--Нет-нет, что вы, такой мне совершенно ни к чему!--говоривший вернул стоявшему напротив Славе черный, наполовину сгнивший человеческий череп--Это что вообще такое?--он ткнул пальцем в правильное круглое отверстие во лбу и тут же в затылок, вернее туда, где он должен был находится--сейчас там зияла огромная дыра с ломанными краями, размером со спичечный коробок, через которую можно было заглянуть внутрь.--Что это? --повторил он, и не дожидаясь ответа замотал головой-- Такой не нужен! Я будущий врач, в конце концов, а не юрист, чтоб разглядывать и разбираться в этом-- раздельно, стараясь подчеркнуть слово юрист, проговорил он, с подозрением поглядывая на собеседника-- И потом, нижняя челюсть…она явно не отсюда--её же на своё место не поставить! Нет-нет--повторил он и отодвинул Славину руку--это исключено. Мне нужен такой, чтобы виден был каждый выступ, каждый бугорок и чтобы без этих вещьдоков--он снова ткнул пальцем в затылок-- И почему они все у вас черного цвета? Должны же быть белого… Где вы только такие берёте?--сказал он, с сомнением косясь на собеседника.
Тот аккуратно укладывал череп в полиэтиленовый мешок.
  Славу так и подмывало спросить: а где вы лет пятнадцать тому назад были, когда все это валялось в лесу кучами, и по пьяному делу ночью на базе из черепов делали мишени. Наденешь штук десять на кусты вокруг костра, да еще каски на них ржавые понавешаешь, и давай по ним из винта лупить.
  А сейчас, видите ли, качество «головы» его не устраивает!
Слава нервно затоптался на месте и отвернулся.
--Уж не думаете ли вы…что это я сам…его? Того?…-- он не хотел произносить вслух свою мысль.
--Да нет, конечно же, но, честно скажу, как-то не по себе…
--Я всё понял!--радостно подхватил Слава-- У него должен быть товарный вид: чистенький, белый, аккуратный. Как из магазина! Так сказать, будущее учебное пособие. Правильно я Вас понял?
--Вот-вот!
--Но это и стоить будет соответственно!--Слава постарался не упустить удобный момент, чтобы напомнить, что все это небескорыстно. Хотя, первоначально, просьба притащить человеческий череп вызвала у него удивление: до этого момента подобных «заказов» не поступало. Богатым, конечно, с этого дела не станешь, но говорят же: с паршивой овцы хоть шерсти клок. Лучше все-таки «чердак» под заказ притащить, чем для вахты. И если в будущем на этот товар сохранится спрос, то по крайней мере холостых поездок в лес не будет…--А может быть, у вас есть знакомые, которые тоже хотели бы приобрести что-то похожее?
--Само собой, как договаривались. Вы просьбу мою сначала выполните, а клиентов я Вам найду. Не постараюсь найти, а именно найду!
--А вам случайно не нужно…--Слава перешел к основному вопросу, от которого, может быть, зависело будущее его бизнеса.--Вам может быть нужна--он уже хотел сказать «арматура», но вовремя спохватился--недостающие, так сказать, детали? Всё, или весь… как правильно и сказать-то не знаю--он сделал круг рукой, как бы желая заключить в него собеседника и показывая этим, о чем идет речь--Запчасти, что ли…Ну, скелет--наконец, выдавил он из себя.
--Запчасти?! Да ты хоть представляешь себе, что это такое--человеческий скелет?--перешел вдруг собеседник на «ты»-- Это больше чем двести сорок мелких и крупных костей и каждая должна быть на своём месте и соответствующем состоянии, так, чтобы на ней была видна каждая деталь. И если хоть одной косточки не хватает, или она в плохом состоянии, то это уже и не скелет… и цена ему не та. Так можешь?
  Слава задумчиво пожевал губами, перебирая в уме известные места, куда можно было бы сползать за «товаром».
--Постараюсь--уверенно пообещал он.--Через пару неделек. Может быть, через три. Договорились? Я позвоню.
Они попрощались за руку.
  Домой Слава двинулся вдоль железнодорожного полотна, опасаясь с таким «грузом» налететь на ментов, рассчитывая по пути скинуть в какую-нибудь канаву забракованное покупателем изделие.
                                        * * *
          «За товаром на склад» Слава ехал один и ночным поездом--если добираться дневным автобусом или даже поездом, «аборигены» тебя обязательно своим вниманием отметят и на выходе из леса тебя уже вместе с «грузом» возьмет участковый. А попасть к нему в лапы у него не было никакого желания: нехорошие воспоминания об этом до сих пор мучили его ночами…
  Последний раз это было лет пять тому назад, когда они вместе с Джоном выбрались после очередной экспедиции из леса.
