С чего всё началось?
Наверное, с того, как я стал писателем.
Думал ли, стоя на хлипких мостках у осенней воды, собираясь разнести себе голову из старенького, но вполне годного ружья, что вот это всё – холодное утро, облака, призрачный звон над водой, стрельба по внезапно пролетевшей утке – на неё и ушли два годных патрона – и есть начало новой жизни? 
После деревенской эпопеи – ненаписанной книги и непростреленной головы - вернулся в Москву.

Куда бы не сбегал из неё – в открытый ветрам Питер, в душный и влажный Шанхай, или в пропахшую самогоном и яблоками деревню – я всегда возвращаюсь.
Еще чувствовал похмельную дрожь в пальцах, запах порохового дыма в ноздрях, еще был пропитан гнилью осенней деревни, но город бесцеремонно навалился шумом и суетой.
Оказалось, меня давно разыскивают – куча писем в электронной почте. От хозяина сайта udaff.com, где я раньше сидел безвылазно, и от какой-то Евы из неизвестного мне издательства «Альтер».
«Вадик, бля, где тебя носит?! Срочно свяжись с «Альтер», они заебались тебя искать!» - писал мне обыкновенно флегматичный владелец «ресурса настоящих падонков». «Там Миша Храпов главный, скажешь - от меня, они в курсе! Давай, браза, удачи тебе!»
Ситуацию проясняла менеджер по связям Ева.
«Уважаемый Вадим!
Добрый день!»
Мы хотели бы опубликовать Ваш роман «Кирза», который обнаружили на сайте "udaff.com". Предлагаем...»

В повторном письме, после вновь изложенных и смутно понятых мной условий, Ева вдоволь меня приглаживала и щекотала за ухом, делилась наблюдениями и комплиментами: какой я хороший, большой и красивый, да ещё и написал такой замечательный текст... Как было бы прекрасно порадовать и себя, и людей хорошим тиражом и замечательным, она уверена, гонораром...


Всё это не вписывалось в модель общения с издателями – это ведь я должен обивать пороги, заводить знакомства, бомбить письмами и одолевать звонками. Должен был, но не делал – несколько лет вращения в кругах «сетературы» убедили меня в бесполезности суеты и стремления «на бумагу».
Ребята же из «Альтер» оправдывали своё название и действовали альтернативно – напористо и сами.
Даже звонили матери, разузнав номер.

«Ты что – пишешь?! И давно?» - протягивая листок с адресом, скорбно спросила мама, узнав о новом моём постыдном пороке.
Не получив ответа, стала мелко креститься. Со стен прихожей на меня смотрели несколько старцев благообразного вида. Икон в доме висело не счесть, из всех святых можно было собрать целую роту, и еще пару санитарных отрядов отдельно из богородиц. К этой компании я относился с неприязнью – мне казалось, что именно их вина в том, что мама превратилась в полубезумную старуху. 

«О чём же ты пишешь?» - с опаской спросила та, кто когда-то склонялась над моей кроваткой и нежным тихим голосом пела про глупого мышонка.
Помолчал. Ведь я люблю ее, постаревшую, беззащитную, но – маму. И всё-таки желание причинить боль победило:
«О жизни. О том, что бога нет, мама».
Мать удалилась к себе в комнату и привычно забормотала молитвы. 
Не дав раскаянию овладеть душой, я убедил себя: из дома надо бежать, и единственный путь – вот этот шанс. Стать настоящим писателем.
Посмотрел на икону, где строгий старик тыкал перстом в раскрытую книгу.
И позвонил в «Альтер».

Набирая номер, прислушивался к себе, стараясь осознать, что за чувства охватывают пишущего человека в такой миг. Меня хвалят и хотят издать. Вполне возможно, что и впрямь издадут, да еще заплатят. Сколько – не важно, главное совсем другое. 
Свершилось!

