повесть в стихах (эксперимент)

Вши

Туманный берег, речка, камыши, рассветный мир улыбчив и скуласт. И сателлиты - бельевые вши, как страны СЭВ, навязанный балласт.
Горит восток отсроченным огнём, а я, взывая к маме и вождям, деру когтями пузо под ремнём, хочу домой, в парную, к лебедям.
Листает кадры беспокойный мозг: в исподнем завтрак в шорохах возни, а я рисую поезд на Свердловск, рисую в мыслях Камские огни.
И где-то там, в предутренней тиши, рыгая сыто (горе - не беда), грызутся в складках бельевые вши, как символ счастья, мира и труда.

ПХД

Шуршит казарма, «демоны» парят, как альбатросов клин по-над паркетом. Семён Бадманов, конченый бурят, стоит у стяга, гордый, как Победа.
Всё в мыльной пене: стены, ноги, пол, похмельных ротных крики: «Отхуярю!». Поэт в трусах, не по-поэтски зол, санитой драит Феликсову харю.
Надев «коньки» шинельных рукавов, скребут паркет, без мыслей и вопросов, две пары ног, четыре штуки лбов, как Линичук и Гена Карпоносов.
Коснётся ночь каштановых свечей, и всё замрёт, затихнут звуки гона. И лишь в каптёрке пара палачей за всё стрясут с Бадманова Семёна.

Стрельбы

Летит автобус, чопорный мадьяр, из окон глас косноязыкой Пьехи. Хрустит попкорн, с картинок лики шмар, то на ученья едут братья чехи.
А рядом с ним, презрев комфорт, бегом, своей духовной силою богаты, пиная грунт  кирзовым сапогом, спешат на стрельбы русские солдаты.
Так испокон на свете повелось, и в этом вся подлунная едина, что подопечный спит, как пьяный лось, и что защитник пашет как скотина.
Бежим, потеем, хрип - немой укор, в глазах тоска размером семь на восемь. Ведь с нами суть, Варшавский договор, и помощь тем, кто помощи не просит.

Рукопашка

Татами, макивары, крик «чимэй», надсадный хрип, ракушка давит муди. Инструктор - обезьянистый пигмей, которого Штурмин одобрил в люди.
Потеют спины, минус пятый дан, звереет строй: мы не бойцы, мы танки! Послать бы этот джаповский пинан и к чехам отвалить глушить «Тростянку».
Свалить на Влтаву к девкам, а потом, продрав щетиной ласковые ляжки, уснуть и видеть милый отчий дом, себя красавца в дембельской фуражке.
Но мы в СА пока что, не в тюрьме, и значит, снова (было б только проку) звучит гортанный окрик хаджиме и стук костей, ударивших по блоку.

Учения

Сон рядового, кишащий бабьём, не погнушались бы глянуть и боги, вдруг заполошное: «Рота, подъём»! Кончились пряники, сбор по тревоге.
Через минуту стоят на плацу полуобутые, полуодетые. Плоть голосует, укор жеребцу, вот она гордость, стихами воспетая.
Злой с недосыпу рычит БТР, где-то вертушек вращаются лопасти. Ну, погоди же, недремлющий сэр, ты не дождёшься томленья и робости.
Не сомневайся в нас, Родина-мать, пусть убегают которым не нравится. Дайте вот только минуту поспать, дайте штаны подтянуть и оправиться.

Самоволка

В каптёрке, что в народе кличут «Трюм», есть в дебрях рундуков и шифоньеров шузы на вырост, джинсовый костюм и треники, что вовсе без размера.
Там можно за каких-то десять крон, отринув солдафонские невзгоды, прикинуться в гражданку без погон, всё для того, чтоб вырвать миг свободы.
А за окном черемуховый май, у чешек сиськи бойко лезут в гору. Самадхи и классический саммай, ведь там, где бабы, нет пустому вздору.
И я бегу, как Шурик от врачей, прощай на час немытая казарма. Но замираю горький и ничей, в когтистых лапах конного жандарма.

Неуставняк

В казарме суд, безвыходный, как пат, пяток дедов зарвавшихся без меры. Кому тюрьма, кому простой дисбат, все по домам, а этих - на галеры.
Неуставняк, суровый, как беда. Неистребим, как родинка на коже. Но кто, скажите, в юные года, не получал по персональной роже.
Не мыл полов бескрайних, как страна, не гнил в нарядах за себя и «друга». Не драил щёткой выбросы говна, летал быстрее маленького Мука.
В казарме суд, полковник-прокурор читает акт, как театральный нумер. Неуставняк, конечно, грустный факт, вот только хлопец от побоев умер.

Подшива

Игла и нить, извечные друзья, а жизнь бойца в бегах, сплошные гоны. И без подшивы тут никак нельзя, поскольку шею выгрызут бобоны.
Игла и нить, виола и смычок, вы неразлучны с лямкою солдатской. Мозолит выю подворотничок, как замполит, неторопно, по-блядски.
Рву простыней застиранный сатин, кладу в два слоя ровно, как поребрик. Пусть пышет злобой старшина-кретин на мой кричащий престарелый кембрик.

