Николай дернулся, проснулся, открыл глаза и сразу же схватился за мошонку, – одного яйца уже не было. Гмыря по-детски захныкал: «Отрезали все-таки, суки!». Зашитый шрам на месте бывшего яичка немного побаливал.
Трагедия случилась на охоте. Николай с двумя приятелями Пупковским и Жуком пошли на кабана. Побродив несколько часов по лесу, они вышли на опушку, где пасся теленок. Сделали привал, – выпили четыре бутылки водки. Пупковский предложил забить теленка и не мучиться поисками охуевшего кабана. Гмыря спьяну сказал, что неплохо бы было перед смертью покрыть телочку. Жук был против: «Ребенок же еще совсем – как можно?» Николай решительно поднялся: «Сейчас все можно!», и направился к животному. Прихватив ружья, приятели пошли вслед за ним. Телка мирно щипала травку и, похоже, даже не заметила, как сзади подкрался Гмыря. Николай спустил штаны и остановился в нерешительности, – до коровьей пизды было слишком высоко. Он шепотом попросил: «А ну-ка, ребят, помогите!». Пупковский с Жуком подошли и приподняли Николая за локти. Гмыря растерялся: «Блядь, бычок что ли?» Теленок почувствовал, что сзади происходит нездоровая канитель, – кто-то без разрешения тыкает ему чем-то в жопу. Он резко развернулся и боднул Гмырю в пах. Николай дико взвыл от боли. Держащие его приятели засмеялись, и вместе с ними отбежали на безопасное расстояние. Дальнейшее Николай помнил плохо. Кажется, его на попутке отвезли в районную больницу. Улыбающаяся толстая медсестра вколола ему какое-то лекарство, и он впал в забытье…

Вскоре мошонка зажила, и Николай стал однояйцевым. Это было очень странно и нехорошо. Когда он гладил осиротевшее яйцо, на его глаза наворачивались слезы. Осторожно попробовал подрочить – вроде все прошло нормально. Жизнь постепенно наладилась, и вскоре он встретил такого же горемыку. Толстяк Тарас Мыколенко заметил Гмырю в бане. Выбрав момент, когда Николай остался в душе один, он подошел к нему и резко схватил за муде:
– А ну-ка, шо тут у нас? Ба!
– Отъебись, козел! – Попытался освободиться Гмыря, но огромные клешни держали крепко.
– Звиняй, брат! Ну, здоровеньки булы! Наконец-то я не один! – Расплылся в улыбке Мыколенко.
Николай опустил взгляд, и под складкой живота Тараса разглядел одно большое свисающее яйцо. Они обнялись. Проходивший мимо мужичок с мочалкой громко сплюнул.