Но бури в душе не было. Я удивился. Можно обманывать других – что пишешь «для себя», что это лишь «баловство, хобби», можно даже убеждать такой чушью самого себя. Неудачнику, алкоголику и подонку, мне это приходилось делать не раз - обманывать себя. Это легко. Иллюзия для таких, как я, вообще порой важнее реальности... Можно внушать себе, что с завтрашнего дня ты не пьёшь, что вот-вот устроишься на хорошую работу. Можно, проснувшись ранним утром, лежать и убеждать себя, что любишь спящее рядом с тобой существо с несмытой на ночь тушью для глаз, отчего её лицо всё в чёрных точках... и представлять, как хорошо бы выстрелить в неё в упор из ружья, оставив на уцелевших лоскутах кожи такие же вот точки порохового ожога...

Обманывать-то можно. Только нет смысла – ты ведь знаешь, что выпьешь завтра, если уже не сегодня. Лучше пойдешь воровать и побираться, чем работать – у тебя немалый опыт и того, и другого. И если кто разнесет тебе башку - так это та, кто сейчас спит, но она проснётся, рано или поздно она проснётся.
Волнения я не испытал. «Пустое сердце бьётся ровно...»
Сердце билось с перебоями, и палец несколько раз дрогнул, но это давал о себе знать деревенский запой.
Только и всего.

Трубку подняли сразу. Я представился.
Голос у Евы был чуть хрипловатый, с насмешливыми нотками.
- Это очень хорошо, что вы объявились так удачно, сегодня. Давайте, если время позволяет, к двум часам и подъезжайте. Позволяет ведь?
- Хым... – кашлянул я. – Вроде бы да.
- Вот и чудненько. Михаил Александрович как раз будет на месте. Повидаетесь и обсудите всё. Адрес наш знаете, да?
- Эхм... Да.
- Вы на машине?
- На восемьдесят один-семьсот четырнадцатом.
- Да?.. – озадачилась Ева. – А что это?
- Вагон метро, модель такая.
- Надо же... Сто лет там не была. Ну раз на метро, так даже лучше, в пробке не застрянете. Мы на Чистых Прудах, от метро пять минут пешочком. Значит, как выходите к памятнику Грибоедову...


Ехать всего ничего – несколько станций по прямой до «Тургеневской». Заняться до назначенного часа мне было нечем. Надев старую «косуху» и джинсы поприличей, вышел заранее. Дождь кончился рано утром, а сейчас даже проглянуло солнце. Мокрый асфальт двора заляпала жёлтая краска облетевшей листвы. Смуглый дворник размашистыми движениями метлы собирал ее в кучу. Листья, секунду назад ещё яркие, влажные, чистые, вылетали из-под прутьев уже серыми, покорябанными, вмиг постаревшими. Я невольно провёл рукой по лицу. Испугался, не похож ли на один из таких листьев. Так вот возомнишь себя яркой ндивидуальностью, и вдруг -  вшиик! – нету тебя. Лежишь в общей куче...

Стоп, стоп.
Прочь осенний минор.
Я – без пяти минут настоящий писатель, меня ждут в издательстве.
Писателей у нас, правда, тоже, как добра за баней... Но тут уж всё зависит от тебя самого.

Пока созерцал труд дворника, на подмогу ему пришли ещё трое коллег, один темнее другого. Двор мигом наполнился оживлённым «вар-вар-вар!» и жестикуляцией, которая, как ни странно, не мешала им сгребать листья на носилки.
Вот она – ирония судьбы. Столько лет прожить вдали от дома, среди народа, где ты всегда белая ворона, заморский черт, чужак, вернуться домой и обнаружить, что иные чужаки уже давно обосновались здесь.
Вставил в уши наушники-затычки. Отыскивая в плеере подходящую настроению песню, вышел со двора.

Песен еще ненаписанных, сколько?
Скажи, кукушка, пропой.
В городе мне жить или на выселках,
Камнем лежать или гореть звездой?
Звездой.
Солнце мое - взгляни на меня,
Моя ладонь превратилась в кулак,
И если есть порох - дай огня.
Вот так...


