Мне пришлось резко и с силой встряхнуть головой. Остатки бреда, накрывшего меня целиком, разлетелись в стороны, словно брызги. Я обнаружил себя всё ещё сидящим на раскладушке, уставившись в цветные бумажки по 500 евро. Эти европейские фантики, введённые года четыре назад на момент весны 2006-го, мне и держать-то не приходилось до сего случая. А если перевести их в доллары, то подобную сумму я пересчитывал всего пару-тройку раз в жизни, да и то ведь эти деньги были не совсем мои. И в то же время от внезапного осознания того, что в Москве подобную сумму можно по-гусарски промотать за ночь на вино и гусынь, мне как-то сразу полегчало. Эта мысль неожиданно отрешила меня от денег и освободила от того пресса, что погрузил меня на дно бредового водоёма, где меня путал бес.



Сколько времени я провёл в этом омуте, наблюдая обступивших меня чертей, точно я знать не мог. Однако, судя по озадаченным лицам своих товарищей, даже минутного помутнения, видать, было достаточно, чтобы вызвать у них беспокойство.



-- Извините, мужики, - сказал я, - Дайте мне пять минут, и я подойду. Что-то я переработал, наверно, в последнее время.

-- Ладно, уходим, пацаны, - сказал Серёга Ташкентский, понимающе усмехнувшись. - Перегрузился Бакыт, что здесь непонятного.



Канистра, напоследок пощёлкав пальцами у моих глаз и пронаблюдав за реакцией, кивнул Красавчику. С пониманием, не проронив ни слова, они тут же удалились вслед за инженером. Так, я остался один на один с табуном мыслей, которые стали выскакивать из той суммы, что я всё ещё держал на руках. В основном, полчище это можно было разбить на три «снопа»: мысли о матери с сёстрами, о долгах и о том, чтобы проставиться своим новым товарищам. Первоначально разбив зарплату на три равных части, мне стало всё же не по себе от того, что 500 евро пойдут на разгул и пропой. Ведь именно о таких суммах я частенько слышал от Красавчика после того, как он с дружками гульнул на выходных. На эти деньги, положим, моя семья скромно могла бы прожить без нужды ни один месяц. Поэтому профукать их за вечер мне было внутренне не позволительно.



По этой причине, скорректировав деление, я решил, что 700 евро идут матери, 500 на начало возврата долгов, а уж 300… И тут я всё же остановился, поскольку не мог не вспомнить о себе. Мой «гардероб» состоял из секонд-хэндовых вещиц, требующих уже даже не починки, а элементарного сожжения. С этим также необходимо было что-то делать, тем более что майская погода уже нашёптывала о кардинальных переменах во внешнем виде.



В общем, не было денег – были проблемы, появились деньги – проблемы стали другого характера. Посчитав и так и эдак, словно крот в сказке про дюймовочку, я пришёл к выводу, что на проставку я готов выложить 200 евро. Об этом я сообщил товарищам, когда вновь появился в ремзоне, при этом я также добавил, что компанию им скорее всего составить не смогу. И на то были две причины: первая – потому как не охоч до таких гуляний, а вторая - вид у меня на сегодня такой, что меня разве что в местную разливочную могут пустить.



-- Да ты что, Бакыт с дуба рухнул!? – резко отреагировал на это Ташкентский. – Как это без тебя? С тобой, но без денег – другой вопрос, нам же не деньги твои нужны, ёкарны бабай, а традицию соблюсти, – подчеркнул инженер.



-- Вот именно, Бакыт, просто гульнуть за твой счёт как-то не по кайфу, а коли бабок не хватит, так мы свои подкинем - поддержал Канистра, - А по поводу сегодня, это ты правду сказал: потому что лучше оно будет на завтра перенести. Завтра ж пятница – народ будет оттягиваться. А так что мы вчетвером - посидим да позакусываем?..



-- Верняк, Канистра, - тут уже подхватил Красавчик, - вещий сон полагается с четверга на пятницу, а оттяг сбывается с пятницы на субботу, так уж заведено в заводных заведениях, - усмехнулся он, и осмотрел меня с головы до ног, - Ну а насчёт одёжки, это можно и сейчас после работы решить в торговом центре, часа за полтора управимся, думаю. Фасад тебе подберём добротный, не сомневайся… И бюджетный, - добавил он, верно смекнув, что других вариантов я просто не рассматриваю, - так что заранее не отказывайся, и ещё раз повторю: на счёт денег не парься, ты ж не репа, да и мы, брат, не лыком шиты.



