Ну, жалею я всех!
Хочу любить, а не получается.
Такой классический русский синдром -  из  любви  одна  жалость выходит.
Любовь – это культурное  растение, и очень редко – дикорастущее.
Настоящей любви учиться нужно,  да кто ж нас научит!
А жалость – она как беспризорная собака, везде живет и не требует воспитания.
От  самородистых юродивых  до  самодовольных  царепрезидентов.  Я  всегда  жалел.
Да и сейчас есть кого пожалеть…

Например, мне очень жалко женщин.
Вся жизнь их – по сути, одна сплошная попытка  освоиться в этом наспех сколоченном  мужчинами  мире. 
Жалко, оттого  что  всё время кажется, будто  он недостаточно наполнен смыслами, особенно женскими. 
Наверное, отсюда  их пожизненное  освоение  этой немыслимой  миссии  по возврату того, что так часто  увозит  Харон. И пусть он один, а их много.  Ведь, большинство из них,  так или иначе,  но участвуют в этой  утомительной гонке-соревновании:  кто больше увезет, кто  больше вернет  этих, в основном,  несбывающихся  жизней.
Для  этого им приходится объединяться в семейные команды  с участием  тех же мужчин,  которых  до этого опрометчиво вернули другие семейные команды…

Жалко женщин.
Мне кажется,  женщины  вообще достойны большего, нежели жить в  мире, где на каждые десять  мужчин приходится два алкоголика, один плейбой, один маменькин сынок и еще один непризнанный гений, который так никогда и не будет признан. А остальные пять -  вечные кандидаты в первую пятёрку…
Ну что они могут дать женщинам  для  их вечной борьбы с  Хароном?  Рано или поздно команды с их участием  будут  дисквалифицированы самой  жизнью.  По большей части за «неспортивное  поведение».

Самолет –  не то.  Слишком высоко и быстро.  Не успеваешь знакомиться.  Вот поезда  - другое дело.
В вагонах-ресторанах плотность  контингента с временно  свободной потенцией максимально высока. И бедные женщины, которых угораздило вляпаться в романтическую профессию  официантки-стюардессы,  лавируют между презрением и надеждой, что среди этого  низковагонного  сходняка  можно будет  отобрать что-то  для собственной давно вымечтанной жизни.

Самих посетителей вагонов-ресторанов мне тоже очень жалко.  Их достали дома  жены и дети, тещи и  любовницы. Они наконец-то вырвались в командировку-отпуск.  Им это  несильно поможет, но иллюзия свободы светится в их глазах тусклым светом старомодного газового фонаря и заставляет заигрывать  с  грудями  и попами официанток.  Нет,  не потому, что  им  это нравятся, а потому что вроде как положение обязывает.
Те и другие уже категорически не  смогут  говорить правду. Поэтому под паленую водку курятся псевдо дорогие сигареты, а за пошлый  анекдот выдается  история чьей-то  случайно прожитой жизни.
И Харон пока отдыхает.

А  еще я жалею животных в зоопарке.  Мучительно напрягают  их невольные взгляды из  неволи.
Но еще больше  мне жалко деревья в зоопарке…  Потому что  их просто никто не замечает.
И домашних животных  тоже жалко. Всю жизнь они притворяются  домашними, и живут не своей жизнью.  А если бы человеку пришлось  всю жизнь прожить, например,  в  кошачьей семье?  На их содержании?.. Приспосабливаться к их ночной жизни, к их повадкам, к их пище…  Жить  не своей жизнью…

Мне  вообще жаль, что жизнь  настолько  коротка, что многие даже  не успевают этого заметить.
Жить –  на самом деле, больно!  По  большому счету, всё, чем мы  занимаемся  в жизни  -  это обезболивание  нашего  существования:  любовь, друзья, дети,  работа, религия, путешествия, кино, театр,  Интернет – всё. 
Харон нервно курит где-то за углом.