Дом, в котором жили мои родители, в народе до сих пор назывался «шукшинским». Я остановился возле торца. Взглянул на доску-барельеф. Бронзовый писатель опирался рукой то ли на стол, то ли на подоконник, будто выглядывал из окна в сторону Проспекта Мира и магазина с алкоголем. Калины-красной возле доски я не обнаружил, лишь огороженная заборчиком берёза покачивала поредевшими ветвями. Исчезла и полка из нержавейки, куда раньше клали цветы. Спиздил себе на дачу один из вечных шушкинских персонажей.
Когда-нибудь и мне установят тут памятник. Может быть, на другом углу дома. Вместо полки для цветов лучше всего поставить столик, со стаканом. Хотя тоже спиздят, конечно.

Под цоевскую «Кукушку» дворами направился к метро, отмечая по пути нашествие Азии на некогда типичный московский район. На детской площадке сидели – на скамейках или просто на корточках – молодые монголоиды, компаниями по пять-шесть человек, все как один в узких спортивных брюках и остроносых туфлях. Степные их лица бронзовели от влажной октябрьской прохлады и пива. Чуть поодаль, возле песочницы, стояла пара женщин в  платках и длинных пальто. Одна из них что-то рассказывала, другая кивала и улыбалась золотым ртом. Вокруг них, подбрасывая кленовую листву, вперевалку бегали головастые дети. Плосколицые, темноглазые - неотличимые от китайчат, которых я насмотрелся за годы на чужбине.

Будущая смена, новое лицо города.
Пока ещё относительно тихая, обособленная, она лишь присматривается раскосым оком к новым владениям. Пока сидит за кассами, стоит за прилавками, снуёт по дворам и стройкам. Пока изображает японских официантов и самураев в напиханных повсюду «Тануках» и «Япошах».   
Усмехнулся – ведь в моих наушниках пел своим характерным речитативом кореец Цой.
В подземном переходе продавал мочалки и бусы пухлый щекастый человек кофейного-молочного цвета, с чалмой на голове и воловьим взглядом. Его неотличимый на первый взгляд подельник стоял неподалеку на шухере, высматривая в толпе опасность.
Из толчеи прокуренного перехода я выбрался на небольшую площадь возле метро.

Взглянул на часы – времени ещё навалом.
Спустился в полуподвальный книжный, побродил вдоль полок с уценённой классикой.
Подошёл к грустной очкастой тетке за кассой. Вынул наушники из ушей и полюбопытствовал:
- Скажите, а книги Вадима Чекунова у вас есть?
Тётка вздохнула и переспросила:
- Кого?
В свою очередь вздохнув, повторил ей имя-фамилию.
Добросовестно полазив в элекронном списке, тётка покачала головой:
- Нет.
- Будут! – заговорщицки подмигнул ей и пошёл к выходу, возвращая в уши любимое:

        Пожелай мне удачи в бою, пожелай мн-е-е:
Не остаться в этой траве,
Не остаться в этой траве.
Пожелай мне удачи, пожелай мне-е-е у-дачи!

Возле обшарпаной ротонды метро «Алексеевская», неподалёку от цветочных киосков кружком стояли пузатые кавказцы в кожаных куртках нараспашку.
К заполонившим площадь азиатам-рекламщикам добавился чёрный, как сапог, негр-студент с печальными желтоватыми глазами. С опаской взирая на прохожих, он пытался всучить им какие-то буклеты.
Новый Вавилон.
Мне не привыкать – после развода и до отъезда в Китай я прожил несколько лет на Каширке. Чудесный район, московское гетто – развилка двух шоссе. Люмпенские кварталы. Шприцы и бутылки на детских площадках. Взорванный соседний дом. У Каширского двора всё заселено «беженцами» с золотыми печатками на волосатых пальцах. Толстые носатые тётки в халатах и домашних тапках ходили по дворам, развешивая по верёвкам бельё. Половина прохожих – азера и армяне. «Ара, вон цэс? – Лав эм!» «Мамед, гэдэй мэним лэ! Сэнэн ишим вар!»
Москва, бля…