Тем же вечером Сан Саныч «навёл» меня на дисконт-универмаг, где можно было приодеться от пят до маковки за весьма скромные деньжата по московским меркам. Всё же, вопреки моим предубеждениям, одеться-обуться в столице можно было недорого, главное было знать, где это сделать. Но, конечно, и не так дёшево, как на бишкекском рынке «Дордой», куда съезжаются челноки из стран-соседей, включая даже Россию.



Как мог, я постарался держаться золотой середины, поэтому подбирал одежду так, чтобы мне было удобно психологически. То есть ничего кричащего или мажорного, нарочито модного, но и не серого, чёрного и не приметного. Таким образом, по поводу своего внешнего вида внутреннего смущения у меня уже сильно поубавилось.  Ещё раз примерив приобретения уже у себя в комнате, я был готов отправиться куда-нибудь в тот же час. На меня вдруг нахлынуло осознание того, что по-человечески я не отдыхал уже давно, а в Москве так и подавно (и гаштетные посиделки тут не в счёт).



Это естественное желание передышки будто разархивировалось во мне, и перекинулось, мешая сосредоточиться, на весь следующий день. Подогревал настроение и Красавичк, с загадочным упоением повторяя, как заклинание, одни и те же слова, касательно места Х, куда мы собирались попасть во время Ч: «Место просто супер, время просто супер  и публика будет супер».



Я вообще не был тусовщиком, а уж тем более таким, как Сан Саныч. Он-то периодически фантанировал «пожарными» байками, как он и его приятели где-то накануне «зажгли», «прожгли и «отожгли». Особо я никогда не любил ни танцпольные пляски, ни хмельные посиделки в ресторанах и барах. Гораздо большее отдохновение  я испытывал при выезде на природу: в предгорья и горы с их водопадами, к долинам рек или на берега Иссык-Куля. Однако случай попался исключительный – и повод был, и средства и созревший аппетит расслабухи. Ведь долгое время не видеть ничего кроме ремонтируемой квартиры и ремзоны с автомобилями – до добра не доведёт. А поскольку, по словам Красавчика, заведение Х должно было находиться в центре Москвы, то заодно выдавалась прекрасная возможность познакомиться со столичным антуражем.



Назначенным вечером, вчетвером мы вышли из метро на Кузнецком Мосту и, пока искали какой-нибудь подходящий бар-кафе «для натяжения пружин» напитками и яствами, мне провели небольшую экскурсию. «Рождественка», «Кузнецкий мост», «Лубянка», «Неглинная», «Мясницкая», «Охотный ряд». Старые легендарные улицы, которые у меня были лишь на слуху, теперь я мог наблюдать воочию и, прогуливаясь по ним, чувствовать связь с общей историей.



Поскольку мы с инженером в вопросах выбора заведения были по разным причинам откровенными «чайниками», то знамя знания передавалось из рук в руки Красавчику и препирающемуся с ним Канистре. Спорили они о том, где лучше остановиться, и каждый обрисовывал нам плюсами и минусами то или иное местечко. Спустя некоторое время поиска места отдыха, сопряжённого с моим глазением по сторонам, мы зашли в спокойный ресторанчик со средневековым интерьером.



В ожидании заказанных блюд мы коротали время за пивом и житейскими разговорами. Естественная беседа текла широкой весенней рекой, «паводками» выходя из берегов наших обычных рабочих разговоров. Темы касались воспоминаний, каких-то случаев из жизни, и, конечно же, девушек. В последнем пункте, перейдя от общего к частному под обсуждение попала девушка Лена, работающая в приёмке «Голиафа».



-- Неужели она такая гордая? – ухмыльнувшись, затушил сигарету Канистра.

-- Ее букетиком хризантем и коробкой конфет в гости не заманишь, – с досадой заключил Красавчик и отпил из кружки.



-- Это вы про кого? - спросил я, прекрасно сознавая, о ком идёт речь. Девушку эту я давно заприметил, но любоваться ею мне оставалось лишь, как цветком за стеклом оранжереи, поскольку в реальном плане преграда была куда попрочнее стекла: то есть мой статус и моё материальное положение.



