Среднестатистическая пизда, которая пишет стихи, считает себе чем-то божественно удивительным. Её буквально распирает от чувства собственного величия, она становится дурной и мокрой, лепечет глупости о любви и прочей невообразимой пошлости. Иногда её так раскорячивает, что она реально воображает, что Бог, да-да, именно Бог, вкладывает в её пустую голову все эти идиотские строчки. Чаще всего это бесит. И только мадам Штейн... Вот ей можно простить. Не потому что она поэт. Нет! В истории человечества бабы в поэзии жиденько обосрались, не написав ни одной великой строчки. Так что и стихи Штейн отвратительно убогие и пустые. Мадам Штейн – наивная блядь, но настолько наивная, что даже увлечение поэзией кажется милым. Познакомились мы с ней на каких-то чтениях. В полутьме кафе, в туалете которого символично плавало несмываемое говно, разновозрастные полулюди натужно пародировали богему, между ними нервно ходили сутулые официантки, а я сидел в углу и  изображал из себя единственного зрителя. Меня привела сюда подружка, которую я послал на хуй, как выяснил, что она тоже прочтёт сегодня что-то из новенького. Послал не  вслух, рассчитывая, что моя выдержка будет вознаграждена этой же ночью. И вот, когда эта дура взобралась на сцену, ко мне и подсела Штейн.
– Привет, красавчик!  – сразу начала она. – А ты кто, я тебя не помню.
– Я муза, – пошутил я. – Вася.
– Да ну! – обиженно надула губки. – Я же говорю: не помню тебя, а мы тут каждую неделю собираемся. Если бы музы существовали, они бы чаще заходили.
– Зайти-то – хуйня вопрос. Только ты что думаешь, вы у меня одни такие талантливые? Раньше не получалось. Да и сейчас заглянул только, чтобы одну тёлочку, – и на сцену пальцем тщысь, – а точнее в одну, творческое семя внедрить.
Я понятное дело загонял, но Штейн задумалась.
– Это как? – спросила.
– Ты же поэт, блядь! Не знаешь, разве что вы, блядь, поэты не сами пишите? Рукою вашей водит Бог, и пальцами по клавиатуре тоже он стучит. А вы только, блядь, оболочка, сосуд его гения.
– Блядь!
– В точку!
– Нет, почему блядь и  блядь. Разве муза не должна быть какой-то возвышенной, немного неловкой и капельку нежной.
– Затрахали вы меня, девочка. Ты что думаешь, мне делать больше нечего кроме как с вами поэтами. Это вообще моя вторая работа.
– А… Я не девочка.
–А кто?
– Я – мадам Штейн.
– Эх, мадам, и откуда у современных стихоложцев тяга к хуевым псевдонимам?
– Нормальный псе…
– Забей. Это был просто стон. На чем остановились?
– На внедрении.
– Ну да, внедрение… Все так вот и пришёл я сюда, чтобы осчастливить одну из дам талантом. И только даму, я обычная муза, не из этих…
Мадам Штейн задумалась, повозила пальчиком по столу и спросила осторожно:
– А тебе нужна, какая-то конкретно…
– Вот это деловой разговор! – обрадовался я и встал. – Пойдём.
Честно говоря, я думал, что она спросит все же: куда, зачем. Но Штейн молча поднялась и пошла вслед за мной к выходу. Вот что у поэтов не отнять так самоотдачи, пусть и тратят они себя на всяческую хуйню. У самого выхода я показал фак корчившейся на сцене моей уже бывшей подружке, получив в ответ злобный хрип микрофона. Все время пока я вёл Штейн в кусты, она молчала. Только в кустах очнулась.
– Ваня, а как…
– Становись на колени, – перебил я.
Она подчинилась. Я сразу вытащил свой член и ткнул им в лицо.
– Зачем? – испугано спросила она.
– Ты же хотела внедрения?
– Ну, я думала наложением рук…
– Что за глупости! Соси.
– Не, я могу все переиграть…
Она тут же сунула хуй в рот.
– Ты, мадам, не думай, что в искусстве, а тем более в поэзии, получается все по мановению волшебной палочки. Такого понятия как талант – не существует вообще. Бог тебе сегодня дал, завтра не дал, послезавтра у тебя голова болит и ты, блядь, в пролёте.  А через месяц он вообще о тебе не вспомнит. Да и вообще, думаешь – Бог что-то решает. Ни хуя подобного. Ему без разницы все такое. Мелочи, пушинка. Он даёт нам разнарядку: внедрить три поэтических дара на единицу площади. И все. А уж мы-то трудимся. Ищем вас реципиентов, выбираем. А ещё ведь и уламывать приходится. Это ты вот такая правильная, сразу согласилась дар принять, а некоторые строят из себя членов союза писателей, понты кидают. О! Хорошо пошло. Внимание! Сейчас. Сейчас. Готовься принимать… О-о-хо-хо.
Посмотрел вниз.
– Что ж ты, дура, сплёвываешь! – возмутился.
– А что?
– Глотать надо было. Столько дара пропало.
– И теперь что?
Застегнул я ширинку, посмотрел на неё грустно.
– Есть, конечно, способы, –  а в голове-то у меня сразу щёлк-щёлк. – Ты одна живёшь?
– С мужем и детьми. У меня…
– Ладно. Тогда ко мне.
– А это точно поможет.
– Пиздатой поэтессой станешь, без вопросов.
– Здорово! – обрадовалась она.
И правда, здорово! И, вот как такой милой бабе, как Штейн, не прощать её поэтическую блажь? Я прощаю.