Потом – непонятный поступок. Не то бегство из Москвы, не то погоня за Инной. Роман с бывшей женой, питерская эпопея, длинной в три года, залитая «Балтикой» «Степаном Разиным» и полным ассортиментом завода ЛИВИЗ.  Жизнь в коммуналке на Стачек, неподалёку от Инкиного питерского жилья. Наши тайные встречи, сумасшедшие и страстные. Не менее безумные скандалы, истерики, ссоры. Вид на памятник Кирову из окна. Знакомый продавец Мамед из круглосуточного, придирчиво осматривающий горлышки пустых бутылок. Чудные слова – поребрик, шаверма, фурик, хабарик, ганжубас... Ночная драка у метро «Нарвская». Впервые в жизни бил человека оружием - отвёрткой – слушая, как лопается от ударов его куртка. Человек кричал не по-русски, закрываясь руками. «Сиктым! Сиктым!» - выдыхал я известное мне с армии ругательство, в очередной раз занося инструмент. Вина человека была в том, что меня он задел плечом, а вместо извинений принялся цокать языком, восхищенно разглядывая Инку. После того случая Инка неделю не подходила к телефону, всерьёз опасаясь и меня, и последствий.

Попрошайничество, граничащее с вымогательством, на Грибоедова. Драка с наркошами у Казанского.
Аскетичные питерские распивочные и знаменитые дворы-колодцы. Квартиры, как из первого «Брата». Только правильного Гофмана-немца не видать что-то… 
Неизбежное, как разведение Дворцового моста, расставание. «Ты был совсем другим тогда…»

Мне казалось, если я задержусь в этом болотном городе ещё хоть немного, я окончательно сойду с ума, как пушкинский бедолага Евгений, начну грозить кулаком памятникам и спать в канавах.
Снова Москва, уже в «шукшинском доме» у матери.
«Очаковское», «Клинское», «Арсенальное», «Флагман», «Столичная», «Гжелка», «Завалинка» и совсем уж непонятное пойло с криво прилепленной этикеткой «Пшеничная» за двадцать рублей из-под прилавка «ночника». Драки во дворе. Ссоры с соседями. Участковый.
Поездки на работу – с тайным желанием, чтобы тебя уволили, сам на это решится не можешь. Сдавленный со всех сторон в утреннем вагоне, чувствуешь на себе взгляды. В похмельно-раздраженной заносчивости твердишь про себя: «Да пошли вы на хер...» Сладость саморазрушения знакома тебе не понаслышке.
Всё это в прошлом.
Теперь я ехал в новую жизнь.
Музыку пришлось выключить – кроме грохота московской подземки ничего не слышалось мне вокруг.



Ева оказалась худющей короткостриженной брюнеткой с хищным ртом и внимательными глазами.
Пока Ева просила немного подождать – Михаил Александрович у себя в кабинете делал важные звонки – и заваривала чай, я разглядывал ее, пытаясь понять, кого она мне напоминала. Неожиданно осенило – серовская «Девочка с персиками»! Те же брови, тот же нос, тот же взгляд чуть раскосых карих глаз. Смуглая кожа, явно не желтушно-солярной природы, не курортной прожарки.  Если бы мне было дано предугадывать судьбу, видеть будущее, я бы уже тогда, при нашей первой встрече задумался: что за роль уготована мне, кем окажусь?  Игрушечным солдатиком за её плечом? Выбранным из нескольких плодов «счастливцем», с которым она еще не решила, как поступить – то ли оставить в покое, то ли распороть лежащим неподалеку серебряным ножичком? Может, я был как раз тем инструментом для неё?  Или я – один из подвядших кленовых листьев?
Но пока я не знал ничего и видел перед собой лишь девочку с персиками. Она, конечно, подросла, одолела былую непослушную копну волос, потеряла полудетскую пухлость. Но даже сидела и разглядывала меня, положив руки на стол, придерживая вместо персика чашку – как на картине.

- Что-то не так? – спросила она.
Наверное, я пялился на неё пристальней, чем полагалось.
- Наоборот! – попытался сострить. – Всё как надо!
Мне показалось, она едва заметно усмехнулась.
- Ну вот и чудненько... Вы с Михаилом Александровичем пока не знакомы, я правильно понимаю?
Кивнул, всем видом и выражением лица показав – увы, моё серьёзное упущение.
- Ну так значит, познакомитесь. Думаю, сойдётесь. Он вообще уважает таких... – Ева потрясла в воздухе кулаками, - таких, знаете... крепких людей. Спорт уважает, курить вот в редакции запретил всем. На крышу гоняет курить, или на улицу.