Слава тогда, еще не успев как следует привести себя в порядок, помыться и переодеться во все чистое, принялся голосовать попутку. Джон тут же начал плеваться и материть его, но, когда остановился «козел», замолк. Потом сделал в ту сторону шаг, но неожиданно застыл на месте, словно терьер, заметивший крысу, и вдруг, без всяких предупреждений изменил направление и, перескочив кювет, ринулся в кусты.
  Пока Слава удивленно провожал его взглядом, на «козле» включили заднюю скорость и подъехали к нему. Задняя дверь распахнулась.
--Садись--пригласили его изнутри. Слава растеряно залез внутрь, поставив рюкзак под ноги. «Козел» тронулся.
--Ну, что везём?--спросил его сосед-попутчик.
Водитель, не отвлекаясь, продолжал смотреть вперед.
--Так это…грибы…пошли уже!--растерянно, но радостно сообщил Слава: все произошло так неожиданно, что он не готов был к ответу.
--Какие грибы в это время? Да еще рюкзаками?--спросил попутчик и, пошарив на сиденье рядом с собой, надел милицейскую фуражку. Слава потерял дар речи и начал что-то молоть «про исследования, геологоразведочную экспедицию и снятые приборы».
--Ты мне не гони--остановил его мент--Сейчас мы тебя в отдел доставим и выясним, что там за грибы и приборы!
В милиции, понятно, менты первым делом вытряхнули на стол рюкзак и из его содержимого сразу выяснилась принадлежность Славы «к геологоразведочным экспедициям»: пару винтовочных затворов, запчасти к ТТ, хорошего сохрана пряжка «готмитунс» и гансовский помятый и изъеденный временем значок «За рукопашный бой». Слава вздохнул облегченно: еще перед выходом из леса что-то неприятное скребло ему душу и он многое оставил на базе. А если бы он взял хотя бы половину…
  Но когда менты вытащили из полиэтиленового пакета какой-то механизм с ручкой, напоминающий мясорубку, он замолчал.
--А это чего такое?--спросил «шмональщик» и крутанул «мясорубку».
Раздался жуткий, душераздирающий вой.
  Бить его менты тогда не били, чего он очень боялся, просто заперли в КПЗ на неделю и всё допытывались что да как? Да где все остальное? Откуда затворы-то вынул? И кто был убежавший попутчик? Потом им это дело надоело и его, наконец, отпустили.
Джон при встрече в городе посмотрел на него исподлобья и сказал коротко:
--Рогом нужно было шевелить, рогом! Ты куда глядел-то, когда машину останавливал?! На нем же ментовская фуражка была!
  С тех пор Слава предпочитал добираться «на работу» только с ночным поездом. А с «работы», да ещё если загруженный--вообще отдельная тема.
  Наверное из-за своей осторожности он до сих пор оставался на плаву--дома ничего не хранил, куда уезжал--никто не знал. А возможностей «залететь» за пару десятилетий, которые он работает в лесу, у него было предостаточно.
  Поезд начал сбавлять скорость и, наконец, остановился.
--Стоим всего две минуты--предупредила проводница и открыла дверь. Слава спустился вниз, огляделся и сразу отошел в темноту. На станции никого. Только из переднего вагона на платформу сползла какая-то бабка.
  Состав дернул вагонами и, загремев, тронулся, оставив после себя темноту.
  Слава постоял минуту, ожидая когда глаза привыкнут к ней, и, перейдя железнодорожное полотно, пошел в сторону леса.
    Отойдя от станции подальше, он уселся на знакомое поваленное дерево и, запихнув в рюкзак снятые с себя полуботинки, достал оттуда заколенники, и принялся на ощупь, в темноте, натягивать их на ноги. Сапоги настырно не лезли. Правый еще кое-как устроился на ноге, а левый… То ли портянок много намотал, то ли сапог влажный. В конце концов Слава плюнул и, оставив на ноге один носок, с силой пихнул ногу внутрь. Нога неохотно вошла, но сапог непонятно почему все равно жал. Слава притопнул несколько раз по земле: сапог упрямо давил спереди и сбоку
  Он начал психовать--это вечная проблема: надеть все можно было бы и дома, от сапог до штормовки, но тогда тебя любой вокзальный мент за версту видит и о твоем маршруте в лес знает: куда, интересно, может на ночь собраться человек в заколенниках, штормовке и с рюкзаком? Городские менты еще могут предположить что на рыбалку, а если подумают на охоту--уже плохо…
А колхозное НКВД здесь, в этой деревне, твой маршрут по обмундированию видит! Тут таких приезжающих сразу отслеживают. Совсем другое дело когда ты в белой рубашечке, в полуботинках и с рюкзаком: а все колхозники с котулями ходят, что тут подозрительного?!
