный ящик , в виде стола,под ней, и тюфяк под стеной из песчаника. Усевшись с ногами на тюфяк , Мальчиш включил телефон –но здесь сигнала сети не было вовсе. Несколько минут погоняв незатейливую  игрушку,вспомнил о том, что аккумулятор нужно беречь, с сожалением нажал кнопку выключения и надолго задумался.
-Варя небось крапивные щи сейчас варит.
Сквозняк услужливо – издевательски донёс обонянию запахи кухни, дымящей на берегу. Что- то вкусно-мясное, вперемешку с дымком костра защекотало ноздри.
-Что же делать, как пугать эту белую сволочь, варил молоко мыслей в голове Кибальчиш.
-Как выть??
-Как же мне сейчас выть? Как выть то??-думал Кибальчиш.

-Насмешу только всех,-обдумывал Кибальчиш, ощупывая пачку папирос. И по совету Малкина, сглотнув слюну, закурив, закашлялся.

В голову лезли сцены изэкранизации конан-дойлевской «Собаки Баскервилей»,какая-то тёлкообразная псина с фосфорными глазами, а через головы эпизодов нагло напирала почему-то громоздкая шуба сэра Генри. Очень хотелось  завернуться сейчас именно в такую . Согреться и уснуть. И проснутся тогда, когда развеется весь кошмар и невозможность того что нужно было сделать.
Мальчиш встал с тюфяка , опустился на коленки и по собачьи завыл. Эхо лабиринтов было пугающим даже для него. Также по –собачьи, впрочем напрасно таясь, потом у что то ни часовым, щурящимся сейчас от постоянно бликующего моря никому бы то ни было с пирса его было не видать подполз к окну. Задел какую то громоздкую утварь и отпрянул! Пнул ногой,подсветил фонариком.Патефон!
-А ведь трубу можно приспособить как рупор! Плотно заросшее травой оно служило отличной маскировкой. В лицо пахнуло запахом гербария, сушеных трав. Ветерок потрепал по щекам. Мальчиш огляделся.
Потянул за трубу. Тяжёлая. Внутри что-то  глухо  звякнуло. Мальчиш перевернул трубу зевом вниз и потряс. Под ноги  нехотя вывалился свёрток. Грязноватый платок, то ли портянка.  Он приподнял свёрток и потянул узел. Из платка наземь посыпались патроны! Оружие ,  уже на ощупь ронял Мальчиш. В свёртке действительно лежал револьвер. И десятка три патронво. Маслянисто –пыльных. Внизу шла неспешная возня. Ближе к песчаниковой горке трое в черкесках и мохнатых папахах жарили мясо на шелковых лоскутах далёкого и потому беззвучного костра. Один , стоящий лицом к соглядатаю , чёрнобородый абрек-осетин смеялся , и что-то рассказывал товарищам. Рядом в пыли валялись собаки, охочие до всего съестного..И вдруг Мальчиш увидел Плохиша. Худенький гимназист , в серой форменной шинели, хромающий, по отчётливо скрипящей гальке берега. С палочкой. Так. Как его описал Малкин.Не сказал всей правды Мальчишу Малкин. Да , были ещё сильны белые недобитки. Шастали по горам да степям офицерки в фуражках с выгоревшими околышами. Таились под соломой обрезы кулачья. И нужно было выкурить всю эту свору и засеять землю семенами нового времени.Но была и другая  причина отсылки из дому Кибальчиша. Его сестра Варвара. Её грудной, бархатный , воркующий голос. И глаза , полные топазовым светом. Русые, до плеч волосы. Когда варварина засученная до колен юбка, в которой она мыла и скоблила старенький, давно не крашеный пол хаты задиралась до колен, у подпольщика Хаима плыли в глазах газовые розовые круги..
Он смотрел на неё как кот на сметану, делая вид, что читает у лампы. Тело его начинало мелко, животно дрожать, как в день убийства Свидригайлова. В ушах шумело и роились белые мухи. Малкин много курил. А после к нему долго не шел сон и поутру болела голова.
Но вид её обтягнутого линялым ситчиком девичьего зада был той ниточкою, той связью, далёкой и печальной мелодией с забытого берега, утерянного навсегда. Малкин после валяния в госпитале с обычным окопным тифом избавился от болезни, но приобрёл другую болячку – подхвахенную от пулемётчика Бунчука большевистскую ідеологію и довеском от перенесённой болезни полную, безапеляционную импотенцию .
-Импотенция, болезнь сопутствующая  тифу, -положив пенсне на стол, рядом со стаканом с остывшим чаем вещал доктор Вехин, собрав выздоравливающих в актовом зале.
Малкин краснел и щурился,глаза его слезились и хотелось плюнуть и растоптать.Плюнуть и растоптать.
Малкин чинил карандаш, пыхая папироской в сторону. Дым облаками, подсвеченнными  редким пока ещё февральским солнцем,  плыл сизыми облаками над столом, тыкался в грязноватое стекло окна, оседал .В кухне возилась Варвара. Малкин , задумавшись на секунду, смахнул рукой карандашные очистки на пол. , по смотрел на безвольный, скомканый окурок и тихо позвал
-Варвара!! Варя!!
Варя, вытирая подолом передника руки заглянула в комнату , поправив  выбившуюся прядь
-Убери здесь! Встал, стряхивая стружку с застиранных галифе. Птичьим хватом схватил со стола папиросы и спички, отряхнул листы бумаги.Варя через минуту вернувшись с мокрой тряпкой споро заялозила по полу. Малкин не уходил, наблюдая, чувстуя нарастающую барабанную дробь вожделения , предвещавшую наступление какого- то языческого войска, с там-тмамми, одеждами из шкур. Вдруг ему из-за свинцовой непроглядности его сегодняшнего , словно в просвет между тучами показались вечно смеющиеся глаза друга детства Лёньки Шрайдмана и девичья улыбка его сестры, Сони. Что то мелькнуло, незаметное , как одинокая искра. Кажется они играли в кучу-малу, там, в беззаботном босяцком детстве. Малкин старался навалится на Соню, девочку с уже округлившимися формами и вылезал из свалки счастливый и расхританый, с красними щеками и запасом видений для ночного рукоблцудия.И тут же щель  схлопнулась. Он в два прыжка подскочил к кровати. Варя, вечно приветливая и улыбчивая Варя, сметя сор  и протерев пол,разгаживала невидиме складки н асером пододеяльнике малкинской кровати. Последние штрихи уборки. Малкин в два прыжка
подскочил к ней, полусогнутой и оседлал , словно козла в школьном гримнастическом зале. Варя шлёпнулась лицом в пахнущую табаком постпль, затрепыхалась пасхальной голубкой. Малкин жадно задирал ей подол, вдавливая затылок в удушье кровати,хватал за зад, щипал ягодицы, сопел.