Я задумался над тем, достаточно ли крепок и какое дело издательских дел мастеру г-ну Храпову до моей крепости.
- А всё очень просто, – вдруг сказала Ева. – Массмедийные времена. Имидж, фактура – без них никуда.
Немного оторопев от её способности читать мысли, я с важным видом покивал.
Фактурой, по моему заключению, я больше походил на заштатного хоккеиста, чем на писателя. Плечи мои не были «округлены писательским трудом» - как высказался однажды Набоков о коллегах. Живот не выпятился, и даже лицо не успело измяться от еще одного, уже не совсем праведного труда.

- Так это и к лучшему! – убеждённо сказала Ева и я решил, что в её присутствии лучше не думать ни о чём, а просто сидеть и разглядывать ее персиковое лицо.
- Между прочим, он – Ева показала глазами в сторону кабинета Храпова и произнесла «он» с тем же нажимом и значением, с каким это говорят о Христе: «Он» - интересовался насчет вашей внешности.
- А он... он не... – я проделал руками какие-то пасы в воздухе.
- Нет, он нормальной ориентации, - легко поняла Ева и рассмеялась. – Женат и двое детей.
«Чайковский тоже был женат...» - подумал я, всё еще настороженно-удивлённый таким подходом – ведь я не на телевидение устраивался.
- Мы ведь не просто издательский дом. У нас и производство своё есть, и проекты медийные разные, включая свой телеканал в Интернете, - пояснила Ева.
Я вздрогнул. Как это у неё получается? Про телевидение-то...

- Вот, например, знаете такого писателя – Бушкова? – ехидно спросила Ева, отпивая из чашки.
- «Пиранья» который? – уточнил я. – Читал, но давно.
- И «Пиранья» в том числе...- согласилась Ева. – Книг-то у него много сейчас, правда, он куда-то не туда съехал, в историки подался. Но не важно. Так вот, когда его после той самой «Пираньи» в Москву привезли, на книжную ярмарку... Это долго рассказывать, но кратко если – приехало такое чудо из Сибири... Заросшее, криволицее, очкастое, в грязном свитере и пьяное. А его раскручивать собирались, продвигать, по ящику показывать... Не мы, но какая разница – задача-то одна. Ну, справились, конечно. На путь правильный кое-как наставили...
Ева вздохнула.

«Этот сибиряк ей в отцы годится, а она о пути правильном...» - подумал я и тут же спохватился – как бы не прочитала и эту мысль.
- Писатели – как дети, возраст тут не важен, - не обиделась Ева, разумеется,  прочитав. – С вами непросто общаться.
- Со мной? – удивился я.
- С писателями, вообще, - откровенно призналась она.
Не успел я подумать о том, легко ли издателю писателей обманывать и кидать, как Ева упредила:
- У нас, кстати, всё честно, если договоритесь о работе. И намного лучше в плане раскрутки. Ну и платят у нас так, как нигде больше. В смысле, хорошо платят. Кстати, слышали ведь о «Жирафиках»?
Я задумался.
- Ну, это такие, пятнистые длинношеии... В Африке, вроде как, - осторожно ответил я.
- Были в Африке, а стали у нас. Целый проект сейчас: серия книг, игрушки, одежда, мультик полнометражный готовим. Лично идея Михаила Александровича – Ева снова указала глазами на дверь. – Там такие авторы у нас задействованы – уууу!
«Крепкие?» - подумал я.
- И вы вольётесь, не сомневаюсь! – кивнула Ева. – Будут предлагать – а предлагать обязательно будут – не вздумай отказаться.
Последнюю фразу Ева выдала доверительным шёпотом, неожиданно перейдя на «ты».     
- А если... – в сомнении начал я.
- Не нужно! – пресекла она.
- Но...
- Нечего и думать.
Осознав, что почти в точности повторили сценку из «Брильянтовой руки», рассмеялись.