Но одеваться в лесу на ощупь в темноте--это проклятье! И попробуй только посвети себе чем-нибудь! Дерёвня все увидят…
  Слава снова сел на поваленное дерево, «чтоб посидеть на дорожку» и прислушался.
  Потом встал, накинул на плечи рюкзак и углубился в знакомый лес.
Он стоял сразу за железной дорогой и так мирно шумел, что не верилось в то, что он может скрывать что-то страшное внутри себя.
Впрочем, лет десять-пятнадцать сразу после войны тут ничего не росло, кроме камыша. Старый, довоенный лес был вырублен на блиндажи и землянки, остатки растащены на дрова по тем же землянкам и блиндажам, пеньки выкорчеваны минами и снарядами, а весь плодородный слой перемешан с глиной и камнем.
Деревья и кустарник начали расти в пятидесятые-шестидесятые годы--Слава еще помнил свое детство, конец шестидесятых, когда тут росли чахлые кустики, в которых он собирал ржавые винтовки, раскидывая человеческие кости по сторонам.
  В те уже доисторические шестидесятые еще стояли вдоль дороги, по которой армия выбиралась из котла, разбитые остовы полуторок, со снятыми после войны двигателями и колесами, опрокинутые орудия, и на редких базах копарей громоздились кучи ржавых винтовок со снятыми запчастями.
  Потом время изменилось, пришла перестройка, и другой стала официальная точка зрения. Если раньше, в семидесятые, говорили со страниц газет: «Да ничего этого нет! И все давным-давно похоронены!», то теперь открыто заявлялось, что все это осталось на поле боя, и сотни тысяч, если не миллионы, не похоронено. И начались перестроечные марши и песни под лозунги: «Никто не забыт и ничто не забыто!» И многотысячная толпа любителей приключений ринулась в лес в поисках «останков». Все они, понятно, были «красные поисковики». Но нужен был опыт. А у кого он тогда был? У тех, кто начинал это дело в шестидесятые и семидесятые. Их объявили «черными» и многим спешно пришлось перекрашиваться--официально вступать в какой-нибудь поисковый отряд и там делится опытом.
  Так с тех пор и пошло: черные во время «вахты» перекрашивались в красных, красные, когда им это было нужно и никто не видел, становились на какое-то время черными.
  Тогда-то производство это и сделалось безотходным и если не прибыльным, то, по крайней мере, что-то перепадало. Если в начале семидесятых в лесах собиралось лишь «железо», все то, что еще стреляло, да собиралось оно посохраннее да пооригинальнее, и кости с остатками солдатских сапог уходили в отвал, то в середине восьмидесятых на них появился нешуточный спрос и со всего этого можно было что-то урвать--по крайней мере «крышу», жратву и обмундирование.
Во всяком случае, так было в самом начале этого движения. Уже потом, позже, всякого рода поступления пошли только к вахтам памяти и все постепенно перешли на подножный корм-- что нарыл то и твое, а кости снова зарыть на вахте.
  Разного цвета патриоты вдруг вспомнили, что «там люди»: под кости «поисковикам» выделялась форма, продукты, амуниция--только поставляй. Первоначально количество «поднятых» людей считали по головам, потом, поняв, что не каждая голова сохраняется, начали считать берцовыми костями.
  Но скоро и кости сделались дефицитным и редким товаром, а обученная толпа «красных следопытов» продолжала бесчинствовать: в ход пошли заброшенные гражданские кладбища, «госпиталки»--то, что оставили после себя прифронтовые госпиталя…
  Вот тогда-то и пригодились «старые шахты с отвалами из костей» о которых знали лишь такие как Слава. Пришло время рыночной экономики.
                                                  * * *

  После того как явились «красные», какие-то«зеленые», «белые», стволы сверху потихоньку растащили и принялись за ямы--и все это уходило куда-то на продажу. Если речь шла о чем-то не криминальном, оно сбывалось в скупках. Криминал из-под полы через знакомых уходил и оседал неизвестно где. Когда началась война в Молдавии внезапно появился нешуточный спрос на «дегтяри». Стоимость одного такого «прибора» равнялась легковой автомашине. Слава заметался тогда по лесу в поисках своих гашников. Но тема как пришла, точно так же быстро и ушла. А какому нормальному, мирному гражданину нужен ручной пулемет?
  Следом за этим пришла другая тема: самолеты-пушки-танки, и тут «в бой вступила» Армия, заявив свои права на этот товар: цена на поднятый немецкий «Мессер» минимально исчеслялась сотнями тысяч долларов. И дядки с большими звездами тоже хотели хорошо жить, и чтоб без конкуренции--вон всех из леса!