А детей как жалко!  И тех,  кто остался  без родителей.  И тех,  у кого родители есть.
Без родителей  –  это тоска и одиночество среди таких же беззащитных.  Нецелованные родителями сироты  обживают этот мир  по-своему:  затаив обиду и  боль,  жестоко  и  прямолинейно,  накапливая в детском сердце общую тоску равнодушия к чужой жизни.
И  как жаль,  что многие родители  в своем  общении с детьми  становятся не лучшими их  друзьями,  а играют  в начальников  и подчиненных,  требуя  через  доверчивые детские слезы безусловного подчинения себе.


Мне жаль всех,  кто  когда-либо  получил «по морде». О некоторых жалею, что мало  получили. О других –  что зря и  «не по делу».
Жалею и тех, кто дал «по морде», потому что их  морда  тоже  зачастую  целовалась с костяшками  кулака,  явно не до конца ознакомившись с  вербальной предысторией отношений владельца кулака и  самого мордообладателя. 

Мне жаль философов. Философы – это учителя сумасшедших.  Они учат людей быть ненормальными.  Понимать  непонимаемое. И не знать простое.

Мне жаль ту тоненькую прозрачную  девочку с длинным  носиком,  которая, прогуливаясь вечером на южном санаторном пляже,  отчаянно дышала некрепким  перегаром  местного пива в лицо своего спутника:
- Я, как Золушка, потеряла  туфельку, а вы как принц, ее  обязательно найдете, хорошо?
Рядом с ней уныло топало  что-то в широких тяжелых штанах и дешевых пластмассовых шлепанцах китайского  производства.
А  девочка  все  покрикивала:
-  Ну, будьте же принцем!  Я хочу, чтобы вы были моим принцем!..
Наконец,  она остановилась и, подняв к нему  лицо,  вкрадчиво попросила:
-  Ну, скажите мне что-нибудь солнечное…
И  тогда  он  схватил ее огромными  ручищами, прижал к себе  и замычал.

Еще я жалею всех больных и увечных, особенно неизлечимо больных и безнадежно увечных.
Солдатиков  всех жалею.  От сказочного  андерсеновского  оловянного,  до  живого,  равнодушно утомленного  дневального  где-нибудь в отдалённом гарнизоне.

Девочек жалею  на Арбате. И не на Арбате - тоже жалею. 
Как увижу их в метро -  то  ли  уколовшихся, то ли  напившихся, то ли просто размечтавшихся, неестественно веселых и держащихся  стайками  по четыре – пять.  Торопливо  раскачиваясь,  спешат они  в свою будущую жизнь.  Все маленького росточка,  каждая  по-своему  неуклюже и  не по погоде одетая.
Куда торопятся? Зачем?  Ведь все равно не избегут  судьбы своей,  которую с большой степенью вероятности можно  уже сейчас предсказать…
Некрасивые,  коротконогие,  выросшие в простых семьях,  скорее всего, неполных,  вскоре они  будут  обмануты  первыми  же мальчишками,  и всеми последующими тоже…
Случайно выйдут замуж  по залету,  или не выйдут…  Будут растить своих случайных детей  как  могут, то есть,  по своему образу  и подобию.  Пытаясь  вырастить детей,  или просто из желания лучшей жизни, или просто ради денег  на дозу  украдут  что подвернется.  А как не украсть,  принципов-то  никаких,  наркотики и алкоголь  уже  здесь, ненависть и недоверие ко всему миру  скоро  появятся.  Угодят в тюрьму за  пустяк, лишатся  родительских прав.  А и не угодят, и не лишатся  -  чем их жизнь будет лучше тюремной?  Жалко их все-таки.
Да и Харон недолго их будет ждать.

Жалею  всех  сторожей, вахтеров, охранников, контролеров,  кондукторов  в автобусах, дежурных по станции,  всех,  кто привязал  себя  на время  ради скудного  заработка  к  маленькому  замкнутому пространству,  в котором  его наделили  обязанностями сторожевого пса.