Евин телефон на столе загудел и пополз к краю. Цепко схватив трубку, Ева вместо приветствия доложила:
- Я на месте, Михаил Александрович.
Трубка пророкотала неразборчиво.
Ева взглянула на меня:
- Да, тут уже. Ждёт.
На этот раз мне показалось, я разобрал слова, долетевшие из телефона.
- Сюда его! – рявкнула трубка.
Ева захлопнула «раскладушку» мобильника и ободряюще кивнула:
- Приглашает!
«Ни хера себе «приглашает»... – подумал я, решив в отместку в дверь не стучать, «можно?» не спрашивать и вообще вести себя понезависимей.
Кабинет издателя мне всегда представлялся уютной небольшой комнатой, обязательно пыльной, прокуренной и заваленной бумагами. То, куда я попал, размерами больше напоминало опустевший производственный ангар.

Разумеется, я растерялся и промямлил нечто вроде «здрастиможно?»
Храпов оживлённо закивал, хлопнул по столу ладонью и ткнул коротким пальцем в сторону кресла.
- Садись, садись!
Диван и кресла в кабинете были под стать хозяину – кряжистые, объёмные, налитые. Огромный стол с парой листов бумаги на нём, здоровенный экран компа, российский флаг в углу, пара картин с абстрактной мазнёй на стене и макет «калаша» под ними. Ни шкафов, ни стеллажей.
- Ну что, рад личному знакомству с любимым автором; – хохотнул Храпов, протягивая длань. – Читали, читали, всей редакцией. Кто служил, кто не служил – все читали. Красава!
Несколько секунд мы провели, сцепившись руками, проверяя силу хвата друг друга.
- Ничего так! – хмыкнул Храпов.
- Взаимно!

Храпов откинулся на широкую спинку кресла. Побарабанил ладонями по столу. Неожиданно, ловко перебирая под столом ногами, быстро поездил туда-сюда, как каретка пишущей машинки.
Я следил за его передвижениями и поражался энергичности крупного тела. Храпову было лет под пятьдесят, и больше всего он походил на боксера-тяжеловеса с лицом доктора философских наук, чем на главу издательства.
- Значит, смотри, - цапнув первый попавшийся листок, Храпов перевернул его и черкнул карандашом. – Это мы тебе предлагаем за твой первый текст сейчас. Единовременное, так сказать. В рублях, по курсу.

Листок, придавленный могучей пятернёй, проехался по полировке стола в мою сторону.
Я взглянул на цифры и нервно моргнул.
Вспомнилась сцена покупки концессионерами стульев на аукционе: «Мама! – сказал Ипполит Матвеевич громко».
Бриллиантовый дым щипал глаза. Хотелось их протереть и взглянуть на сумму еще раз.
Истолковав моё молчание по-своему, Храпов хмыкнул, потянул лист обратно и зашуршал по нему грифелем.
- Я же говорю, это разовая выплата. А вот тут процент, и в случае допечатки...
Лист вернулся ко мне, украшенный плюсами и столбиками.
- Ты пойми, как у нас - никто и нигде не платит. Можно и больше заплатить, не вопрос, но мы из тебя будем делать звезду. В раскрутку пойдет немало. Но тут уже выбор не за тобой.
- За вами?
- А то! Ева тобой будет плотно заниматься. Всё растолкует. Ты ее слушай, она хороша в своём деле. Да и вообще способная.
Храпов хохотнул и снова проехался вдоль стола.
- Это тебе повезло, что ты к нам попал. Другие напечатали бы, не вопрос. Ну а дальше? Согласно фамилии - на полку нижнюю, корешком наружу. Кто туда нагнется-то? А мы тебя на биллборды, на телевидение и в периодику. В каждом крупном книжном – обложкой на стенде и возле кассы. Презентаций шумных сделаем, фотосессий, все дела. На улицах узнавать будут, автографы просить. Есть разница?
- Да как-то не моё это всё... – неубедительно промямлил я.