Губа

Неуставняк и самоходы, в каптёрке пьяная гульба, на все солдатские невзгоды есть гарнизонная губа.
Где нет салаг и престарелых, а водка - натурально зло. И где всегда найдётся дело, удар по почкам и в табло.
Метла, застиранность подменки, вагон угля, картошки куб. Здесь быстро ставят на коленки дедов с раскатанностью губ.
Здесь попкари из Самарканда, баланда с запахом беды. И здесь спокойно вырвут гланды за дерзкий норов и понты.

Голод

Сквозь годов минувших злую призму, вижу КМБ, мальчишек рать. Голод молодого организма, вечное желание пожрать.
Сучий голод, братья, не до смеха, мамка далеко, нема монет. Как же мы сношали подлых чехов, обтрясая грушу и ранет.
Пёрли, словно лемминги к карнизу, чтоб упасть и скрыться под волной. Срались от молочного маиса, как мюраты под Березиной.
Всё в былом, Стинол рыгает мясом,  но порой грызу назло понтам корочку черняги с постным маслом, словно дань тем канувшим годам.

Дневальный

Сияет солнце в штык-ноже, в кокарде золотом сусальным, запомни враг: не дай божЕ здесь козни строить, я дневальный.
Висит соплёю аксельбант с грудей парадной гимнастёрки. Смотрю на всё с чилийских Анд, плюю на всех с высокой горки.
Дрожат от крика моего больные чопорные дуры. Я тут поставлен для того, чтоб Русь закрыть своей фактурой.
Я на посту в ночи и днём, я власть! Кому тут вправить матку?! Подъём, станишники, подъём! Мочиться, бля, и на зарядку.

Марш-бросок

О, как же сладок твой сосок, … но крик дежурного. Подонки! Тревога, кипеж, марш-бросок, пятнашка по пересечёнке.
Боекомплект, противогаз, стопятой гроб, что ловит волны. Лопатка, «Стечкина» балласт, гавнище с выкладкою полной.
Бегом! Отставить, шагом, нах, опять бегом в жаре июньской. Лопатка членом лезет в пах, сто метров раком, по-пластунски.
Трещат стволы, башка трещит, комбат с двух рук, в натуре Кали. Мы туто, типа, держим щит, чтоб европейцы сладко спали.

Швыряльные ножи

Мальчишками, уйдя за гаражи, в кругу таких же уличных чудил, метали мы швыряльные ножи в буржуя из журнала крокодил.
За прерию канал привычный мир, Майн Рид следил за нами между строк. И Зоркий Сокол был для нас кумир, а Зорро был в натуре полубог.
Теперь, в плену воинственной СА мечу я «Осы» в драное бревно. Гремят куранты, говорит Москва, искрятся в пабе пиво и вино.
Летит по залу нецензурный мат, инструктор стар, не видит берега. Но рыбкой серебристою «Комбат» пронзает горло подлого врага.

Начало конца

Тиснёный бархат, кожа и сафьян, трясёт и плющит в схватках разведроту. Альбомы, шмотки, воздух стартом пьян, летят хрусты, печатаются фото.
Парадный китель золотом горит, под утюгом шипит гармошка хрома. А чемодан давно негабарит, ещё чуть-чуть, последний дюйм и дома!
Бескрайня ночь, и водка как вода, прощай на век навязанная зона. Печальный Ту, лихие поезда, последний визг таможенного шмона.
Прощай, комбат, прощайте, тополя, прощай мордвин с твоей улыбкой глупой. Оплачен долг, теперь мы дембеля! Нас ждут домой, всё остальное в дупу!

Рутина

Боец склонился над письмом, задумчив взор, избушкой бровка, из дней отмеченных дерьмом есть лучший, самоподготовка.
Звучит гитара, дембеля, бухают, месяц до отлёта. Тройной и Шипр идут без бля, субботний день, говеет рота.
В окне готический Каван, пейзажи вымершего цеха. Лежит комбат, мертвецки пьян под кроной грецкого ореха.
Ползёт афганки сладкий шлейф, отбитый у цыган, на шару. Суббота, равноправье, кейф, рутина, пиво и гитара.

ДМБ

Ну, вот и трап, к которому два года мы шли сквозь дождь, побои и снега. Звенит октябрь прощальною погодой, плывут в иное тучи-облака.
Внизу бетонный стол аэродрома, усталый батя машет нам рукой. Чуть самолёта, паровоз и дома! Где будут счастье, солнце и покой.
Там будут девок ласковые руки, вино и стол, накрытый всем двором. И пьяный трёп за мнимые заслуги, хмельная ночь над Камским серебром.
Взовьётся песня, лихо вздрогнут кружки, и кто-то скажет тёплые слова…. Эй, Ляпидевский, заводи брат Тушку. Прощайте! BACK IN THE USSR!