Собеседование Чердынцев провел быстро, никого больше пары минут не задерживал. Лишь Жопа просидел в кабинете чуть дольше и вышел, довольно улыбаясь.
- Че ты там с ним, родню общую вспоминал? – подозрительно спросил его  Никитос. – Или он тебя из армии отпустил? Че лыбу давишь-то?
Жопа махнул рукой:
- Да ну тебя... Не, у них там в штабе место есть. По компам, короче. Систему налаживать. Я в этом шарю.
Никитос хмыкнул и покачал головой:
- Один, что ли?
Жопа насторожился:
- Чего один?
- Один, спрашиваю, шаришь? – Никитос презрительно пожевал губами. – Один такой дохуя умный?
Кефиру показалось, что Никитос просто срывает на Жопе досаду. Да и сам Кефир слегка огорчился – отчего лейтенант не спросил его, Антона Никифорова, насчет компьютера.
«Не спросил, и хуй с ним», - зло подумал Кефир. «Сам виноват. Не сказал сразу сам, нехуй теперь завидовать».
Аутотренинг помогал слабо – хотелось заехать Жопе по гладкой и довольной роже.
- Слезкин! – выглянул вдруг лейтенант из кабинета.
- Я! – громко крикнул Жопа,повернувшись к офицеру и вытянув руки по швам.
- Молодец, - удивился Чердынцев. – Я чего хотел спросить – а ты это, в ноутах тоже, переустановить там?
- Так точно, товарищ лейтенант. Любое «железо», без проблем!  - доложил Жопа, преданно глядя на Чердынцева.
- Ну лады тогда, на месте посмотрим, - кивнул лейтенант. – Ждите сержанта, и на прием пищи.
Едва офицер скрылся в кабинете, Никитос снова хмыкнул:
- Слезкин, значит, твоя фамилия? Ну-ну...
- Че ты нунукаешь? – неуверенно набычился Жопа, оглядывая всех.
- А ничо, - ответил ему Цепа. – Хуево начинаешь. Фамилию свою оправдаешь – слезок наплачешь много.
Жопа промолчал, напустив на себя презрительный вид.
Вновь появился молодцеватый Джабраилов, повел всех в пищеблок
Столовка как столовка, отметил Кефир. Столики на четверых, с салфетками в пластиковых стаканчиках. Подносы, раздача с двумя поварихами, тетками непонятного возраста. Компот, пюре, серые котлетки, нарезка хлеба. Разве что кассы в конце раздачи нет.
«Год бесплатной кормежки» - усмехнулся про себя Кефир, ковыряя рыхлое тельце котлеты.
Краем глаза он заметил, что почти никто есть не стал. Дима-Хачик к еде не притронулся, только понюхал и вздохнув, отодвинул тарелку. Никитос жадно выпил копот и выловил пальцем из стакана раскисшие яблочные дольки. Парень с разукрашенной дубинками спиной повозил в тарелке рассольника ложкой и удрученно покачал головой.. Жопа попробовал было осилить второе блюдо, но котлету недоел, кисло поморщился.
Только Цепа бодро уминал неказистую еду со своей тарелки и приглядывался к чужим, отставленным.
- Заебатый хавчик, вы че... – бубнил он с набитым ртом. – Давайте сюда, кто не будет, я срубаю. Только Жопино не буду, он надкусал и обслюнявил... Да и западло.   
Джабраилов, разглядывая жрущего Цепу, восхищенно цокнул языком:
- Звэрь! Маладэц!
Сам он еду даже не взял с раздачи