О деньгах они, конечно, вслух не говорили, речь больше шла «о погибших героях, которых необходимо похоронить достойно». Но хоронили героев иногда в одном гробу с остатками обозных лошадей. И глядя на все это не верилось, что та самая армия с «дедовщиной«, которая не считала живого солдата человеком, могла позаботится о мертвом.
  Но если обнаруживалась где-то старая техника, бой генералы устраивали настоящий.
Слава еще помнил случай с немецким «Фокером», который в 44 сел в лесу под Киришами на вынужденную посадку, да так там и остался, пока они его не обнаружили. За тот Фокер были крупные неприятности.-- ну еще бы, рассказывали, что он где-то там, за кордоном, ушел за сумму со многими нолями.
    Но лес словно одумался, закрыл и спрятал остатки того, о чем люди в свое время стыдились вспоминать и не хотели видеть.
.
                                * * *
  Одному ехать в лес «на работу» было не совсем привычно и немного скучно, но другого варианта не было и Слава совсем не хотел в этот раз копать с постоянным своим партнером--Джоном.
  Тому было несколько причин. Во-первых, нужно было доработать гансовский «лежак», и не то сейчас время, чтобы делится такой информацией. И делится с Джоном заработанным совсем не хотелось--там оставалось всего с десяток могил, не больше, и угол-то был очень интересныйи совсем не тронутый--редкость в наше время. Поэтому решено было доделать одному. Кстати говоря, была еще у него надежда, что заказ на «чердак» и «армаатуру» он выполнит именно там: «лежак» был летний, значит глубокий, на хорошем месте и потому кости там должны сохранится хорошо. Во вторых, там, недолеко у горелого леса было обнаружено два старых солдатских могильника человек как минимум на пятьдесят, а то и больше. И уж в могильниках-то этого добра--только выбирай, что посвежее. Там их всяких разных, косточек и черепов: белых, черных! И «запчасти» на том месте кругом и в изобилии: в том болоте месяцев восемь бой шел во время войны.
«А то, что в могильнике от этого «заказа» останется невостребованным, --рассуждал про себя Слава, пробираясь на ощупь по знакомой дороге--нужно будет «вдуть» вахтерам в ближайшую вахту. Хоть несколько пузырей водки получить за это -- перед Днем победы сюда нагрянет целая орда этих патриотов.
  Могильники, конечно, русские, потому ценного на них ничего не взять, иногда лишь в них попадались ложки да всякие муштучки-зажигалочки и перочинные ножики. А вот «армаатуру под заказ»--это хороший заработок..!
  Это, если повезёт, три его месячные зарплаты фотографа! На эти деньги можно будет купить спортивный велосипед, новые закаленники и даже еще останется!»
  От количества перечисленных вещей и от волнения Слава сорвался с места и, словно скаковая лошадь ринулся вперед карьером, тут же угодив в старую минометную воронку, заполненную водой. В сапогах сразу захлюпало.
Он остановился на миг, раздумывая, «не перековаться» ли сейчас, пока мозоли не натер, но махнув на это дело рукой двинулся дальше--недалеко, решил он, доползу! Шагов через пятьдесят он все-таки остановился: мокрые сапоги жали немилосердно. Слава матюгнулся про себя и, скинув рюкзак и достав оттуда карманный фанарь, зажег его, посветив вокруг и, найдя подходящую лесину, сел, положив фонарь рядом. Вблизи железно-дорожней станции делать этого было нельзя, все из-за тех же местных: поселковские, как говорил сам Слава, «все поголовно сотудничали с ОГПУ».
  Мокрые сапоги сниматься не хотели. Он сначала пытался это делать помогая себе другой ногой, упираясь ею в пятку, а потом принялся стаскивать их руками. В конце концов, матюгнувшись еще раз, взял в руки фонарик, посветил на ноги, и, открыв рот, принялся удивленно разглядывать их, переводя луч фонаря с одного сапога на другой: оба они были на правую ногу.
--Ну, старая кочерга!--выругался он, имея в виду мать, которая укладывала ему в рюкзак. --Ничего доверить нельзя! Всё через одно место сделаем!
  Дальше стягивать их не имело никакого смысла: сырые, в темноте, да еще на одну ногу их ни за что не одеть! Что тогда: тут ночевать или без сапогов до базы топать?!
  Он вздохнул, и, накинув на плечи рюкзак и осветив впереди себя дорогу и лес, прислушался к нему и двинулся дальше.
                                              * * *
  Ночного леса и зверя он не боялся, да и какой зверь тронет человека в летнем лесу? А те, кто тут остался с войны уже не страшны--в загробную жизнь Слава не верил.
