Прошло три дня, которые не были отмечены никакими визитами или происшествиями. Жизнь протекала как обычно – скучно. Сельские строения нещадно сушило солнце, увеличивая тем самым опасность возникновения пожаров, а в доме сновали полчища кусачих мух, трупики которых, размазанные хлопушкой, обезображивали  побелку.
Днями, Вульф не проявлял тяги к общению, а все больше восседал за книжкой на любимом своем диване и пил пиво. Но вечерами положение менялось и, если я не убегал из дому поволочиться за деревенскими бабенками, то он охотно пускался со мной в разговоры. Мы говорили, а нередко и спорили, обо всем, что когда-либо вычитали, высмотрели, пережили, и с удовольствием ощущали дуновения ночной прохлады в распахнутые настежь окна. Спать мы ложились уже далеко за полночь.
Помню, меня сильно занимала личность Вульфа, его взгляды, мировоззрение. Я ни минуты не сомневался, что он – гений. И в чем же его гениальность? – спросит кто-то. Приведу для наглядности лабораторный опыт, знакомый всем нам из уроков физики: на лист бумаги высыпаются металлические опилки, снизу подносится магнит и… уить – опилки расположились в форме силовых линий магнита. Так вот в нашем случае этим самым магнитом является его мозг. Рассказываю, допустим, я ему какой-то эпизод из жизни – своей или чьей-то; накручу-наверчу, нагорожу такого, что сам черт ногу сломит. Сам в свое время не понял, разобраться не смог, а он – уить! – и все само по полочкам разбросалось, будто здесь всегда было. Вот так-то. Гений, одним словом!
В тот день, в половине двенадцатого, я вошел в комнату, держа в руках утреннюю прессу.
Кстати, о прессе! В условиях российской глубинки, немаловажным обстоятельством является то, что точка индивидуального пользования, именуемая в народе отхожей, располагалась непосредственно в доме - с теплом, светом, и со всеми вытекающими. Может, кому-то это покажется деталью, не относящейся к делу, но у меня до сих пор сердце радостно заходится при воспоминании об этом.
Так вот, я пересек комнату и, подойдя к дивану, бросил газеты на журнальный столик. Вульф только что прикончил свою утрешнюю порцию пива, отдыхая от огороднических забот, и теперь сидел, закрыв глаза, с блаженной физиономией.
-    Читали?! – спросил я его.
Он открыл глаза и воззрился на меня.
-    Ты о чем, Арчи?
Я выбрал среди прочего газету “Новости Загуляево” и показал ему заметку.
-    Я об этом.
-    Прочти.
Я зачитал сразу конец объявления:
-    “…ушел из дома на работу и не возвратился Рохман Павел Кононович, учитель математики в средней школе номер три. Лиц, знающих о его месте нахождения, а также располагающих какой-либо иной информацией, просьба сообщить об этом в районное отделение милиции”. Ну, как?
Лицо Вульфа омрачилось.
-    Я много думал об этом, - произнес он. – Прискорбно.
-    Значит, вы все-таки читали?
-    Нет.
-    Тогда как же вы могли о чем-то таком думать? – изумился я.
-    Я предполагал, что так может случиться.
На мгновение я лишился дара речи от такого наглого вранья и лицемерия.
-    Что же теперь вы собираетесь предпринять? – спросил я, наконец, совладав с собой.
-    Ничего.
-    Как – ничего?! Ведь он же обращался к вам за помощью!
-    Пф. – Вульф выставил вверх указательный палец. – Арчи, я знаю, ты не поверил моему утверждению, что я предполагал подобный исход. Однако это так. Достаточно тебе будет вспомнить один мой вопрос, адресованный Рохману в день его посещения. Я интересовался, с кем еще он делился своими выводами. Вспомнил?
-    Разумеется.
Вульф удовлетворенно кивнул.
-    Тогда ты должен помнить, что он мне ответил.
-    Он сказал, что посвятил во все своего шурина, - поспешил я утвердиться на позициях благодарного слушателя.
-    То-то и оно – уже двое.
-    Кто же второй? Вы? Тогда – трое. Или писарь не в счет?
-    Не болтай чепухи, – отмахнулся Вульф. – Нас с тобой я не имею в виду.
-    Тогда кто второй?
-    Жена, конечно. Рохман примерный семьянин и не способен скрыть от супруги даже заначку. А уж касаемо заслуг либо достижений, то тут, пожалуй, вряд ли какая особь мужского пола устоит от соблазна похвастаться ими со своей второй половиной.
-    Согласен. Но, как говорится, муж и жена – одна сатана. Поэтому жену можно исключить из списка.
Вульф нахмурился и тяжко вздохнул, но развивать тему взаимоотношений полов не стал, а перекинулся на шурина:
-    Я Чепыжева – прокурора нашего – давно знаю. Странный он тип. Прибыл в Загуляево по партийной разнарядке, до этого исправительным учреждением заведовал. Сестру сюда перетащил и замуж здесь выдал, за Рохмана. Своей семьей не обзавелся, но водил крепкую дружбу с покойным председателем, а в народе молва ходила упорно, будто он – педераст. – Вульф снова вдохнул воздуха, скривившись лицом, и вдруг громко чихнул:
-    Уф! Бляха-муха! Зачихнул. Так о чем это я?
Я подал ему носовой платок.
-    О слухах и проблеме сексуальных меньшинств на селе.
-    Ах да, спасибо. – Он хорошенько высморкался в мой платочек. – Я слухам не доверяю, но тип он все же странный. И сестра его – тоже странная. Старая дура и, к тому ж, – болтлива, спасу нет.
-    Судя по Рохману, не такая уж и старая, бальзаковский возраст, наверное, - заметил я.
-    Эта ведьма старше его. – Вульф протянул платок обратно. – И братца своего – старше. На сколько лет – не знаю точно, но на много.
-    Ну и что же из этого следует? – спросил я, отказавшись принять платок назад и сославшись на имевшийся у меня другой.
-    А то, - произнес он назидательным тоном. – О чем знают двое, – ведает и свинья.
-    Вы на мэра намекаете?
-    Я ни на что не намекаю. Я констатирую: трепаться ему надо было меньше о своих открытиях. Нострадамус доморощенный.
Вульф встал и направился в кухню. Подходило время обеда.
Я постоял несколько минут в нерешительности, но охватившая меня благородная жажда деятельности не оставляла в покое.
-    Мы живем в правовом государстве, где каждый имеет право высказать свое мнение! – заявил я, оторвав шефа от очистки луковицы.
Надо было видеть, как он посмотрел на меня. Его глаза были полны слез. Я никогда не задумывался ранее, что Вульф может испытывать такую гордость за отчизну, приютившую некогда его отца.
-    Не расстраивай меня, Гудвин, - произнес он, по-видимому, справившись со своими чувствами. – Очень прошу тебя. Сходи лучше за пивом.
Я не стал давить на его патриотизм. Не такой я человек, чтобы пользоваться чужой слабостью. Схватив пятилитровую канистру, я устремился к выходу, но, остановившись на пороге, все же нашел нужным сказать пару слов перед уходом.
-    Вы как знаете, - произнес я, - но мой долг – сообщить о визите Рохмана компетентным органам. Я понимаю, что, состоя у вас на службе, не могу предпринимать поступки, идущие вразрез с вашим мнением, но любое действие либо бездействие, препятствующее установлению законности, может повлечь за собой непредсказуемые последствия.
Обойдясь без гордого вскидывания головы, я тихо вышел, притворив за собой дверь.