***

Поспать Кефиру не дали.
Полночи он ворочался на жестком лежаке, пытаясь накрыться бушлатом. Драное тонкое одеяло согреть не могло. Из тёмно-синего прямоугольника окна тянуло холодом, словно сквозняки поставили перед собой задачу - выдуть остатки домашнего тепла из тела, наполнить зябкой дрожью и пропитать унылой казенщиной. Новый бушлат пах складом, ноздри улавливали сквозь общую вонь кубрика терпкий запах крашеной ткани.
За дверью шла непонятная ночная жизнь - по коридору то и дело сновали какие-то люди, топали, смеялись, звякали посудой. 
Едва начал проваливаться в дрёму, почувствовал, как кто-то тянет с него бушлат. Не осторожно, пытаясь выкрасть, а властно и бесцеремонно. Хлопнули по плечу и кажется, пытались заехать ногой, но попали по топчану.
Кефир перевернулся на спину и рывком сел, соображая, что к чему.
Перед собой он увидел силуэт человека. Силуэт покачивался и делал неопределенные движения руками, будто изображал плывущего вольным стилем.
- Чего? – хрипло спросил Кефир.

Силуэт зашевелил руками активнее и сказал голосом лейтенанта Чердынцева:
- Давай.
- Чего давать? – не понял Кефир, озираясь.
Все спали. Или делали вид.
Лейтенант пожал плечами и развёл руки, изображая удивление:
- Как «чего»? Пузырь давай.
- Какой пузырь? – удивился Кефир но быстро понял. – А-а, это... Нет у меня ничего. Непьющий я. 
- Пиздишь? – недоверчиво качнулся Чердынцев и снова лягнул лежак Кефира.
- Бля буду! – в тон офицеру побожился Кефир, подтягивая, на всякий случай, ноги к груди.
- Тогда хавчик, - легко согласился лейтенант. – Закусь давай, воин.
Пришлось тянуться вниз за мешком. Кефир наощупь вытянул одну из банок.
- Сайра, - почему-то виноватым тоном сказал он, отдавая банку.
- Хуяйра, - поблагодарил его Чердынцев. – Ещё давай, три банки нужны.
Судя по звукам из коридора, где-то в соседнем кубрике шла ночная офицерская пьянка. Бубнили и басили нетрезвые голоса, ухали смехом, слышалось и высокое женское хихиканье.
Кефир снова порылся в вещмешке.
- Тушонка вот, и сгущенки банка.
- Сгуху себе оставь, тушняк давай, - лейтенант действительно обладал лёгким характером, нетребовательным и гибким. – Спи, боец.
Чердынцев постоял немного, как бы раздумывая, не пнуть ли лежак Кефира ещё раз. Качнулся, едва не выронив банки. Потеряв к подчиненному интерес, двинулся вдоль лежаков.
Кефир улёгся снова, накрылся бушлатом с головой.
Отчего жизнь так несправедлива? – вдруг тоскливо подумалось Кефиру и он почувствовал, как от обиды перехватило горло.
Тысячи, десятки, а может и сотни тысяч людей косили, косят и будут косить от службы. Чем они лучше? Почему ему, дипломированному специалисту, пусть и молодому, надо отдавать год своей жизни – на что? За кого? За себя и за тех, кто откупился или спрятался?
К почти детской обиде на мир примешивалось горькое недоумение, и Кефир отчетливо вспомнил случай, когда впервые испытал похожие чувства.
Был он тогда вовсе не призывником Кефиром, а пятилетним Антошкой, городским мальчиком, на лето привезенным в деревню к бабушке.
Жаркое небо, звон кузнечиков в траве, шорох березовых листьев в роще за домом... Там-то, в тенистой роще, и увидел сбежавший со двора Антошка забавного, безрогого еще – лишь два бугорка торчали над мохнатым лбом – козленка.
«У меня живет козленок... я сама его пасу... Он заблудится в саду, я сама его найду» 
Козленок, виденный Антошкой прежде лишь на картинках, бегал на привязи по кругу вокруг железного колышка, воткнутого посреди небольшой лужайки. Бегал он давно, судя по примятой траве, и занятие это ему, по видимому, сильно наскучило. И козленок, и Антошка обрадовались друг другу и побежали навстречу. Антошка еще не успел решить, что будет делать - в планы входило и погладить, и покормить, и покататься... Зато козленок точно знал, чем заняться – выждав, когда Антошка забежит за черту его круга, козленок подскочил, дрыгая ногами, и с размаху влетел в живот Антошки. От боли и неожиданности Антошка оторопел, чем козленок поспешил воспользоваться и еще раз хорошенько боднул его, на этот раз угодив крепкой головой чуть ниже живота. Антошка рухнул на траву и получил снова, на этот раз в плечо. Плача и завывая, кое-как, ползком, выбрался из владений драчливого животного, поднялся и побежал домой, с каждым всхлипом укрепляясь в плаче и переходя на истошный ор. Этими воплями он, должно быть, и рассердил соседского лохматого пса. Тот выскочил из-под забора черной тенью и крепко цапнул за ногу, обежал кругом, подскочил, тяпнул еще раз, теперь за руку, и быстро скрылся.
Причитания и крики бабки Антошку почти не расстроили, это была ерунда по сравнению с той недоуменной обидой, что переполняла его сердце.
«Как же так... как же так...» - бесконечно повторял он про себя, пока дед вез его на своих «жигулях» в больницу...
Как же так...       