Сан Саныч, чаще остальных бывающий в приёмке начал было кое-что о ней поведывать: что она сейчас свободна, но с «шипами роза», что она неглупа и остроумна, имеет хватку профи… Но тут нам принесли закуски, водочку и горячее, так что тема разговора, как ручеёк, скрылся из виду в общей реке иных бесед, и возобновлять её я не решался.



Прошло часа два, и Канистра в очередной раз наполняя рюмашки холодной водочкой из запотевшего графина, спросил у Сан Саныча:



-- Так к скольки мы пойдём-то?

-- К полуночи, самый шабаш как раз, - ответил Красавчик глянув на часы.

-- А куда вы ещё собрались идти-то?- узнал Ташкентский.

-- Не «вы», а все мы, это во-первых, - поправил приёмщик, а во-вторых… - тут он сделал интригующую паузу, - …все мы идём в «Хангри дак»!

-- Куда? – переспросил я, - «Дональд Дак»?

-- Не-а, Бакыт, - улыбнулся Красавчик, - в «Голодную уточку» лапками мы потопаем!

-- Ёкарны, - отреагировал Ташкентский, - наслышан уже: Содом и Гоморра, короче говоря.



-- Ну что ты, Сергей Петрович, «Дом-2» и умора, так что и тебе и Бакыту будет на что посмотреть! – И тут уж Сан Саныч с Канистрой принялись наперебой сказывать байки об этом месте: кто как упился, кто с кем совокупился, кто одурманился так, что уснул в чужой взломанной машине… и ещё масса и масса хитросплетённых россказней с невероятными развязками.



-- Так что, Бакытик, - с усмешечкой резюмировал Красавчик, - «Голодная утка», это тебе не «Утка с яблоками», не «Утка по-пекински», и даже не «Утка по-киргизски». Это, дружище, один из самых убойных клубов Москвы и, уверяю тебя, такого ты никогда не видел.



-- А может больше и не увидишь, - добавил Канистра, - поскольку данное заведение уже давненько висит на волоске, и его могут закрыть уже навсегда. Но атмосфера там  – просто закачаешься…

-- Как утка на волнах, – закончил Сан Саныч и, окликнув официанта,  попросил счёт.



Что ни говори, а лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать. И даже противящийся выбору заведения инженер всё же, махнув рукой на убеждения и маханув ещё пару рюмок водки, интересу ради, отправился с нами в клуб. Процесс пошёл, и остановить его уже было практически невозможно, несмотря на то, что всем нам завтра  необходимо было явиться на работу…



Клуб находился в нескольких минутах ходьбы от того места, где мы отужинали, натянув пружины. И теперь уже наступал черёд их оттяга. Я и Ташкентский шли спокойно, а вот Красавчик и Канистра по мере приближения к клубу становились всё более возбуждёнными, предвкушая развлечения. И это притом, что строения, подходящего, по моим представлениям, для ночного клуба так и не наблюдалось. Спустя ещё минуту-другую и вместо заведения разврата мы наконец уткнулись в респектабельное многоэтажное здание с золочёной табличкой «Дом работников искусств».



Эта надпись меня даже несколько разочаровала и ввела в некоторое заблуждение: «Тут, наверное, всё чин-чинарём», - подумал я и тут  же спросил у Сан Саныча:

-- Ничего, что мы так скромненько одеты?



-- Уж поверь мне, Бакыт, но здесь чем проще, тем лучше для тебя в итоге, - ответил он, приближаясь ко входу чуть поодаль от таблички. Внезапно дверь распахнулась, и из самой тьмы прохода пушечным ядром вылетела белокурая девица. Создание сделало несколько притормаживающих и балансирующих телодвижений, но, не выдержав силы притяжения Земли, распласталось прямо на асфальте. Красавчик вызвался помочь ей встать, но она, оттолкнув его, кое-как поднялась сама. Остервенело впившись взглядом в охранника, выставившего её взашей, она подкрепила свой недвусмысленный взор редким и едким словарным запасом нецензурных фраз. Такого отборного и ядрёного мата я не слышал даже в ремзоне от суровых мужиков из слесарки. Девушка просто «изрешетила» охранника, как из крупнокалиберного пулемета, и закончила свой образный «урологический» монолог выразительным жестом, показав тому такой же «урологический» средний палец.



