Как-то, в далеком детстве,  на рыбалку со мной увязался мой младший братишка. Тогда мне самому-то было лет восемь, а брательнику и вовсе пять.
И я его категорически не хотел брать – рыбалка, сами понимаете, дело важное, почти интимное, многолюдия не терпит.
А малолетний балбес запросто может помешать этому важному делу: начнет там камушки в воду кидать, или, того хуже, сам в нее шлепнется. И всю рыбу распугает к чертовой матери. Нет, мне он там на фиг не нужен!
Но Толик, когда узнал, что я собираюсь на рыбалку, как начал монтонно ныть с вечера: «Хочу на рыбалку!... Хочу на рыбалку!.. Хочу на рыбалку!..», так остановился только на следующее утро. Когда вышедший из себя отец сказал мне: «Возьми его тоже! Только смотрите там у меня!».
Ну что, пришлось взять. Нас с утра пораньше разбудил отец – он собирался на работу. Мама приготовила нам бутерброды: намазала маслом два куска хлеба, присыпала их сахаром и завернула в газетку.
Черви у меня были нарыты еще с вечера. И часам к девяти утра, с благословения мамки, мы с брательником, шаркая сандалиями, ушли на озеро Долгое.
Я тащил удочку, Толик – бидончик, в котором покоилась баночка с червяками и сверток с бутербродами.
Минут через двадцать пути – идти надо было с километр, - мы были уже у цели. С утра в продолговатом озере, обрамленном зелеными камышами, еще никто не купался, хотя день обещал быть жарким.
Детвора обычно набегает часам к одиннадцати-двенадцати. Так что эти пару часов нам никто мешать не будет. И брательник тоже!
- Ты садись сзади меня! – велел я ему. – Будешь снимать рыбу с крючка и бросать в битончик (именно битончик – так мы всегда называли эти трехлитровые алюминиевые емкости, пренадзначавшиеся для молока дома и для рыбы – на рыбалке). Понял?
- Ага! – согласился Толик.
Я вынул из бидончика бутерброды и червей, положил их на земле рядом с усевшимся на корточки братом, а сам зачерпнул воды из озера – она была уже (или еще) теплая, и мне сразу захотелось искупаться. Но я пересилил себя – искупнуться можно будет потом, со всеми. А сейчас надо заниматься важным мужским делом – ловить рыбу.
Я размотал удочку, с трудом наживил на крючок извивающегося червя, и забросил леску подальше от берега.
Пробковый поплавок шлепнулся на неподвижную и слегка курящуюся паром зеленую воду озера метрах в полутора от меня. По воде разбежались круги, и немного покачавшись, поплавок замер.
Я застыл на берегу в классической рыболовно-пацанской позе, выставив для упора одну ногу вперед и сжимая удилище обеими руками.
Но долго стоять, впившись глазами в слегка покачивающийся поплавок, мне не пришлось: он притонул раз, другой, третий, и поехал в сторону. Ага, взяла! Я резко выдернул удочку, и через голову на берег полетел первый улов – трепещущая серебристая сорога с оранжевыми плавниками.
Рыбка сама соскочила с крючка и шлепнулась за спиной брательника, запрыгала на берегу, налепляя на свою серебристую чешую песок.
- Рыба!!! – заорал во все горло мой брат, подбежал к ней и упал на нее животом. – Поймалась!
- Раздавишь! – по-хозяйски прикрикнул я на Толика. – Неси его в битончик давай!
Толик, сжимая сторожку обеими руками, вприпрыжку побежал к бидончику. А я в это время поправлял сбитого на крючке червя. Он был цел, только сполз немного вниз.
- А можно, я его помою, а то он грязный? – услышал я вдруг просьбу брательника. И не успел даже в ответ открыть рот, как увидел, что первая моя сегодняшняя рыба плюхнулась в воду, вырвавшись из рук этого растяпы.
- А она уплыла, - убитым голосом сказал Толян и скривил лицо, собираясь заплакать.
Улов мне, конечно, было очень жаль. Но не лупить же из-за одной рыбки родного брательника? Тем более, судя по первой поклевке, рыбы здесь с утра собралась тьма. И вся голодная.
- Ладно, - великодушно сказал я Толику. – Еще поймаем. Ты только больше не купай их в воде, ладно?
- Ладно, - шмыгнул носом брательник, снова устраиваясь на корточках на отведенном ему месте. И покосившись на бумажный сверток, добавил:
- А когда исть будем?
- Когда поймаем пять… нет, десять чебаков, - поставил я перед нами жесткую задачу.
И, оставив рядом с братом на земле леску с наживленным крючком, вернулся к удилищу и, широко размахнувшись, как обычно в те пацанские годы, через плечо закинул свою снасть в воду (это став взрослее, я научился посылать леску от себя). И тут же услышал дикий рев, от которого у меня душа ушла в пятки.