Жалко разведчиков и шпионов потому, что  измена Родине обычно совпадает с изменой жене и семье.

Страну  жалею, которой  у нас нет.  Ту  страну, которая  могла бы быть у нас всех.  Любимая страна. Где всем  далеко  еще до смерти.  Где каждый  спокойно и уверенно  живет, ни в  чем  не вымучивая  свою  простую жизнь.  Но её нет -  поэтому  и жалею.

Жалею страну,  в школах  которой  на видном месте висит предупреждение: «Учителям  бить детей  разрешается только в  порядке самообороны».



Жалею  страну,  у которой  почти вся история  -  придумана.  И прошлая. И настоящая.  И будущая.

Жалею всех безвинно погибших. 
И безвинно  живших  -  тоже  жалею.  Это святые, жизнь прожившие без жизни.  И мученики  намучавшиеся.

Жалею так называемое  наше  светское общество  -  скопище  амбициозных проституток и просто скучных  блядей.  Продажные содомиты, какие-то  нарочито  вульгарные портные и парикмахеры, якобы  художники,  якобы музыканты,  якобы писатели,  настоящие  торговцы разными видами товаров  - от нефти до  чипсов,  от людей до оружия.
Члены  всяческих  семей,  особенно  семей  Михалковых и Бондарчуков,  настоящие семейства «членистоногих»  во всех смыслах,  какие-то  разгульные певички, которых никто не знает, и которых невозможно слушать и  на которых невозможно смотреть.
Меняющиеся  пофамильно, но не по сути, жирные, потные  и похотливые политики  с  их прилипалами,  суетливо стреляющими глазками,  и так называемыми «адвокатами», вся адвокатская деятельность которых  заключается в том,  что они просто светятся в телевизоре и на всяческих  «светских»  тусовках,  получая известность – чтоб потом  было легче передавать взятки от своих клиентов. 
И -  все друг  другом пользуются,  словно туалетной бумагой  -  по нужде. Большой. Ну очень большой… нужде.

Жалею тех, кто угадал. И в лотерею, и  с кем дружить, и кому служить,  и что говорить, и  что не говорить. И кого слушать. И куда смотреть…
И тех, кто не угадал, тоже жалею.
Жалею  тех,  кто  справедливо распилил Россию, раздавая откаты и подсчитывая миллиарды.
А как не пожалеть тех, кто считает копейки?

Жалею заводить отношения  с теми,  кого жалко  будет потерять.

Жалею всех, кто начитался книг вместо того, чтобы заводить друзей.
Мне  жаль тех,  кому по-настоящему хорошо  удается  только одинокая  тишина  в маленькой  съёмной квартирке, упавшая вместе с недочитанной газетой  с  лежалого дивана.
Жалею  темноту  их усталых  вечеров... 
Между  прочим,  и газету жалко, и диван тоже.

Вы не поверите, но еще мне страшно жаль рядовых работников милиции, и это чувство никак не  ушло  с переименованием ее в полицию. Зарплаты у них стало не намного больше,  а риск сесть в тюрьму, испортить себе жизнь каким-нибудь  самостоятельным поступком или просто разочароваться в человечестве  – предельно велик.  Да, и кто назвал это скучно-равнодушное  действо  реформой МВД?  И поручил осуществить ее самим сотрудникам МВД?  Такая глупость с  ужасными  будущими последствиями… 
Это  - то же  самое, что доверить дрессировку диких зверей  самим  диким  зверям. В результате – в лесу  все спокойно:  все деревья  на месте, а зверей  по-прежнему много.  Воистину:  человек может стать ментом,  но мент  человеком  -  уже никогда.