Охранник с каменным лицом, словно Сфинкс, не отреагировал на провокацию, и пьяненькая особа, не в силах больше ничего сделать, поплелась восвояси. Едва мы проникли внутрь вслед за вышибалой по узкому тёмному коридору, как в нос ударил густой запах пота, табака и смеси духов, а в уши начала ударять доносящаяся сверху музыка. Сомнений, что клуб находится здесь, у меня уже просто не оставалось, и он представал именно таковым, каким описывали его два моих товарища.



Далее, поднявшись по узкой лестнице, перед нами бетонными сваями выросли два здоровенных охранника. Красавчик сунул им денег за четверых, после чего мы стали полноправными свидетелями и, в общем-то, участниками торжествующей здесь вакханалии. Едва мы попали в овальную залу, как нас захватил «водоворот» из сотни полторы полураздетых тел. Вся эта человеческая масса, словно в конвульсиях билась под глушащий уши и сознание ритм музыки.



Воздух между тем состоял из такой смеси дыма, перегара и телесных испарений, что можно было топор вешать, зацепив его за кувалду. Разлитое на полу пиво, теснота, пьяные рожи… но несмотря на этот «сортир, конюшню и бордель» атмосфера, которую так особо расписывал Красавчик, здесь была действительно живая и естественная. С последним качеством был даже перебор, поскольку такого разгула естества я ещё и не видывал. То тут то там попадались девицы в лифе или вообще с оголённой грудью, мужская половина им также не уступала, а нечто среднее между полами и вовсе танцевало стриптиз. В полуметре от меня на одном из шестов как раз повис, как анаконда, практически голый трансвестит.



В такой кутерьме легко было потеряться, так что, отколовшись от товарищей, я уже и не ведал, где их искать. Вполне логичным было предположить, что их можно найти у стойки бара, поэтому туда я и направился первым делом. При этом стиль ходьбы у меня больше напоминал технику плавания брасом, так  что борясь с течением и преодолевая водовороты, я вынырнул не совсем там, где собирался, но куда более «нужнее». Короче говоря, оказался я у чёрной двери «нужника».



Запах в уборной оказался ещё менее приятным, чем на танцполе, но чтобы справить дающую о себе знать нужду, особых условий не требовалось. Разве что наличие свободного места. Одна из кабинок была чуть приоткрыта и, решив, что она свободна, я распахнул дверцу. Представшая передо мной картина являла собой произведение художника-порнографа с уклоном в чернуху. Извинившись за вторжение, я резко хлопнул дверью и подошёл к освободившемуся уже писсуару.



Выйдя из туалета, я осмотрелся в малом баре, где было поспокойнее, чем в основном помещении клуба, но приятелей моих там не было. Далее чётким курсом я двинулся к питейному месту у танцопла, куда решил пробраться вдоль оваловидной стойки, расположенное по периметру танцзала. Собственно, эта массивная и, видимо, укреплённая стойка также была своего рода танцполом, поскольку на ней особенно лихо танцевали полуобнажённые кобылицы. Этот же «танцпол» плавно переходил непосредственно в барную стойку, где желающие выпить вынуждены были обращать на себя внимание бармена сквозь дрыгающиеся конечности танцоров. При выполнении заказа, ухватить стакан или бокал следовало тут же, поскольку чья-то нога могла резво аннулировать этот заказ не в вашу пользу. Словом, опрокинуть горячительное, вызвав тем самым горячую перепалку.



Вообще же, насколько я начинал постигать это место, то его изюминкой как раз и выступала эта дозволенность танцевать, где заблагорассудится, причём всем посетителям. Ну может разве что кроме центрального стола, откуда охрана частенько сгоняла мужских особей, освобождая место для девушек. Зато на боковых шестах разрешались танцы любого характера и для любителей, и для профи, не ограничивая доступ туда по полу и цвету ориентации.



В танцующем потоке народных масс, напоминавшем латиноамериканский карнавал, мне удалось узреть Канистру с Красавчиком, которые уже прижимались к мокрым от пота девицам, экзальтированным от выпитого. Роль сатира среди вакханок мне явно не подходила, отчего присоединиться к ним у меня не возникало особого желания. Серёгу Ташкентского с ними мне наблюдать не приходилось, отчего я решил, что в силу его характера он скорее всего где-нибудь присел. Но, осмотрев все столики, насколько это было возможно, я отправился в помещение второго бара тем же методом перемещения, к которому прибегают в общественном транспорте в часы пик: то есть сквозь тернии к звёздам.