  Любимая поговорка Джона--самый страшный зверь в лесу--это человек. Ну, на всякий случай, в том месте где «работает» всегда спрятано что-нибудь стреляющие и если на дворе осень, можно и воспользоваться.
  Слава передернул плечами и осветил придорожные кусты: неприятные истории слышать все-таки приходилось.
  Год тому назад один из питерских «трупорологов», специалистов по гансовским кладбищам, вот так же отправился в лес на работу, оставив кое-какие вещи у знакомого аборегена в деревне и не вернулся… И человек-то был грамотный, заблудится и потерятся такой в лесу не мог. Сельсовет тогда попытался организовать поиски, но стояла глубокая осень, выпал первый снег, и народу собралось немного. Да и место было глухое: по карте до ближайшей деревушке в пять дворов--километров пятьдесят. В таком лесу дивизию спрятать можно!
  Три года тому назад было пару подобных случаев. И почему-то это всегда происходило на «лежаках», всегда глубокой осенью, и перед первым снегом, когда лес стоял голый и без листвы.

«Конечно--рассуждал он про себя, вышагивая дальше--в могильниках полный голяк, карманы выввернуты, сапоги сняты, там даже стволов нет-- еще во время войны всё похоронная команда сняла. А если каким-то чудом в эту яму что-то попало из железа, то это был такой тухляк, который в руках рассыпается: железо рядом с таким количеством трупов не хранится. Что в русских могильниках можно взять? Только кости для вахты. А вот лежачёк распотрошить--это уже хорошая тема!
  И с гансами, что не говори, даже работать интересно и приятно: у них любая вещь себя погладить просит, настолько она эстетична!
                                                * * *
    Основной и отличительной чертой Славы был интеллект. Сам он это знал и чувствовал с детства: если, например, в школьном лагере работали, то как-то так само собой получалось, что он обьявлялся как помощник на кухне, а к тому моменту, когда повара спохватывались, что помощи-то от него нет никакой, лишь болтается по кухне да жрёт, смена уже заканчивалась…
  Если нужно было принести из коптерки лопаты и грабли, то он был тут как тут: все усердно копали участок, а Слава занимался сначала поиском сарая, где хранились те самые лопаты, а потом самих лопат…В конце концов, когда он их доставлял на место, они были уже никому не нужны и всё тащилось обратно.
  То же самое происходило в лесу: обязанности и права в «команде» были разделены поровну, по-братски: права, как аксакалу принадлежали ему и Джону, обязанности подчиненным, которых он, словно опытный начальник отдела кадров, набирал лично из болтающихся по лесу в поисках ржавых патронов «петеушников».
    Лесных «петеушников» Слава терпеть не мог, от этих уродов одни головные боли и проблемы, им бы только пострелять из какого-нибудь ржавого обреза, который в руки-то страшно взять, взорвать снаряд в костре или, еще хуже, поджечь лес. Дети, одним словом. Но вся проблема была в том, что без них, без детей, не обойтись: одному или вдвоем снять наросший за десятилетия слой земли невозможно. Это отберет не только все силы, но и здоровье. Совсем другое дело, одному снять всё, что пойдет вторым слоем--тут, как правило, помошники Славе и Джону были уже не нужны--они всегда стремились справится с этим без посторонней помощи.
    В Славины обязанности входило предоставить «петеушникам» фронт работ и расчитаться с ними теми же самыми ржавыми патронами, которые они так искали. Что, конечно, особого труда с его стажем и знанием леса не составляло. Но самое главное в том замысле было--во-время позвать всех на обед, как раз тогда, когда «слой пошел»…
  Дальше все было просто до примитивности: пока «команда» обедала под наблюдением «папы Джона», содержимое воронки или блиндажа перекачевывало в соседнюю воронку, которая, по понятным причинам, не была включена «в план работ».
  Именно из этой воронки в ближайшие полгода Слава и Джон черпали свои финансы.
  Подчиненные же каждую новую экспедицию набирались новые, так, что никто ничего не успевал понять, как обьявлялся уже следующий призыв…
  Нет, были, конечно, петеушники приближенные к Его особе из первых призывов, для которых он был не просто Славой, а Петровичем, но и они не знали всех его планов и статей дохода… С ними, с приближенными, он рассплачивался «железом» пропроще--обрезами, ржавыми винтовками: всем этим он уже наелся лет десять тому назад, если что-то и бралось, так это только «мелкое» и в хорошем состоянии--то, что можно без особых хлопот продать. Сейчас их с Джоном интересовали только деньги.
  А после случая, когда в советских траншеях ему попался дяденька лет далеко за сорок, весь в коже с головы до ног, а вместо зубов--сплошь золотые мосты, решено было перейти на эту тему и её разрабатываать.