Храпов развеселился.
- А ты себе иначе как всё представляешь? Вон на Прилепина посмотри, Захар который. Общество потребления ему не по нраву, весь такой оппозиционный, но при этом не дурак ведь, революцию свою продаёт хорошо. А уж таблом торгует и вовсе правильно. Ну ему еще повезло, у него двойник есть, Гоша Куценко. Сплошная выгода...
Храпов хохотнул и вгляделся в меня:
- А кстати...  На Лунгрена чем-то похож. Еве скажу, пусть прикинет, как и что... К проектам тебя подключим. А это уже совсем другие деньги. Про жирафиков слыхал? – ревниво спросил Храпов. – Все говорили: не пойдет, не пойдет. А у меня на такие вещи чутье! Детям читать нечего, ниша пустая, одна «Муха-Цокотуха» столетняя. Поттеры какие-то, гроттеры...

На миг мне показалось, что Храпов с трудом удержался, чтобы не добавить нечто вроде «хуёттеры».
- А мы вон как развернулись! - с гордостью продолжал Храпов. - Взрослые на серию подсели! Игрушек линию выпустим, и на тетрадки, рюкзаки. Одежда уже готова. Футболку у Евы спроси, большие размеры есть вроде.
- Да вы же читали мои тексты. У меня пьют, матерятся и топорами детей рубят. Какие тут сказки-то... Не сумею.
- Ты не из меньшинств, случайно? Прости за прямоту, если что, – Храпов оттолкнулся от стола, подъехал к макету «калашникова».   
- Да вроде нет. Сразу говорю – если для пиара такое надо, то я не буду.
Кивнув, Храпов снова подъехал к столу и ухватился за него, поелозил, довольно хыхыкая.
- Нам такого не надо. Значит, не из меньшинств. Стало быть – большевик, так?
- Ну, в этом смысле... да, наверное.
- А раз так, то дурака не валяй. У нас очередь стоит, на участие в проекте. Да не всем предлагаем. Много званных, да мало избранных. «Не умеет» он... Нет таких крепостей, которые не могли бы взять большевики. Тем более когда платят хорошо. Тексты твои я читал. Поэтому с тобой и разговариваем тут сейчас. Обхаживаю по всем правилам, как ценного кадра. А кадры, как ты знаешь...
- Решают всё.
Я задумался, почему в кабинете нет портрета генералиссимуса.
Издатель помотал головой:
- Не-е, кадры надо стимулировать деньгами. Пойдём-ка воздухом подышим.

Храпов катапультировался из кресла, ухватил меня за локоть и потащил к двери.
В приёмной я заметил встревоженный взгляд Евы, но та сразу успокоилась, едва её босс ткнул большим пальцем вверх.
Направились мы вовсе не к выходу. Я едва поспевал за бодро бегущим по лестнице издателем. Второй, третий этаж... На шестом начал задыхаться, хрипеть и падать. На счастье, после шестого оказался лишь один ещё пролет и железная дверь. 
Вышли на крышу.

На огороженном пятачке стояло несколько пластиковых стульев и грязный журнальный столик с залитой водой пепельницей.
По небу бежали растрепанные облака, словно стадо лишайных овец. Солнце то скрывалось за ними, и всё вокруг окрашивалось в тоскливую осеннюю синеву, то выглядывало снова, заливая крышу золотым светом.
Запахнул куртку на «молнию». Храпов, наоборот, расстегнул пуговицы пиджака и блаженно раскинул руки.
- Ну, красота?! – требовательно крикнул он и не дожидаясь ответа. подтвердил: - Красота! Москва-матушка!

Я шагнул к невысокой, по пояс мне, металлической ограде, осторожно глянул вниз. Чехарда низких домов и строений, унылая желтизна стен, тусклый блеск кровель,  щель переулка и строительная разруха чуть поодаль. Кучка гастарбайтеров в оранжевых спецовках покуривала, отдыхая на корточках. 
- Разводить долгие разговоры не буду, - Храпов встал рядом и положил ладони на перила. – Ты писатель. Божьей милостью писатель. Один из тех, кто словом  камни оживить может. Но хлеб писательский тяжек, знаю. Сочувствую. Без шуток – сочувствую. Как там у классика - угораздило родиться с талантом в России, мда... А что, брат, поделать... Не тебя одного. Но ничего, ничего. Поможем. Времена сейчас не царские, талантам путь свободен.
- Так считаете? Я про времена.