Инженера не оказалась и там, но поскольку в этом отсеке барабанные перепонки так не переполнялись музыкой, было вполне разумно здесь же и остаться пока, чтобы перевести дух и слух. Для ликвидации жажды я заказал себе пивка, а брать здесь чего-то покрепче я не решался. Предупреждения Сан Саныча о том, что новичкам здесь легко могут налить «крепчака» со снотворным, плюс к этому мой жёсткий опыт знакомства с клофелиновым коктейлем на Кутузовском – запросто ограждали меня от этого.



Взобравшись на удачно освободившийся табурет у стойки, я вздохнул с облегчением и отпил из бокала. Отсюда было удобно наблюдать за публикой, ведь именно она придавала такую исключительность заведению. Весь это сбор людской напоминал эпизод из «Звёздных воин», где главные герои попадают на малую пересадочную планету, а в межгалактическом баре та же картина: разношёрстная толчея со всех уголков Вселенной. Только в «Голодной утке» уголки Вселенной заменялись уголками Москвы, СНГ и планеты Земля. Тут присутствовали иностранцы и стар и млад, модные девушки и проститутки, бизнесмены, бандиты и карманники, молодежь со сбитым вектором выброса энергии и интеллигенты, зашедшие из любопытства.



И всю эту критическую массу ядер приходилось ведь как-то контролировать. Регулировкой при размытых рамках приличия и закона в такой среде занимался как раз достаточно жёсткий персонал охраны, который при мне пару раз молотил не рожь, но рожи тех, что наносили урон заведению, а также бычили и провоцировали драку в заведении.



И в этом сумасшедшем замесе клуба заключалось, наверное, одно из сочнейших отражений Москвы. Вернее того её подспудного, что копится в головах по будням на рабочих местах и скамейках ВУЗов и ПТУ, а в выходные ночи, как вулкан извергается, расплавляя моральные рамки и прожигая жизни. Эта обстановка была для меня более чем необычна, поэтому мне захотелось обсудить её с кем-нибудь. Но, за неимением собеседника, мне пришлось вести лишь внутренний диалог, вскоре, правда, прерванный прикосновением к моему локтю. Рядом со мной оказалась миловидная молоденькая девушка с длинными светлыми волосами.



-- Привет, - сказала она, - меня Вика зовут! А тебя?

-- Меня… – сделал я паузу, глядя на неё,  – Меня Бакыт зовут.

Девушка непринужденно рассмеялась и переспросила:

-- Как-как-как, Батут?

-- Да нет же, - рассмеялся я, - Баа-кыыт, это киргизское имя, я из Киргизии, – немного растерянно выпалил я.

-- Как интересно, из Киргизии… - хихикая, сказала девушка и покосилась на меня своим весёленьким  взглядом, - В моём активе представителей этого народа ещё не было… Батыт, а ты не хочешь угостить даму водочкой?



Я удивленно округлил глаза, уставившись на  фею, просившую налить ей беленькой. Заметив мой вопросительный взгляд, она тут же поинтересовалась:

-- Что это с тобой?

-- Да ничего, просто удивлён немного, что ты пьёшь водочку, - сказал я.

-- А что мне пить? Дождевую воду что ли? – изумилась красавица.

-- Понял, - сказал я, и попросил налить бармена налить рюмку водки.

-- Эээ, - прозвучало от девушки, - только я одна не пью, лучше возьми две,  вместе дербанём!

-- Только я водку не буду, - сказал я, передавая её рюмашку, - не лезет уже.



Принцесса махом опустошила рюмочку и, как заправский выпивоха, занюхала своей изящной ручкой.

-- Ещё хочу, – потребовала моя новая знакомая.

-- Оно вам надо? – поинтересовался я.

-- Милый, - неуклюже подмигнула и без того пьяненькая девушка, - я абсолютно уверена, что мне надо и от кого!



Неожиданно рядом с нами возник в хламину пьяный парень. Обдав нас  алкогольными парами, человекобык угрожающе поинтересовался:

-- Слышь ты, клей-момент, - начал он, – ты чё к моей девушке клеишься?

-- Мы просто разговариваем, – ответил я. Но тут в разговор вмешалась хамоватая принцесса:

-- Да отвали ты от меня! Что ты за мной следишь всё?! Иди к своей рыжей бл*дине, кобелина!