  Этих мостов тогда хватило на всё-про-всё, год работать не надо, он даже стал подумывать--а не уйти ли вообще в «трупорологи»--в специалисты по немецким военными кладбищам--уж там-то золотишка!-- но так до конца и не определился: «железо» еще было тогда интересно.
  Нет, нельзя, конечно, сказать, чтобы Слава не был патриотом, Родину он свою любил и солдат ее тоже, правда любовь эта была прямо пропорциональна содержимому их карманов и совсем не его вина, что у соотечествинников они почти всегда были пустыми и приходилось работать где-то на стороне--жить-то надо!…
  Тогда-то, в восьмедесятые, все и определилось: советские солдаты--это нудная, но необходимая для «крыши» работа, а гансы и их«лежаки»--для души. Хобби, так сказать.
  То ли стыдясь этого, то ли по другим, одному ему понятным причинам, в таких случаях он предпочитал трудится один, или, в крайнем случае, с самыми из приближенных--оно и понятно, зачем же лишние глаза? Главную свою тайну и доход Слава берег от посторонних глаз и делится этим ни хотел ни с кем!
  Ну, можно, конечно, рассуждал он иногда про себя, полностью занятся русскими, но понт-то с них какой?!
  Советское «железо» надоело уже до чертиков, а дяденек, вроде того, с мостами, у гансов не в пример больше. Опять же ложки, лопатки, да весь этот немецкий хлам в конце концов, денег стоит!
У немцев, что не говори, даже обычную пряжку от ремня или лопатку в скупку сдать можно, и не хило получится, а русское--ну, кому оно на фиг нужно?! Да еще за деньги…
    Местечко это он приметил и окультуривать начал лет пятнадцать тому назад, когда в лесу еще тихо было и не бродили повсюду толпы идиотов в поисках ржавых стволов. Лето в тот год стояло оболденное, пересохли все воронки, могильники и даже отчасти болото, посредине которого и обнажился этот маленький островок суши, на котором виднелось несколько засыпанных и никем не тронутых немецких блиндажей--оборона в том месте была немецкой--а за ней, в тылу, на самом сухом месте того островка, гансовский неразработанный «лежак». Да и кто там мог «работать» если это место круглый год под водой и лишь раз в несколько лет появляется наружу?!
  Приметил-то приметил, да все руки до него никак дойти не могли: сразу занятся этим не сообразил, а потом то дела, то дожди, то еще что-то--раз только за все это время островок наружу показался и тут же, через пару дней, скрылся под водой.
  Заказ «на запчасти и голову» поступил как раз во-время: Слава уже долго караулил хорошую погоду, решив во что бы то ни стало добраться до этих чертовых блиндажей, лежака и могильника и вот, наконец, дождался: последний месяц жара стояла совсем несносная и более подходящего момента было просто не придумать.
                                          * * *
  Базу Слава разбил в стороне от место работы, на берегу небольшого ручья: дров много, вода рядом. К тому же жить и одновременно работать на «лежаке» опасно-- мало ли кто туда забредет случайно! Тот же Михаил Иваныч явится может на запах, он его любит--в могилах уже ничего нет, а вонизм иногда стоит за версту.
  Высказывалось даже такое предположение, что теми самыми питерскими „трупорологами“ Михаил Иваныч и позавтракал : лес стоял тогда уже голый, без листвы, жрать ему было нечего. Скорее всего, он пришел на «лежак» на запах, посмотрел, что и там поживится нельзя, а странного мужика с лопатой просто попробовать на вкус захотел--пахнет-то вкусно! Так ведь тогда никаких следов и не нашли…
  Но сейчас-то было лето, поэтому Слава особо не боялся гостей из леса.
Другое дело люди: лесники, егеря. Эти уроды работать всегда мешали и мешают. Юридически привлечь его за раскапывание «лежака» никак нельзя: все в глухом лесу, не огорожено, не отмечено… Ходить с лопатой в лесу законом тоже не запрещено. А эти козлы начинают вопросы задавать: что вы тут делаете? Почему в лесу с лопатой ходите? Гуляю!
  Иначе было во время войны и сразу после нее: за это ремесло одинакого гансы и НКВД к стенке ставили.
  Во время войны и после нее, поисковиков вообще не было. Их называли мародерами.
  Но тогда и работка у «трупоролога» была--ого-го, не позавидуешь: все свежее лежало, не тронутое временем, только что закопанное. И вещи забирались тогда с лежака совсем другие: сапоги, «рештаки». Тогда даже инструмент другой на работу брался: лопата и ножевка. «Вертуху» еще не знали: зачем всё искать-то, когда «оно» стоит под крестами?