Жалею потомственных взяточников.  Ведь они  никогда не смогут жить по-другому.
Жалею  всех  безжалостных, потому что  такими не рождаются, а значит,  жизнь совершила с ними что-то, что сделало их повседневно ожесточенными.
Жалею всех, кто не понимает, что увеселительные заведения  - это не то, что они думают,  а просто заведения, где весело и спокойно.
Мне жалко мужчин и женщин, которые  в трудных ситуациях советуются  только  с  бутылкой  замедляющей жидкости,  градусы в которой  измеряются  вовсе не градусником.

А еще, мне жалко одиноких  женщин, которые перестали смотреть  со значением на незнакомых  мужчин,  машинально  примеряя их голову к своей подушке, которые перестали  пользоваться  взглядами мужчин как зеркалом, в котором  отражается  их сегодняшняя  привлекательность.
Их всех кто-то когда-то  любил,  наверное, бил, мучил, обманывал и ненавидел. 
Они тоже любили, во всем кого-то винили, а теперь они почти понимают, что сами  виноваты во  всей своей  вежливо-терпеливой  жизни,  и их сухие руки  будут  постепенно отвыкать от людей, всё более  привыкая к неодушевленным домашним  предметам.


Жалею бомжей  грязных, но не вонючих,  в прошлой жизни  людей простодушных  и беззащитных, которые однажды позволили  обмануть себя так, что теперь они нигде и никто, а на лице есть место для  ежедневного испуганного утомления, но вместо него там поселилась запоздалая мелочная хитрость и скользкие глаза,  в  которые  навсегда  провалилась,  упавшая  до полного равнодушия,  душа. 

Жалею  осеннее небо  в полях за городом  после дождя, когда оно замирает  от истощения  в  напряженной задумчивости,  не зная, то ли ему  проясниться, то ли еще набрать водяной силы,  и пролиться  на разбухшие земли  пуще прежнего.  И тогда в увлекающей свежести  воздуха можно ощутить  запах грусти  расстояния  и  тоски  отсутствия близкого человека.

Жалею  всех по-настоящему  русских людей,  которые в непонятном томлении  и бесконечном  ожидании  светлого  будущего,  растратили  огромные запасы  накопленной  вековой  душевности  на  очевидно пустое и бездушное  настоящее.

Жалею  конкретную    тетку-продавщицу  газет и журналов  в киоске  на конкретной  остановке общественного транспорта,  у которой  из года в год  одни  и те же неуверенные  девушки покупают  Правила дорожного движения, видимо в тайне надеясь, что уж в этом году у  них  все сложится  и обязательно появится  собственное транспортное средство в виде автомобиля.
Хотя по их виду можно сказать, что  лучше бы  им купить  Правила придорожного стояния. Да, те самые -  в ожидании клиента.  Но такие Правила почему-то никто не издает, наверное, потому что все их и так знают.
А транспортное средство у таких девушек в ближайшее время может  появиться  только  одно:  что-то  в виде  борова из булгаковского  «Мастера и Маргариты.
И тетка-продавщица  с  почти  беззубым  ртом  провожает  этих  девушек  потухшим  взглядом  из  окошка-амбразуры.  Из-за  ее беззубости  кажется издалека,  будто  это сама смерть глядит  из  окошка.  Сделала бы себе хоть какие-нибудь  зубы  -  картинка  была бы не такой страшной.
Даже Харону не понравилось бы…

Жалею  всех  дачно-огородных страдальцев  выходного дня. Хотя, почему  дня?  Обычно они стремятся  за город каждую неделю  насладиться  своими  страданиями  с вечера пятницы  до  утра понедельника. Ненасытные!


Жалею мух, проснувшихся в январе,  сомнамбулически  бьющихся  в  наглухо закрытые зимние окна  в безумной попытке  осуществить    предсмертную попытку  второй  жизни.

Очень  жаль веселых мальчиков и  веселых девочек,  еще ничего не сделавших и уже ничего не делающих. Они, наверное, думают, что всё  давно уже  сделано.  До них и без них.

Жалею  всех, кто был  зачат родителями не избытком  телесной радости, а  своей ночной тоской и слабостью  грустных  тел, случайно запачкав  друг друга следами взволнованности.