Перекинувшись на тему выяснения верности молодые и горячие потеряли ко мне всякий интерес и после того, как парень грубо взяв девушку под локоток, они такой сцепкой поплелись куда-то к выходу.



По большому счёту, эта сцена стала для меня своего рода индикатором того, что пора уже было уходить. По мере наполнения себя алкогольными напитками публика становилась всё менее управляемой и всё более разнузданной. Так и не найдя Ташкентского и молча попрощавшись с Сан Санычем и Канистрой, находящихся в самой гуще оргиистичных событий, я вышел из клуба и как в анекдоте на секунду задумался: чем это пахнет? Действительно, именно «пахло» свежим воздухом по-летнему тёплой ночи, отчего очень легко и полно дышалось, что благодатно сказалось на настроении. Однако тут же на пути к метро меня остановил патруль и попросил предъявить документы.

-- Не взял с собой, извините, - глупо ответил я.



При этом ответе мужчина стоявший рядом с ними в гражданском, видимо, их знакомый или завсегдатай «Голодной утки» сказал мне:

-- Мой тебе совет: четыреста рублей и ты успеешь на последнее метро, а не на первое, выйдя утром из отделения.



В кармане у меня оставалось 450 рублей, и моя рука под беспощадным свинцовым взором стражей порядка потянулась к этому хранилищу.

-- Ну, вот видишь, - сказал советчик, - ещё и на проезд останется, - пошутил он, принимая от меня четыре сотни.



После «предъявления документов» я уже беспрепятственно дошёл до стеклянных дверей метро и успел, что не исключено, как раз на последний поезд. Обидно, конечно, было за то, что паспорт с регистрацией у меня был, но, как это часто бывает: не с собой. А в целом же, я оставался доволен этим вечером и особенно тем, что покинул «Утку». Как бы там ни было весело, всё же такое счастье как-то патологично. Проблемы в личной жизни – ищи меня в клубе; хочешь расслабиться – ищи меня в клубе; заела серость и однообразие – ищи меня в клубе, и так далее.  Извечные людские пороки в таких местах только приветствуются, пестуются и развиваются. Однако, вовремя заметив уклон в излишнее морализаторство по поводу «Голодной утки», я приостановился. Как говорится: «чья душа без пятна», да и осуждать кого-то за слабость вовсе не означает становится сильнее от этого.



С этими примирившимися мыслями я уснул, а на утро почувствовал себя на удивление бодро. Впрочем, из нашей вчерашней компании таким был не я один: Серёга Ташкентский также выглядел достаточно выспавшимся и свежим. Я поприветствовал его и задал дежурный вопрос про здоровье головы после вчерашнего.



-- Жаловаться не на что, - ответил он. – Да я ведь после того, как все растерялись, не стал долго сидеть и качаться на там волнах. Плюс атмосфера уж больно истеричная, так что одним словом: дичь эта ваша «Утка», – метко подметил инженер.

-- Согласен, Сергей Петрович, у меня та же история, а вот у Канистры с Красавчиком, видать, будет что рассказать подетальней.



Ждать их прихода особо не потребовалось: на работу они не проспали и не опоздали по той простой причине, что спать они и не ложились вовсе. Дверь из приёмки в ремзону широко распахнулась, и внутрь ввалились вышеупомянутые «красавцы». Ночь у казачков, по всей видимости, явно прошла недаром. Это было заметно во-первых, по специфической макаронной походке, свидетельствующеё о повышенной активности накануне. Во-вторых, по одновременно бледному и румяному окрасу лица, говорящему об обильном употреблении алкоголя и энергетиков. Ну и в-третьих, по разводам на одежде от пролитых напитков и пятнам от губной помады «гадких уточек». Словом, после бала на корабль.



Плавно покачиваясь, парочка красноглазых гуляк подошла ближе, и уж тут-то и стал нам особо приметен трофей, которым был «награждён» Красавчик. Орден в виде фингала блистал у героя под левым глазом.