--Сейчас-то чего работать--рассказывал как-то Славе Дедушка Ау, поднимавший это дело в самом начале,--Все днем, при свете, без свидетелей и в лесу. Пошелил пальцами--и все «нужное» само в лодошку упало. А как ночью на свежем человеке снять коронки? Светить нельзя--кругом деревни стояли. Для того и бралась с собой ножевка: голову нащупал--отпилил и в мешек. Если сапоги не снять--то же самое с ногами. А ордена, пряжки и ремни--это сейчас мода у молодежи пошла: кому этот хлам после войны был нужен?
  Тогда были даже «узкие специалисты»--только по головам. У нас в деревне такие жили. Работа легкая, простая, не то что у нас сейчас--«всего» поднять! А там--роется шурф, берется голова--и к следующей. А уж дома, в тишине, когда никто на нерв не давит, все «риштаки» снимаются. А «чердак»--в чулан, на полку: времени вынести ее между пьянками все у них не было. А потом НКВД нагрянуло--где-то что-то прокололось. Заглянули в чулан--а там головы на полках. Как арбузы. Молодому НКВД-ешку плохо сделалось. Расстрел дали им. А меня тогда по малолетству как-то не заметили и отодвинули.

                                                * * *
Первый могильник Слава брал целый день, расскладывая и сортируя ровными кучками «испортившийся товар» и качественный: все черные и подгнившее кости--в сторону, на сделку с «вахтерами», а те, что были с виду хорошими и белыми, он мыл и рассмотрев тщательно, тащил на просушочную поляну: подсушить и облегчить всё нужно перед выходом «на большую землю»!
  С остатками «лежака» он рассправлялся еще дней десять, но все равно до конца не получилось.
Хотя результатоми экспедиции вообщем-то был доволен: нельзя сказать чтобы много, но «рыжего» он в этот раз все-таки «намыл»--были даже две «гайки»--обручальные кольца.
  Потом весь вечер сидел у костра, пытаясь отделить пассатижами «риштаки» от зубов, а они, как всегда, сниматься отдельно не хотели. Плюнув на все эти предосторожности, вырвал вместе с зубами, и, помыв в соседней воронке, аккуратно сложил в старый носок. Потом плотно завязал его и сунул за пазуху-- если какой-то «залёт» по дороге будет, скинуть будет проще: не дай бог с этим делом менты возмут--одним битьем не отделаешься!
    Повертеев в руках беззубый череп, Слава вздохнул и с сожелением отложил его «в некондицию»: «сохран» -то хороший, слов нет, но кому кроме вахтеров беззубый «чердак» нужен?!
  Раньше, до этой сделки он вообще не обращал внимания на детали: да какая разница, белые они или черные, с зубами или без?! Были б там риштаки, а этим мужикам уже все по барабану! И чтобы берцовые кости на месте, для отчета: человек поднят. И под это дело получить что-нибудь.
                                                * * *
    «Товару» набралось порядочно, все даже не вместилось в его огромный рюкзак, пришлось выложить остатки продуктов и на их место укладывать и впихивать остаток.
  Если чего-то там не хватает, решил он, то можно будет еще разочек сюда сползать--главное, пусть будущий доктор покажет, как нужная деталь выглядит, а уж его дело наудить их в воронках: быть такого не может, думал он, чтобы из того, что там осталось ничего не сохранилось!
  В сторону железно-дорожной станции Слава двинулся не лесной дорогой, как обычно, а напрямик, лесом: бережоного бог бережет.
    Утром, проснувшись после девяти и приведя себя в порядок, Слава вставил матушке за перепутанные сапоги, сказав ей, чтоб больше вообще не прикасалась к рюкзаку и его лесным вещам--на фиг такую помощь!-- сделал кое-какие нужные для дома дела, позвонил заказчику «на армаатуру» и, договорившись с ним о встрече, двинулся по своим делам в город.
  Дело ему предстояло не то что бы тяжелое физически, но очень ответственное: сейчас, после леса необходимо было посетить храм.
Раньше-то, еще в советские времена, в такую чушь Слава не верил и называл это бабкины сказки: ангелы сидят на облаках, грехи, святость--чушь собачая! Другое дело снять где-нибудь на гражданском лежаке хороший крест-- к таким вещам он относился с особым трепетом.
  А все эти разговоры «о звонках» и «предупреждениях», которые он слышал на базе от Дедушки Ау воспринимал скорее с юмором, чем со страхом: у Дедушки уже по возрасту чердак должен слегка протекать, как у его мамы.
  Пока с ним не произошло пару странных случаев в лесу и именно при работе на «лежаках».