Под удаляющиеся глухие удары, бубнеж лейтенанта насчёт пузыря и сонное бормотание призывников ему снова удалось ненадолго задремать.

Проснулся, когда кубрик уже начал пропитываться серым, скучным светом раннего октябрьского утра.
Полежал, стараясь заснуть снова, но не вышло – пришёл младший сержант Джабраилов.
- Падыём, сапэрные вайска! – скомандовал он, щёлкая выключателем. – Тры минут умыватса. Ссат-курыт две минут. Чэрэз пят минут построений на завтрак.
Призывники зашевелились, закашляли, свешивая ноги с лежаков.
Никитос толкал в плечо спящего Цепу. Тот мычал и невнятно матерился.
Джабраилов радостно улыбался, оглядывая команду:
- Ай, нэ умэем падыём быстра дэлать! Учэбка приэдэм, будэм учитса!
Дима-Хачик, в неловкой позе шнуруя берцы, поднял мятое и опухшее со сна лицо:
- Товарищ младший сержант, а когда мы поедем?
Джабраилов взглянул на часы:
- Ссат-курыт праэбалы, нэ успэлы. Завтрак двадцат мынут, патом бэгом в автобус, ждёт ужэ. Вокзал паэдэм. 

Поссать младший сержант все же разрешил.


***

- Сидите тут пока, - утомленно обронил лейтёха, сдвинув фуражку на затылок. Лоб его обильно усеяли бусинки похмельного пота. – Джабраилов, со мной к кассам пойдёшь.
- Иэст! – молодцевато ответил горец.
Бойцы расселись, побросав вещмешки под ноги, лишь Жопа и Дима-Хачик устроили их на коленях, по-бабьи сомкнув ноги. Хачик принялся рыться внутри своей поклажи, доставая и перекладывая газетные свёртки.
- Чё там у тебя? – лениво наблюдая за его возней, спросил Цепа.
Дима-Хачик испуганно дернул плечом:
- Мама собрала, я не смотрел еще.
- Ну, дай тогда я гляну, – Цепа потянул увесистую руку. – Мы одна команда, всё общее у нас, да?
Дима-Хачик с готовностью кивнул, лишь глаза, бархатно-чёрные, будто подёрнулись грустной влагой.