При осмотре в первую очередь, конечно, внушал уважение размер фонаря. Судя по всему, этой ночью лицо Красавчика на полном ходу столкнулось  с грузовым кулачищем неизвестного субъекта. Однако, как не удивительно, темно-синий автограф нисколько не смущал Красавчика. Вид у приёмщика был такой, словно он ощущает себя легендарным Фаросским маяком, указующим путь мореходцам. Да и сами Канистра с Красавчиком сейчас напоминали как раз двух бравых матросов, пытающихся устоять на поверхности палубы во время небольшого  шторма, а их краткий рассказ происшедшего был похож на игру в карты:



-- Девчонки были просто улёт, - начал «партию» Сан Саныч.

-- Но они оказались не одни, - сказал Канистра, как бы выложив ещё одну карту.

-- И компромиссом вопрос решить никак не удавалось, – «подложил» приёмщик.

-- Поэтому решать пришлось методом «компрессора», - вставил Канистра.

-- Ну, то есть убеждающего давления, - объяснил приёмщик.

-- А фонарь откуда? – подкинул, как козырь, вопрос Ташкентский.

-- Это всего лишь побочка, - оправдался Красавчик, выложив козырного туза, - Но мы им по бокам куда изрядней надавали, так что добыча досталась нам.



Инженер, насупившись, лишь молчал и скептически поглядывал на них.

-- Я конечно поздравляю, раз так, - наконец сказал Ташкентский, - Только вот смотрите, чтоб вам от шефа не досталось... Канистра ладно ещё, я ему сейчас монотонную работу определю, а ты-то как с таким бланшем и перегаршем с клиентом работать будешь? Толку от тебя в таком виде как от козла молока… – закончил инженер.



Интонация в его голосе была двоякая: раздражение с сочувствием. Резонный вопрос инженера заставил Санька призадуматься.

-- А что, так сильно заметно? – спросил он, машинально почесывая всклокоченную шевелюру.

-- Как жёлтый одуванчик на стриженном газоне, - ответил Ташкентский, - Так  что делать-то будем?



Несмотря на ясность заданного вопроса, получить вразумительный ответ от  Сан Саныча так и не удалось. Убедить его в том, что он достаточно трезв и дееспособен, яро доказывая свою правоту ором и размахиванием руками, так и не удалось. Сергей Петрович был резок в данном случае, но и добродушен, ибо хотел помочь, опираясь на опыт и достижения человечества при решении таких ситуаций.



Первым делом последовало принятие ими аспирина и отправка на процедуру контрастного душа. За это время как раз заваривался большой объём зелёного чая, способствующего выведению токсинов и введению бодрости. После душа и чаю дорожки «близнецов» разошлись. Канистру отправили заниматься карданным валом на задворки ремзоны с глаз долой, а Красавчику предстоял пресловутый компресс из бодяги, дабы хоть как-то устранить последствия мануального воздействия на его лицо. По словам Ташкентского, именно этот раствор был просто уникальным и мог рассосать синяк, кровоподтёк и гематому в считанные минуты.



Приобретя в ближайшей аптеке спасительную мазь, Красавчик, кряхтя, словно девяностолетний старичок, прилёг на скамье в раздевалке. Приняв горизонтальное положение, он мученически простонал. Сетования на боли в спине говорили о том, что прошлой ночью вражеские руки и ноги промассировали атакой не только его лицо, но и хребет. Кое-как смирившись с пульсирующей болью, пациент собрался с силами и, приложив к глазу пропитанную бодягой марлю, впал в глубокую задумчивость.



Всю эту идиотскую ситуацию каким-то образом спасало отсутствие Баринова.  Ведь в случае его появления сюжет комедии положений мог изменить свой эмоциональный плюс на трагедийный минус.



Минут через пятнадцать-двадцать, Сан Саныч решился снять повязку, однако ничего утешительного не произошло. Отёк немного спал, однако синяк никуда не делся и, казалось, даже наоборот - теперь он сиял ещё ярче и наглее. От гусарского бахвальства приёмщика не осталось и следа.

-- Бдаа… - лишь мрачно сказал он, глядя на инженера.

-- Так и Москва не сразу строилась, - ответил Ташкентский на его немой вопрос, - И твой фонарь в минуту не исчезнет.



После неудачной попытки решить проблему в воздухе повисло напряженное молчание. Пациент, озабоченный процессом выведения токсинов из организма, соображал туговато и, обливаясь потом, смотрел в пол с мрачнейшим выражением лица. Как говорится в таких ситуациях: «Немой укор за вчерашний хардкорр».