Мне жалко  одиноких  мужчин,  которые перестали следить за своим  давно обжитым телом,  послушно  притершимся к  житейским невзгодам и к мягкому  вечернему дивану перед телевизором. Простительное погружение  в  неопознанную мужскую тоску.

Жалею  даже сексуальных маньяков, нет,  не педофилов,  когда в черноте их  взбешенного  зрачка  отражаются  уходящие  в ночную  темноту  белые женские ноги.  Эти  драматические  психи  не могут  побороть собственную неуверенность,  а могут лишь в безотчетном ужасе  неудовлетворенности  неинтересно претендовать на  поверженную женскую мякоть.
Им, наверное, неведомо, что есть  какая-то другая дорога от этих свежих женских ног,  приводящяя  прямо к необходимости быть по возможности  рядом с  ними, с этими  беззащитными ногами, быть им  бесконечно преданным и  доверчивым.

Мне жалко  простые  вещи,  которые  изнемогают  от собственного  долголетия, захлебываясь от чувства безусловной необходимости  их  хозяину, все  эти  кофточки,  тряпочки,  тапочки  и рубашечки.  Жалею  и сочувствую  им,  давно  просящимся  на  помойку,  на  выброс,  а я вот  жалею  и  не  расстаюсь  с  ними. (Нет, вот эту рубашку,  в которой  я  сейчас,  все-таки выброшу, пахнет всё-такии...

Жалею  всех:  художников, которые не умеют  рисовать, писателей,  которые не умеют писать,  музыкантов,  которые не любят  музыку,  актеров,  которые не умеют  играть, учителей  и преподавателей,  которые не умеют учить,  воспитателей в детском саду,  которые  не хотят и не умеют  воспитывать детей,  врачей,  которые не умеют  лечить,  -  всех,  кто  занимается  в  этой  жизни  не своим  делом и  живет  не своей  жизнью,  трагически  это ощущая.

Жалею  сомнение в своей жизни и слабость собственного тела, живущего  без  истины.

Жалею  самоубийц,  которые уходят из жизни  досрочно,  словно с  сеанса неинтересного кино.
Ведь ясно, что  жизнь, как и любое кино, рано или поздно закончится сама  по себе.  Ну и что, что плохое кино -  вокруг же живые люди! Можно  с ними обсудить все недостатки фильма,  глядишь:  и жизнь  станет интереснее.

А что такое смерть?
Ужас отсутствия  там, где все присутствуют.
Но ведь те, кто еще не родился – тоже отсутствуют.
У  тех, кто жил, все же есть преимущество:  уходя из пространства, они остаются во времени…
Хотя бы датой рождения и смерти…

Все  идет  по плану.  По спине ползут  мурашки.  По бумаге – буковки…

Опять жалею всех.
Но почему  я так  безжалостно всех  жалею?..

Может быть,  у той тоненькой носатенькой  девушки на пляже  есть  шанс  встретить своего принца?
И она  станет  принцессой.  И войдет когда-нибудь  в  наше светское общество.  И будет глумливо и корыстно использовать всех этих адвокатов, артистов и депутатов…

А может быть, кто-то из бомжей  сможет выбраться  в депутаты?  И сможет когда-нибудь соблазнить нашу принцессу?

И  бегущих по Арбату девчушек тоже  ждет  вовсе не предсказанная  мной судьба.
Может быть, они сумеют  стать  бортпроводницами в  поездах дальнего следования,  похорошеют,  и  им достанет  женской  хитрости  соблазнить  на брак какого-нибудь  командированного, случайно неженатого,  генерального  директора  какой-нибудь средней фирмочки  для дальнейшей счастливой и безбедной жизни.

Или полицейские перестанут каким-то  непостижимым  образом  ощущать себя  ментами в законе? Они начнут уважать других людей.  Всех  людей – включая  опустившихся  бомжей и беззащитных девушек.  Они перестанут бояться своих начальников, творящих  умышленные беззакония, и  никогда не смогут брать взятки.