«Ну какой он, на хрен, хачик...» - подумал Кефир, и отвернулся. «Был бы правда хачик, щас бы Цепу на нож сажал уже. Жидок ссыкливый, обычный жидок он».
А сам-то – не такой же, что ли? – вдруг проплыла в голове неприятная мысль, приволокла воспоминание о минувшей ночи.
«Вокзал – лицо города» - пытаясь отвлечься, прочитал Кефир на пыльном застекленном стенде неподалеку от их мест.
Да уж. В таком случае, у города не лицо, а ужасная харя - грязная, наглая и отчего-то вызывающе, вопиюще нерусская.
- Чудище обло, озорно, стозевно, стоглаво и лаяй, - вдруг произнёс сидевший слева от Кефира остролицый парень, похожий на приболевшего воробья.
Кефир вздрогнул. Фраза была ему смутно понятна – кажется, парень думал о том же.
Кефир узнал его – тот самый, со следами от дубинок.
- Коля! – протянул ладонь пацан. – Николай Лысенков, партийная кличка Лысый.
- Партийная? – переспросил Кефир и представился.
Парень кивнул, но объяснять не стал.
Посидели молча, слушая вокзальный гомон. Бодрый женский голос объявлений носился эхом под куполом зала, метался в гулкой холодной высоте, сообщал о поездах, комнате матери и ребёнка, предупреждал об опасности покупки билетов с рук. Внизу же, словно жирное варево на огне, клокотала нерусская речь.
- Чурбанья-то... – меланхолично заметил Кефир.
- Да, - просто согласился партийный Лысенков. – Много.
- Чего сюда едут, как думаешь?
Лысенков пожал плечами, подышал на руки. Спрятал ладони в рукава бушлата. 
- А чего им не ехать... В горах - холод, голод, работы нет, война. Вот они и прехали сюда. Значит, скоро и тут будет так же... 
- Так считаешь?
- Холод уже пришел, - Лысый усмехнулся и поёжился. – Слушай, мы же в этой форме зимой окочуримся.
- Не ссы, службой согреют, - успокоил его Кефир. – Ты скажи лучше за войну. Вон у нас сержант... нерусский. С кем воевать будет, если что?
- Наш-то? – Лысый мотнул головой в сторону, куда ушел Джабраилов. – Ну этот вроде цивильный, нормальный. Если с земляками его заварухи не случится, то с кем прикажут, с тем и будет. У них служить почётно считается, до сих пор. Читал Куприна, «Поединок»? Бек-Агамалов, помнишь такого?
- Не, - признался Кефир.
- Плохо, - качнул головой Лысый. - Ну ладно. Тут в другом дело. К этим вот товарищам, – Лысый прищурился и взглянул на толчею в зале, – у меня особых претензий нет. Я их понимаю. Они лишь берут то, что нам не нужно, что мы сами бросили. Ведут себя так, как им позволяют, а позволяют многое. Почти всё.
- Это верно, - согласился Кефир. – А к кому тогда претензии? К власти?
Лысый, по-прежнему щурясь, перевел взгляд на Кефира.
- Допустим, к тебе.
- Ко мне?
- Что ты сделал, чтобы помешать? Овощем дома телевизор смотрел, под пивко, у этих же чёрных и купленное. Да?
- А ты?
- Меня на последней акции менты так отпиздели, за то, что мешал им сыто жить... – зло усмехнулся Лысый. – Статей понавешать хотели. Да я вовремя на призыв съебал.
- Ты из скинов, что ли? – удивился Кефир.
- Какие скины, ты чего. Про нацболов слыхал?
Кефир вспомнил виденные репортажи – крики, знамена, ментовские армяки, шлемы «космонавтов», сухонького старичка в больших очках.
- Главный ваш этот, он же пидор! – сказал первое, что пришло в голову.
Лысый усмехнулся снова, на этот раз презрительно.
- Вениаминыч? Он на тюрьме был, побольше, чем нам послужить предстоит. С уважаемыми людьми за руку там здоровался и отсидел достойно. Никто там слова худого не сказал про него. Так что «пидора» своего засунь себе подальше куда. Посмотрим, как себя покажешь, когда в часть приезут.
- А ты невъебенно крутой?- озлился Кефир. – За собой смотри лучше.
Лысый хмыкнул, надвинул шапку на брови, скрестил руки, спрятав ладони подмышками и всем видом изобразил окончание разговора.
Кефир, матюгнувшись, повернулся к нему спиной и стал снова разглядывать людей в зале ожидания.

Совсем неподалёку от них, через проход, сидел военный в тёмном камуфляже. Звания Кефир разглядеть не мог, но было видно, что не срочник, а мужик средних лет, усталый и понурый. У ног военного лежал тощий чёрный баул, и Кефиру вдруг со стороны показалось, что это убитый горем хозяин сидит возле тела своей умершей собаки.
На мгновения их глаза – Кефира и военного – встретились. Кефир даже успел подумать: надо ли встать и отдать честь? Решил, что это глупость и ерунда. Да и военный, презрительно дернув впалой щекой, опустил голову и стал еще больше похож на хозяина мертвого пса.