В тот же вечер Гмыря пригласил нового брата к себе домой.
– Кока? Джус? – Спросил Николай, открывая дверцу бара.
– Ага, плесни чего-нибудь, жара – пиздец, – уселся в кресло Мыколенко.
Николай достал одиноко стоявшую в баре бутылку водки «Столичная» и разлил обоим по половине граненого стакана.
– От, це добре, – крякнул Тарас, одним махом осушив стакан до дна.   
Гмыре теплая водка чего-то не пошла, он поперхнулся и закашлялся. Отдышавшись, он спросил:
– Тебя то как угораздило, Тарас?
– Та хуй его знает, маленький я был, не помню. Говорят, сцобака погрызла. Поубивав бы этих тварей!
– Да… а меня бычок забодал. Вишь, оно как, – загрустил Николай.
– Да ты не горюй, налей лучше.
Выпили еще. Мыколенко вдруг заявил:
– Ты ж разумей, Родину свою любить и без яйца нужно. Все мы – дети нашей прекрасной страны. А есть такие товарищи, у которых по два яйца, а не любят они Отчизну. И поэтому нет счастья у них. Уебки они потому что.
Немного захмелев, Гмыря тоже заговорил невпопад:
– Помню, когда я еще в партии состоял, секретарь обкомовский ко мне подходит как-то и говорит: «Коль, дело есть. Пройдем ко мне в кабинет». Ну, хули раз дело – то пошли. Он такой, раз – коньяк достает и наливает обоим. Я выпил, конечно, но что-то напрягся, – подозрительно все это. Он замялся, покраснел: «Просьба, грит, у меня к тебе, Николай, деликатная». Ну, я еще больше занервничал – чо за хуйня? Тот стесняется, молчит, в глаза не смотрит. Наконец, говорит мне такой: «Насри на меня». У меня глаза на лоб полезли: «Чо?!». Ну, он грит типа вот такой я извращенец, всю жизнь мучаюсь, короче, такая хуйня – надо чтобы кто-то обосрал. Я говорю, типа там, гуманистические идеалы, хуе-мое, не могу короче. Тот умоляет, разрыдался, пиздец мол, все кого прошу, отказываются – самоубьюсь кхуям и дело с концом. Ну, мне жалко его стало, раз сам хочет, то хули не помочь человеку, не облегчить муки? Уточняю – а куда именно, на лицо или как? Он, такой, типа сомневается, на лицо – это грит слишком, давай на спину. А я чо-то завелся уже. Это, говорю, – не по-нашему, не по-коммунистически! Согласен, типа, только в лицо. Ну, тот задумался немного. Потом говорит: хуй с ним, давай. Короче, он на пол лег, глаза закрыл. Я орлом над ебалом евоным завис. Ну и насрал гавном таким, средней консистенции, и спрашиваю – ну как? Он грит: заебись! Я думаю – тогда уж надо по полной человека обрадовать. Как сел жопой прямо на лицо, да и набздел как следует…
Внимательно слушавший Мыколенко громко расхохотался и прервал монолог Николая:
– Ну, ну, а дальше то что было?
– Да ничего. Благодарил долго, обещал «двинуть по партийной линии». Я потом его даже по телевизору видел. Стал большим человеком. Рассказывал про достижения в сельском хозяйстве и в машиностроении.
– Да, четко ты его загамадрилил тогда. И правильно. Ишь, расплодили выблядков. Я вот, думаю, что академик Сахаров так никогда бы не сделал.
– Как знать, как знать… – задумчиво покачал головой Гмыря.
– А ты – смог! – Рассмеялся Тарас и по-дружески хлопнул Николая по плечу.

Еще через неделю встретили третьего однояйцевого. Как ни странно, им оказался молодой семинарист – будущий поп. Звали его на самом деле Серега, но он почему-то притворно именовал себя Кирилл. Николай с Мыколенко пили пиво в парке, когда мимо них прошел какой-то хуй с бородой в длинном черном балахоне. Гмыря вдруг почувствовал, что его яйцо как-то странно завибрировало:
– Блять, что-то… Ну-ка, Тарас, вроде бы…
– Шо? Наш? – Взволнованно спросил Мыколенко, – Слышь, ты! А ну, постой-ка!
– Это вы мне? – Испуганно оглянулся юноша.
– Тебе, тебе! – Мыколенко подошел и резко схватил его за яйцо, – так, блять, посмотрим…
– Что вы делаете? – Взвизгнул семинарист.
Бля, Колян, точно наш! – Радостно крикнул Тарас, и, дабы не привлекать внимание удивленно оглядывающихся прохожих, с силой обнял нового брата и усадил на лавку, – дивись, Гмыря, каков хлопчик.
– Неужто прохлопаемся, наконец? – Мечтательно сказал Николай и осторожно подергал семинариста за бороду. Юноша явно был в шоке и от страха не мог произнести ни слова.

