Геннадием Степанович был в своем репертуаре, шпынял нас не выбирая слов и жестов, будто перед ним не мужики за 40 лет, а беспечная школота. Не,  если кто то был рядом, он бы этого себе не позволил. Более того, если прилюдно, то даже к сыну он  обращался не иначе как по имени отчеству и на вы. Но если мы наедине ..  даже руки распускал, старый хрыч

-Нет, блять! Ну што эта за мода такая с удой стоять? Тьфу, ладно бы угланы по 10 лет, а то мужик, яйцы седые! Балбесы. Ну какой прок то от такой рыбалки.

Геннадий Степанович, в миру просто - Степаныч, не был фанатом рыбалки, да и из снастей признавал только сетку. А вид мужика с  удочкой реально вызывал у него раздражение и даже вернее сказать брезгливость.

Сидели мы на берегу Камы  втроем, Степаныч, его сын и мой товарищ Серега и я.  Неспешно уговаривали пузырь беленькой.  Степаныч продолжал негромко возмущаться:

-Не,  мы деревне тожа  на рыбалку ходили, в год два рАза. Первый в разлив, када рыба на луга перла. На ночь собирались мужиками, самогоном затаривались, поразговариваем ночь, с утра воз с мереж погрузили, вот и порыбачили. Потом все лето весеннюю рыбу едим. Вот и вся рыбалка.  Ну ежели свежей рыбки в охотку поесть, летом у каждого витилия и мережи на реке стояли, угланы за ними следили. Ну второй раз в  ноябре, когда морозы встанут на налима сходишь.  Картофельный мешок рыбой набьешь и харе. Поленницей во дворе сложишь  и до февраля с рыбой, дольше канешна  заветривается,  высыхат.

Но чтоб палку с кручком на реку ташшить.  Тьфу.  Это все от безделья.  Все жизь ваша городская, йоп-понский бог.

Йоп-понский бог любимое ругательство Степаныча. Можно конечно по разному трактовать этимологию этого выражения.  Но мы в детстве однозначно  его воспринимали как японский бог.  Геннадием Степанович сразу после войны пять с половиной лет служил в тихоокеанском флоте.  Рассказывал увлекательнейшие байки о китайцах, японцах и прочих тамошних аборигенах. Поэтому мы с детства были уверены што «Йоп-понский бог» это не переделанная йобанаврот или йоптваюмать, а зловреднейший бог японцев, на которого Степаныч имеет конкретный зуб.

-Хотя  знаю одного рыбачка кому эта палка с кручком помогла, да и то ..  Щас расскажу.

Степаныч замолчал ожидая нашего внимания, ну и конечно желая принять на грудь. Я с готовностью плеснул водку по кружкам. Выпили, и Степаныч продолжил:

-Дело было в тридцатых. Мне тада лет девять было.  Деревня наша то стояла у реки, вон там. Там до сих пор колодцы есть.

Степаныч тыкнул на местность покрытую уже высоким, спелым лесом , с видом на Каму и закрытую с севера холмом.

-Видишь это шикарное место?  Но один дом отдельно стоял, на угоре. Да какой там  дом, одно название.  Гнилушший, крыша худая.  Так вот, чей думаешь дом то был? Рыбачка нашего, йоп-понский бог! Петьки - Гнуса.  Рыбачек - дурачек,  день и ночь с пацанвой на реке пропадал. Вдвоем с матерью жил.  Мать его ногами больная, по хозяйству то ниче шибко делать не могла. Никакой скотины не держали, даже собаки, хуле, ее же кормить надо. Огород заросший, она копать не может, а Петька на реке. Лентяй, бездельник каких свет не видывал. Зимой выживали тем, што рыбу на картоху меняли. Голытьба, одним словом.

К  этому времени как раз колхозы стали образовывать. Явился и к нам уполномоченный с города.  Ну што, надо ему на бедноту опираться. А какая тут беднота, деревня зажиточная. Земля, лес, река, все кормит.  Он Петьку-Гнуса в активисты то и прописал.  Поселился у него.  Книжки заставил читать. Ну, от колхоза то не отвертишься, сам знаш, сразу  в кулаки запишут.  Уполномоченный то  нормальным мужиком оказался. Никого не раскулачил, скотину тоже не всю в колхоз сгреб. Жить можно. Тока все Гнуса с собой таскал,  ну а потом и совсем в город его увез. Ну отъезда то Петьки  никто и не заметил  - никчемный человечишка был, за деревенского дурачка, хоть и грамотный.

Так вот через год  в деревню к нам явился новый уполномоченный. Кто думашь? Петька-Гнус!  Да тока какой теперича Гнус, стал он Петр Анисимыч . В кожане, с наганом, йоп-понский бог.  Вот так поднялся рыбачек-дурачек. Хе-хе.

Тока рожу то кулаком не поправишь. Гнус хоть с пацанвой и перестал яшкаться, но как был  балбес  и бездельник так и остался. Все на работу, а он на реку или контролирует руки в бруки, работничек,  йоп-понский бог.  Думашь дом отремонтировал?. По его распоряжению сельсовет поставили рядом с его домом. Он туда и переехал.