Кефир вытянул ноги, уставшие от непривычных жестких берцев, задрал голову и уставился на высокий потолок зала ожидания. Купол показался ему внутренней стороной огромного яйца, а себя Кефир с тоской представил неловким цыпленком, которому скоро, совсем скоро, уже сейчас - предстоит покинуть последнее, что связывает с прежней знакомой жизнью. И отправиться неизвестно куда.
«В любом случае, это лучше, чем угодить в кипяток, не покидая своей скорлупы», - подбодрил себя Кефир. 

Джабраилов, ловкий, ладный, матово-смуглый и весёлый, возник перед ними как чёрт из табакерки. Помахал светлыми полосками бумаги.
- Билэты! Лэтинант на пэрон пашол. Так, быстра. Быстра, быстра, за мной всэ, нэ патэрайтэсь там, вакзал балшой, народ многа. Мэшки сваи не забудтэ, это вашэ ваэнное имушэство. Папа-мама кансервы дали, канвэрты дали, патэряэте – агарчэние. Скажитэ нэт?
Джабраилов подмигнул озорным тёмным глазом.
- Так точно, товарищ сержант! Огорчение! – отрапортовал ему Дима-Хачик, подхватывая свою сумку.
- Маладшый сэржант, - поправил его Джабраилов. – Станавыс!
Быстро пересчитал всех и скомандовал:
- За мной, пачты бэгом, нэ растягиватса! Шэстой платформ, вагон двэнадцать.
Дима-Хачик принялся возиться с лямками вещмешка.
- Хачик, резче! – рявкнул на него Цепа.
Джабраилов удивленно обернулся:
- Нэ понял?..
Кефиру показалось, что по лицам всей команды пробежала тень злорадства.
Однако Цепа и ухом не повел. Как ни в чем ни бывало, стоял, придерживая лямку вещмешка у плеча, с невинным видом разглядывая младшего сержанта.
- За мэной шагам марш! – скомандовал Джабраилов и уже на ходу, оборачиваясь и скаля зубы, весело пропел: - «Скора выйдэт на-а св-аабоду хачик, и тагда дастанэт он твой мячик...»
Команда поспешила за ловко пробирающимся сквозь толпу младшим сержантом.
- Слышь, твоя как фамилия? – спросил Цепа Диму-Хачика, поравнявшись с ним.
Тот нехотя ответил:
- Градский.
- Еврей,что ли? – удивился Цепа. – В натуре – еврей, да?
- По отцу. А что? – собрал душевные силы Дима и с вызовом, как ему показалось, глянул на приставалу.
- Да не, ничего. Тем более, по отцу у вас не считово. Просто спросил, а что, нельзя? – перешел в контратаку Цепа.
Дима сразу стушевался.
- Можно, чего такого... – промямлил он и попытался оторваться, догнав Джабраилова, но Цепа удержал его за рукав.
- Ну тогда сменим тебе погоняло. «Хачик» не пойдет, в виду... – кивнул Цепа в сторону мелькавшей впереди спины младшего сержанта. – Будешь Градусом!
Цепа хлопнул ручищей по спине Димы и тот пошатнулся, пробежал мелкими шажками пару метров и вдруг замер на месте. 
- Ты уже заебал меня, слышишь?! Достал уже! – сбросив с плеча вещмешок, Дима выставил перед собой неумело сжатые кулаки. – Ну чего ты? Давай!
Побелевший лицом Дима распалял себя выкриками, нелепо водил кулаками перед собой.
Цепа, не снимая вещмешка, придерживая лямку правой рукой, подошел к Диме почти вплотную и коротко ткнул его в живот левым кулаком.
Дима слегка согнулся, а лицо его приобрело бессмысленный и несчастный вид.
- Рюкзачок свой подними и за всеми шагом марш, Градус! – безмятежно улыбаясь, скомандовал ему Цепа.
Градус послушно поднял вещмешок и заковылял в сторону выхода на платформы. 


(продолжение будет)