Далее следовала неумолимая кода.
Поц в штанах безучастно валялся больным псом, равнодушный и уставший от жизни. Малкин схватил  висевший в изголовье, наборной, с шариками и железными завитушками кровати палаш и засадил ножны в варин срам. Чавкнуло. Варя закатив глаза и охнув, лишилась чувств. Спектакль без жертвы потерял смысл. Малкин встал, отерев ножны о подол вариного , задранного до лопаток платья. Прищурившись , закурил. Запершило, закашлялся. Весь вечер прошатался он по городу. Выпил пустого чаю у сапожника Пришвина, сочувствующего на полшага большевикам. Возвращался по тихой, кривенькой улице . Вызрела полная луна.

Малкин вернулся затемно. Вари дома впрочем не было.Закурил в постели  , потушил в темноте окурок и уснул.

Да и что? Так бы и покатилось колесо жизни дальше. И не такие слёзы и косточки перемалывало.
Очнувшись, Варя убежала к тётке. Кузьмины жили на другой стороне посёлка. Егор  Кузьмин, двоюродный брат, сунувшись под вечер в дом услышал вой и плач. Завозившись за приоткрытой дверью связал из утопающих в вариных слезах слов суть –горькую и злую.Сжал в кармане ручку складного, с отбитой на кончике наборной рукояткой, ножа. Вышел. Во рту закипало.

Ночью хиленькую щеколду в двери вариного дома тихонько отодвинуло лезвие егоркиного  ножа. В пепельном лунном  свете , в комнате у окна спал Малкин, раскинувшись в исподнем.Ваня, раззувшийся ещё на улице , бесшумным котом вгляделся в белое пугало силуэта. Снял висящий там же в изголовье палаш.
Малкин то ли засипел, толи завижжал недобитой свиньёй. Ване, в отличии от щепетильных писателей недосуг было вникать в тонкости агонии . Он уже бежал, прячась в ночной тени вдоль улицы. Подальше.
Подпольшик Хаим Малкин был зарублен в своей постели белогвардейцами. А скатерть эта, непростая ,а  вернее знамя , всё что дошло к нам , напоминанием о тех страшно интересных временах, -подытожил Колокольчиков.

Кропоткин сонно зевнул, дослушав , покатал в кармане пиджака подбитую «косулю» и потянув за рукав приятеля, одновременно подмигнув Тане Голубевой.

Варя, обняв Мальчиша, прижав его голову к своей груди, смотрела назад, на берег, не замечая то ли слёз, то ли брызг от табанящих по воде вёсел.
Сестра встряхнула грязную от птичьего помёта мальчишеву шинель. Задремавший нахохлившейся птицей Мальчиш, отметил, как глухо булькнул, вывылившийся за борт, в море револьвер, посыпались на дно лодки патроны.И море, над которым опускался по театральному  красивый, коралловый занавес заката, с подрисованными фальш-дымками парохода, покачивая лодку , словно в пригоршне, наблюдало. По матерински слегка , сквозь улыбку . огорчаясь. Не ведая в своём бесконечном , без сегодня, вчера и завтра сознании , зачем людям эта грусть. И убаюкивая лодку, сидящих в ней и всё окрест . Всё будет хоро-шшшшшшшшшшшшшшшшшо. 

Не той породы был Малкин, что бы так просто умереть.Выжил, выкарабкался по сахарным, сначала мутным, затем осязаемо крахмальным пикам больничных простыней.Воевать врачи его больше не пустили. А после войны стал писать книги.  Для детей. Приключенческие.
-Вот такая история ,-окончил Колокольчиков, провожая взглядом  бурно жестикулирующего за окном,перед Голубевой Кропоткина и вежливо указал перетоптывающимся в ожидании окончания экскурсии ребятам на дверь.