Ну давай нам строить светлое будущее. Первый шаг в коммунизьм, это перенос деревни.  Вишь ли энтот ушлепок, с людьми решил рядом жить. Переносим, грит,  деревню на гору к дому моему. Ему мужики: «Анисимыч, да нашто нам на гору, там же ветра всегда, земля худая, вода далеко .  Давай мы тебя перенесем поближе к деревне.»  Сплюнул, гнида,  и отвечает «Я сказал переносите.  А нет, совецка власть, выводы сделает».

Больше с  пол деревни съезжать стало, стремясь занять место получше, а с треть осталась. Дед твой, Серьга, тоже остался. Гнус, сука, ни слова за это не сказал. Токма через неделю  пришел с утреца во двор, сунул бумагу деду под нос и грит-  «Вот те Степан предписание, завтрема,  чтобы изба стояла в деревне. Даю  сутки. Не переедешь, сядешь за подстрекательство супротив колхозов и совецкой власти». Йоп-понский бог!

Опосля роботы за ночь перевезли все избы. Ну подворье то оставили,  потом довозили, а дома за ночь перевезли. Щас с техникой не управились бы, а тогда руками да лошадьми сладили. Всей деревней от мала до велика разбирали избы.

Степаныча не на шутку взволновали воспоминания. Он замолчал и прикурил папиросу. Сделав пару затяжек продолжил:

-Токма река его и сгубила, вернее жадность его и паскудство. Стали мы замечать что в витилях че то одна мелочь стала попадать. Черт знает, вроде не меньше рыбы, но крупняка нет.  О воростве как то не думалось. В то время в деревне даже замков не было. Щеколда накинута, значит хозяев нет. Витиля все в ряд стояли, каждый знал где у кого, не таили, проверяли все вместе. Но тут как то мы в ночное коней гоняли и остановились недалеко от Камы, ну решили по воду сходить. Глядь, а у реки что то темное ворочается. Сначала струхнули, думам медведь, а потом интерес взял вверх, стали подкрадываться поближе. Смотрим, человек в реке возиться. Подобрались еще ближе, йоп-понский бог, да это Гнус! Отбирает рыбку покрупнее.

Хотели отпиздить скопом гниду,  но струхнули, у него ж наган. Отползли тихонько. А с  утреца доложили кто в мелкой рыбице виноват. Мужики видно с ним поговорили, попросили вежливо не паскудить. Через  день Гнус  отлеживался с разбитой харей и отбитым ливером в доме у матери.  Сначала шипел - *Посажу!”  Зубами скрипел. Но видно за собой вину чувствовал или просто духу не хватило, но делу ходу не дал. Да и не знал кто его  в темноте метелил.

Но этим все не закончилось. Хуле, пакостливую кошку тока камень на шее правит. Аккурат сенокос начался, сами понимаете. Весь народ в заботах. На роботу как на праздник, бабы во все белое наряжаются. Красота. Все с мала до велика с утра до поздней ночи на лугах. Но тока не Гнус,  он  токма к обеду объявлялся контролировать.

Так вот, в это время, с утреца,  мы с пацанвой на Каму пошли, смотрим,  Гнус че то на реке толчется. Глядь, а он сука,опять витиля шерстит. Прикинь, пока все на работе, йоп-понский бог! Я когда деду твоему то рассказал он аж потемнел от гнева, но ниче не сказал.

Через день спускаемся  к реке, смотрим, Гнус лежит. Спит штоли думам. Но как то странно. На животе лежит,  а лицо на небо смотрит. Глаза не закрыты,  Ни синяка, ни ушиба. 

Конечно сразу в город отправили за милицией. Возни было страх! Все думали посадят кого . А кого садить то все на покосе были. Постановили, что с угора ебнулся и шею свернул.

-Класс. Вот бог то наказал.

-Хе-хе, ну пущай бог. Тока какого хрена его на угор то понесло, тропка к реке рядом была ее не обойти. Да и как так бошку свернуть штобы на пятки свои смотреть.

Так што проку с рыболовства твоего нету. С безделия все это. Особено теперь. Ладно раньше нигде как в реке рыбы не взять, а щас, иди в магазин да бери. Да и из рыбы то я больше минтай  и хек уважаю, тока вот нихуя он в Каме не водица. Вот так то рыбачки – дурачки.

Костер почти догорел.  В мерцании  красных угольев я явственно видел ту деревню, белые рубахи баб, лица деревенских мужиков. В негромком шепоте реки слышался смех, характерный местный говорок. Я то это еще видел и представлял, а детишки уже  мои вряд ли. Кто им расскажет, да и будет ли им это интересно? Всего поколение и такая пропасть. Сколько времени мы промолчали, не знаю. Степаныч зевнул и вывел нас из раздумий:

- Што пригорюнились детины. Давай дотрясем пузырь и спать,  с рассветом нам еще мережи проверять..