И тетка продавщица вдруг  соберется в денто-тур  в ближайшую страну  с  дешевыми деньгами, и сделает себе, наконец,  зубы.  И будет провожать  веселой улыбкой  девушек,  случайно купивших у неё  книгу кулинарных рецептов.

И  муха, которой  суждено проснуться в январе,  сможет выжить, и  догонит других счастливых мух, которые  как птицы собрались  осенью  в стаи, и улетели на свой  недостижимый  юг,  спасаясь от холодов…

Или  эта муха, проснувшись  в январе  случайно залетит в  открытый  беззубый рот продавщицы  газет и журналов,  и там успокоится?

А может быть, вдруг депутаты, адвокаты и эпатажные содомиты  покинут  светское  общество, и станут  бомжами?
А кто-то из них поедет напоследок на юг и,  притворяясь принцем, сможет подцепить на пляже  тоненькую носатую девушку?

Но откуда  это стойкое ощущение,  что вся Россия населена гибнущими и спасающимися людьми,  тоскующими о своей  не случившейся жизни? 

… Когда у тебя  есть  время,  почему бы не подумать обо всём этом?  Особенно  вечером  в пятницу?
Из окна  второго этажа  дома, который напротив, вываливается  грустная мелодия  любви  и разливается по двору  мыслями о чужой и непонятной жизни.
Я, как обычно,  внимателен  и  замечаю всё.  И жалею…

…И то, как  у подъездов собираются  женщины  послебальзаковского возраста и  делятся  друг с другом  впечатлениями  о вчера увиденной очередной серии  телевизионного  разбавленного «мыла», а заодно  дают друг другу советы, как лучше бороться с тараканами и пятнами ржавчины на  унитазах.
…И то, как мелкие дети, находящиеся  якобы под присмотром всё  того же послебальзаковского  контингента, копошатся в разломанной песочнице, радостно  добывая оттуда экскрименты, оставшиеся после выгула домашних животных.


…И то,  что оболтусы школьного возраста  сосредоточенно курят  за беседкой, почти не опасаясь  доносов родителям  ни со стороны послебальзаковского возраста, ни со стороны  мелкопесочного.

Немного темнеет.  Хороший  теплый вечер…  И тут из третьего  подъезда  выбегает  какая-то  босая женщина,  и визгливо кричит:  - Ой!  Убивают!...  Люди  добрые! Убива-а-а –ют! 
Она  держится за левую половину лица.
За ней  во двор  выбегает  существо мужского пола  без определенных примет и занятий и, споткнувшись, падает,  прямо  перед  жаждущими продолжения  этого «сериала»  послебальзаковскими глазами.
И продолжение следует:  босая женщина  подбегает к упавшему, и каким-то  нарочито ласковым голосом  начинает причитать: - Ой, Витечка!..  Тебе  больно…  - И пытается поднять то, что лежит, буквально соскребая  все это с асфальта…
Я  жалею  их тоже.  Хотя бы,  за участие в непридуманном «сериале».

…Через некоторое время  во дворе всё успокаивается.  Появляются парочки  молодых людей со своими щупленькими подружками.  Прячась по подъездам, они яростно целуются.
Звук от работающих телевизоров  раздаётся из каждого  третьего окна.
Припозднившиеся  автовладельцы торопливо паркуют свои машины  во дворе.
И я опять  всех жалею. Если у вас есть машина – то вы знаете,  почему.

И тут к четвёртому подъезду  подъезжает  длинный чёрный  «Мерседес».  Из него выходит водитель и,  оглядываясь открывает  заднюю дверь. 
И я,  наконец-то,  вижу  в оптический прицел  того, ради кого весь вечер  провалялся на  чердаке этого дурацкого дома.

Конечно, я жалею этого человека…
И посылаю ему  пламенный и меткий  привет от Харона.