На следующий день около полуночи все трое собрались в гараже у Мыколенко. В центре помещения находилась странная металлоконструкция. Рядом с ней стоял стул. На стуле лежала какая-то круглая хуевина, от которой отходили электрические провода. 
– Ну, шо, хлопцы, приступим? – Потер руки Тарас, – давай, скидывай портки.
Гмыря с Мыколенко разделись догола, а Кирилл стоял в нерешительности.
– Ну, чего задумался? Снимай свой балахон, не ссы, – подбодрил Николай.
Семинарист стянул рясу и сразу оказался голым. Никакого нижнего белья он не носил. Мыколенко удивленно присвистнул:
– Не холодно без труханов то? Ну, давай, становись вот сюды.
Кирилл послушно встал на указанное место, расставив ноги шире плеч. Тарас затянул на его ногах крепления. Затем нагнул семинариста раком и зафиксировал руки. Кирилл пробормотал:
– В семинарии отец Нафанаил раз склонил меня к греху сему гадкому. Не понравилось мне зело. Ну, раз надо…
Мыколенко усмехнулся. Затем проделал то же самое с Гмырей. В итоге Николай с Кириллом оказались стоящими раком друг напротив друга. Тарас включил радиоприемник, взял в руки серп и молот, и встал рядом со стулом. По радио передавали какую-то передачу про свиноводство.
– Еп твою! – вдруг заорал Гмыря, заметив, что лиловая мошонка его предательски сжалась. – Бля, ну почему так то? Тарас, ты хоть помоги!
– Э, не сметь! – Мыколенко подбежал к товарищу и пару раз сильно дернул за яйцо. – Не балуй! Не балуй!
– А, блять! Больно же, ты чо делаешь? – заныл Николай.
Тут начало пикать радио – наступила полночь. Тарас вернулся на свое место и поднял над головой серп и молот. Зазвучал гимн: «Союз нерушимых республик свободных сплотила на веки великая Русь»… Хуяк! – скомандовал Мыколенко и резко уселся на стул. Электрическая кнопка, лежащая на нем замкнулась, заработал двигатель, закрутились шестеренки. Гмыря с Кириллом с приличным ускорением поехали жопами друг к другу – хлоп! – встретились их ягодицы. Хлоп! – стукнулись друг об друга яички. «Блядь!» – заорал семинарист. Тарас встал со стула. Кирилл с Николаем отъехали на исходную позицию. «Да здравствует созданный волей народов единый могучий советский союз!» – пропело радио. Хуяк! – Хлоп, хлоп! – «Суки!» – вопил Кирилл. Прохлопывание продолжалось, пока звучал гимн. Семинарист после каждого соударения зло ругался матом, орал «Отцы наши!» и «Гоподи, помоги!», но никакая сила ему помочь уже не могла. Жопы у обоих участников покраснели, яйца опухли и болели. Мыколенко довольно улыбался…

Спустя пару дней все трое однояйцевых сидели на скамейке в том же парке.
– Славно прохлопались. Не то, что с Капцовой в тот раз, помнишь, Тарас? – Гмыря выпустил тонкую струйку сигаретного дыма.
– Да эта дура все время ржала как лошадь и нихуя вовремя по кнопке попасть не могла. Баба, хули с нее взять, – ответил Мыколенко.
– Чо то у меня яйцо дергается, – вдруг встрял Кирилл.
– Епт, еще один что ли? – Оживился Гмыря, оглядываясь.
На соседней скамейке сидел какой-то пацан с ранцем и ел мороженое. Тарас с Гмырей переглянулись. Мыколенко прошептал: «Ну шо, смотрите, пиздюки, как я этого поца щас загамадрилю». Он подошел к мальчику и укоризненно покачал головой:
– Не стыдно?
– Что? – Удивился пацан.
– Я твою маму ебал, придурок, – Мыколенко присел рядом и схватил мальчика за мошонку.
– Послушайте, я не люблю, когда так делают. Ну, зачем вы так делаете? Не надо так делать… – заканючил пацан.
– Ну ладно, ладно, – Тарас кивнул своим товарищам и отпустил яйцо.
– Как тебя звать, отрок? – ласково спросил подошедший Кирилл.
– Вова.
– Ну, пиздец тебе, Вова… – пробормотал семинарист, потом вдруг встал на колени, задрал у мальчика футболку и поцеловал его в пузико.
– Ой, щекотно, – засмеялся пацан.
Тем же вечером Вову прохлопали. И вырос он достойным сыном великой прекрасной страны.