  Первый раз с ним это случилось сразу после очередной стрельбы «по чердакам». Под конец экспедиции, вечером, когда делать было нечего, отметили отьезд и, Джон забрался в палатку, а он, расставив где только можно консервных банок, бутылок и «голов», принялся их расстреливать из винта.
  Утром приехал в город и только расстались с Джоном на вокзале, как к нему тут же подошли два каких-то алконавта с синими рожами и не за что ни про что, ничего не спрашивая и не говоря, свернули ему челюсть, сбив при этом с ног. Он старался сидя на асфальте закрываться руками, но они пинали его, наровя заехать в бошку. Да так попинали-то, что с сотресением мозга и со сломанной челюстью положили в хирургию. У Славы тогда возникло подозрение, что все это от обиженных и обманутых петеушников исходит, но Джон, навещая его в больнице, сказал:
--А как ты думал? Это карма! Ты же по головам стрелял? Стрелял! Вот и тебе в бошку били!
--Это «аппарата» с собой не было, я бы этим козлам тоже про их карму напомнил--сквозь зубы, не расскрывая рта, прошипел Слава.
  А второй раз с ним это произошло уже после выписки из больницы, тоже в лесу. Он тогда готовился глушануть рыбу и собирал все необходимое. В одном месте у него лежала давно примеченная неразорвавшуюся авиабомба , килограмм на сто, и он решил ее для дела использовать.
Вывернув с помощью газового ключа детонатор, размером со стакан, он сидел на базе и спокойно рассматривал его. Внезапно, без всякой на то причины, тот взорвался у него в руках. Слава тогда отделался одним испугом и заиканием на неделю, лишь срезало ногти и кончики пальцев были в крови: месяц после этого он не мог взять ничего в руки.

    После этого случая он напился в лесу в стельку и рассказал все Джоному. Тот посоветовал сходить в храм, покрестится, и каждый раз после леса посещать его и ставить свечки убиенным.
--Да ты в рубашке родился-- успокаивал его Джон --Ты хоть представляешь, что это такое--в руках взорвалась шайба в двести граммов взрывчатки?! Да в детонаторе-то--там даже не тол, а гексоген! По идеи, тебя уже должны похоронить. В закрытом гробу. Потому что ни рук, ни бошки остаться у тебя не должно! Это кому рассказать такое--не поверят! Кто-то тебя там, сверху бережет и охраняет. И предупреждает. Ещё--сказал он задумчиво--ты кого-то обидел на лежаке. Слышал про Дедушку? У него так несколько раз было, и всё, завязал Дедушка и больше не работает. Это тебе «звонок» оттуда, --Джон ткнул пальцем в небо--Что-то ты не так делаешь. В храм нужно сходить, покаятся. Если медальен с именем поднял--поминальную заказать.Ты когда-нибудь это делал? Ну, вот видешь! А я всегда после леса сначала в храм иду и только потом в винный магазин или к клиентам. Я тебе этого не рассказывал никогда--признался он--Десять человек поднял--десять свечек поставь, двадцать человек--двадцать свечек. Или пожертвовуй что-то церкви. Если свечки не можешь всем поставить--мало ли что, всякое бывает, тогда пожертвуй что-нибудь храму--советовал он--Я раз в конце сезона, тоже после лежака, ну, того, что мы с тобой у речки брали, пятьдесят свечек поставил, так на меня все прихожане уставились, как на душегуба. Бабка одна рядом стояла, отдвинулась и все испугано крестилась, словно Дьявола увидела.
--А если они в куче и по полу размазаны--ни «чердаков», ни берцовых?
--Что тебе эти «чердаки» и берцовые дались: это ж не для вахты! Ты думай--Джон постучал себя по лбу--Не для отчета же, для себя! Ты-то всегда знаешь, что тут люди были, даже сколько и кто! Ты чего, петеушник что ли? Поднял человека--помяни его и покайся! А ты крест копаный на себе таскаешь--он ткнул пальцем в серебрянный крестик, который Слава носил на себе с прошлого сезона.
  С того разговора, приезжая «с работы» из леса, Слава первым делом бежал в храм. Копаный крест снял и покрестился.
  К церкви Слава подходил кругами, сужая их и приближаясь к ней постепенно, чтоб никто на хвост не сел--потом разговоров и сплетен не оберешься в лесу: свечки за упокой ставит!
  Сделав последний, самый маленький круг и оглянувшись на всякий случай, он вошел в храм и сразу перекрестился у порога.

                                                * * *
«Ну, вот-- выйдя из храма, облегченно вздохнул он--Все основные дела на сегодня сделаны--Слава похлопал себя по внутреннему карману, там, где лежал заветный носок-- Сейчас на встречу с клиентом на «армаатуру», а завтра можно и в скупку--«риштаки» и «гайки» сдавать!