Схватившись обеими руками за рот и упав на землю, орал Толян. А из-под его ладоней к моему удилищу тянулась леска. Это могло означать лишь одно: я вогнал своему брату в лицо крючок.
Случалось, что я цеплял себя сам за рубашку сзади, за штаны, как-то даже палец порвал крючком. Но чтобы так, живого человека… Да еще своего брательника, за которого мне сейчас дома так всыпят, что я надолго забуду про рыбалку!
Но сейчас главное не это. Может, не все еще так страшно?
Я подбежал к брату, упал перед ним на колени и попытался оторвать его грязные ладошки от лица.
- Покажи, куда зацепило… Да отпусти ты руки!
Но брат продолжал верещать как резаный и еще сильнее прижимал руки. В конце концов, рев его перешел во всхлипывания, и он убрал от лица одну ладошку, потом вторую. И меня всего передернуло.
Крючок впился в верхнюю губу. Он вошел туда почти весь, оставив снаружи лишь миллиметра два цевья с ушком, к которому и была привязана свисающая леска. Крови в месте прокола выступило всего лишь пара капелек.
- Ничего страшного, - успокоительно забормотал я испуганно заглядывающему мне в глаза братишке. – Тебе больно?
-Шють-шють, - прошепелявил Толик, стараясь не двигать верхней губой.
- Ну и нормально. Щас придем в больничку, тебе его быстренько вытащат, и все!
- Боно буит! – испуганно забубнил Толик, тряся свисающей с губы леской. При этом он выглядел так уморительно, что я не выдержал и хихикнул.
- Такую большую рыбу я еще не ловил!
Брат сморгнул слезинки с глаз и тоже заулыбался. Так, жизнь вроде налаживается. Крючок я, конечно, сам не вытащу, да Толик меня к себе и не подпустит. Значит, надо срочно топать в наш фельдшерский пункт, к тете Любе. Она все сделает как надо.
Но не тащить же брата за собой на крючке? А у меня ни ножика нет, ни спичек, чтобы отрезать или пережечь леску.
Так, а зубы на что? И я, аккуратно перехватив леску у братишки под самым подбородком, чтобы не потревожить сидящий в его губе крючок, перегрыз ее зубами. Так что теперь у Толика с губы свисало всего сантиметров десять лески.
Подобрав бидончик и забыв на берегу червей и бутерброды, мы поспешили с братом в деревню. К счастью, на нас никто особенно внимания и не обратил – ну, идут два брата с рыбалки. Да и улицы в это время  были почти пустынны.
Фельдшерица оказалась на месте. В амбулатории было пусто, прохладно и пахло йодом. Тетя Люба охнула и всплеснула руками, увидев, кого и с чем я привел.
- Вот паразиты! – запричитала она, рассматривая Толикову губу. – А если бы в глаз? Мамка-то уже знает?
- Она на работе, - сказал я. – Мы ей потом скажем. А вы как крючок вытаскивать будете?
Толик при слове «вытаскивать» начал поскуливать и потихоньку попятился к выходу из амбулатории.
- Ты куда?- укоризненно сказала тетя Люба. - Хочешь с крючком остаться? А как кушать будешь? А целоваться, когда подрастешь?
- Не хошю, - помотал головой брательник. И не понятно было, чего он не хочет: жить с крючком или целоваться, когда вырастет? Наверное, и то, и это. И потому он покорно пошел с фельдшерицой за белую ширму.
Мне тетя Люба велела подождать за дверью. И я нетерпеливо переминался с ноги на ногу у входа в амбулаторию и прислушивался к негромким приглушенным командам фельдшерицы, доносящимся из-за неплотно прикрытой двери, тревожный дискант моего брательника.
Потом на какое-то время там стало тихо. Вдруг Толик очень громко ойкнул. А спустя пять минут его, с заплаканными глазами и залепленным пластырем верхней губой, но при этом уже улыбающегося, за руку вывела на улицу сама тетя Люба.
- На тебе твой крючок, рыболов несчастный! – сказала она,  и протянула мне пахнущую спиртом разжатую ладонь. А на ней отдельно лежали чем-то откушенное ушко с леской и сам, немного выпачканный в крови, крючок. – В другой раз внимательнее будь, ладно?
- Ладно! – часто закивал я головой. - И это… Спасибо вам большое, тетя Люба!
- Идите уж, рыбачки! – засмеялась фельдшерица, и мы побежали домой.
Конечно, родители, увидев заклеенную губу моего брательника, тут же выведали, что произошло.
Наказывать они меня, не считая словесного выговора, не стали. Но наложили строжайшее табу на наши совместные походы на рыбалку. По крайней мере, года на три.
Однако у Толяна тот случай напрочь отбил всякую охоту к рыбалке. Так что в семье у нас главным добытчиком рыбы долго оставался только я…