Храпов хыкнул, снял очки и сунул их в нагрудный карман пиджака.
- Мне, как бывшему человеку государевой службы, виднее. Эх... – закинул он руки за голову и выпятил крепкий живот. – Вот раньше были времена... Написал книжку – и год ничего не делай, купи дачу да пиши другую.
- Это разве ничего не делать?
- А сколько я мог написать бы, рассказать всего... Столько сюжетов! Мама дорогая... - не обращая на мои слова внимания, Храпов задрал голову, уставился на бахрому облаков и лучи света между ними. – Но нельзя, нельзя. Гостайна и подписка.
Посуровев, то ли от созерцания холодного неба, то ли от своего высокого долга, Храпов похлопал по карманам:
- Сигареты забыл.
Я протянул ему свою пачку.
- Спасибо. Бросаю! – озадачил меня отказом Храпов.
Пожав плечами, я закурил сам.
- На электронные перешёл, - пояснил Храпов. – Говно, если честно, самообман. Но дыхалка получше стала.
Выпуская дым, я кивнул – недавним бегом по лестнице Храпов свои слова убедительно подтвердил.

- В общем, расклад такой, - вернулся к деловому тону Храпов. – Раз ты писатель, то надо писать. Кому ж еще-то, как не писателю, этим заниматься, так? На хлеб с маслом заработаешь. Знаю, знаю, не хлебом единым... Раскрутку, как уже говорил, обеспечим. Мне один тут пожаловался – «Яндекс» о нём молчит... Вот у человека несчастье в жизни.
- На меня десяток ссылок найдётся, - вставил я.
Храпов усмехнулся:
- Прозару? Удаффком твой? Кому это нужно, кто там читает?..
- Ну есть читатели адекватные, - заступился я .
- Есть... – хмыкнул Храпов.
Вновь, как недавно в кабинете у него, показалось, что он готов добавить присказку в духе «есть на жопе шерсть».
Похоже, подцепил у Евы умение читать мысли.
- Порезвился в этом загончике, и хватит, - продолжил Храпов. – На одного нормального полсотни откровенных дебилов. Тебе их дружба и мнения нужны, что ли?
- Да нет, - неожиданно сказал я.
- Вот и правильно. Идти надо вперёд, стремиться к развитию. К известности не среди кучки маргиналов...

Храпов сложил ладонь «лодочкой», будто прося милостыню. Брезгливо заглянул в пустую ладонь и, выкинув воображаемую «кучку», отряхнул руки. 
- Стремиться надо, чтобы вот это всё стало твоим, - жестом хозяина издатель обвёл крыши домов. – Власть над душами, над умами! Чтобы в каждом доме тебя знали. Вся Москва чтобы! Москва будет знать – за ней страна потянется. А там переводы пойдут, на выставки поедешь – Франкфурт, Эдинбург, да хоть в Пекин...
- Звучит неплохо, - пришлось согласиться.
Храпов кивнул:
- Я плохого не предлагаю. Так что, хочешь успеха – работай с нами.
Наши мнения о писательском труде сильно различались. Если я воспринимал писательство как иступленное отчаяние во многом нездорового человека, то Храпов, словно протестантский пастор, оперировал исключительно прагматичными категориями.
- В общем, если согласен и мы договорились, нечего тут торчать - прямо сейчас и спускайся. Я еще подышу тут. Ева документацию приготовит.
Перед тем, как шагнуть вниз, я услышал:
- Еве доверяй, как себе. Она вашего брата, писателя, на руках готова носить. Твой ангел-хранитель.


Ева ждала внизу, постукивая ноготками по тонкой стопке бумаг.
- Ну как? - улыбнулась она, не сомневаясь в ответе.
Развёл руками:
- Он трижды искушал меня.
Кивнув, Ева протянула бумаги:
- Это он умеет. Дома почитай, если всё устраивает - завтра в десять ждём тебя тут. Детали обговорим. И подпишем.
- Чем подписывать-то? Кровью?
Внимательно посмотрела на меня:
- Это уже у кого как получается.