-- Да хер с ним, буду в тёмных очках работать, - заявил приёмщик, - Да и клиенты у нас же не бабы, а мужики всё правильно должны понять.

-- Понять-то поймут, но простят ли? Особенно новые… – усмехнулся Ташкентский. – так что для тебя сегодня старый клиент лучше новых двух.



Странным образом, но вину за происшедшее с Санычем я ощущал на себе, ведь косвенно способствовал этому происшествию. Я силился найти способ исправить положение, но ничего более подходящего, чем малярные работы не придумал:



-- Давай тональником замажем, - предложил я, - Заштукатурим так, что хоть на витрину выставляй…

-- Или в гроб клади, - мрачно пошутил Красавичк, в тот момент сильно отличающийся от своего прозвища. – Ну, давай, ищи, раз предложил.

-- У девчонок в приёмке спроси, - предложил  Ташкентский, когда я покидал раздевалку.



Направляясь в приёмку, я и не подозревал тогда, что там меня поджидает сюрприз. Всё дело в том, что как раз в этот денёк там работала та самая Елена Прекрасная, что уже давненько закралась мне в душу. В ресепшене на то время суток клиентов не было, и в комнате находилась лишь ещё одна сотрудница, её коллега Марина.



Поначалу я топтался на месте, словно мишка, не зная, как начать разговор. При этом я, конечно, был рад возможности впервые перекинуться с нею несколькими словами. Вот только какими? Просто попросить тональный крем, думал я, делать не следовало бы.



-- Привет, - начал я диалог, не подобрав ничего лучше для этого.

-- От старых штиблет? – тут же последовал от неё шутливый вопрос.

-- Можно и так сказать, только я молод да и в единственном числе.

-- Без пары, значит, - уточнила Лена, - Чем могу помочь?

-- Эмм.. Срочно требуется тонкая душа, не чуждая чувству прекрасного.

-- Любопытно, -  рассмеялась она, - Я заинтригована. 

-- Красавчику необходимо соответствовать его прозвищу, и для этого очень нужна художница-портретист с палитрой оттенков телесного цвета.

-- Ага, - вновь рассмеялась девушка, - Сначала пол-литра, а потом, значит, волшебная палитра. Ну что, фингал тональником закрасить?

-- Да, так вы уже видели? – поинтересовался я.



-- Можно и на "ты", раздвоением личности я не страдаю, - усмехнулась она. – Конечно, он же тут красовался, мол, это его удостоверение бойцовского клуба. Так где он? – спросила она, роясь у себя в сумочке в поиске красящих материалов.

-- В раздевалке.

-- Минуты через три подойду, - сообщила Лена, раскладывая на столе арсенал для отвоёвывания красоты. К нему, кстати говоря, тут же стали прибавляться и некоторые снаряды из вооружения её коллеги, которая также охотно выкладывала из сумочки недавно приобретённые орудия, нахваливая их качество и боеспособность.



Красота – это страшная и хорошо вооружённая сила, думал я, возвращаясь к Сан Санычу и Ташкентскому. По пришествии на место я сообщил им добрую весть, а уже через три минуты, как и было обещано, появилась Елена. Оглядев  фронт работы, она, не теряя времени даром, тут же приступила к художественному ремеслу. Засмотревшись на некоторое время, как синяк, будто хамелеон, меняет цвет на телесный, Ташкентский вдруг заметил мне вполне логичную вещь:



-- Бакыт, оставим мы их, пожалуй, а то кабы нас не спохватились в ремзоне, да излишнего внимания к Саньку невзначай не привлечь.



Несмотря на моё желание остаться ещё на некоторое время, чтобы как-то продолжить начатый разговор с Леной и перевести его в непринуждённое русло, логика инженера оказалась железной. Возразить тут было нечего, а на душе у меня, как это бывает в таких ситуациях, заскребли кошки, ведь наверняка Красавчик не упустит возможности подбить клинья к Лене. Глянув, как нежные женские пальцы её ретушируют косметикой лицо приёмщика, я сказал ей перед уходом, чтобы хоть  как-то напомнить о себе:



-- Ну что ж, приятно было познакомиться.

-- Меня Лена зовут, - сообщила она тут же.

-- А меня Бакыт, - ответил я.

-- Бакыт – это «счастье» на киргизском, - сказала Лена, - правильно?

Я кивнул и поинтересовался в шутку:

-- Учили киргизский?

-- Да нет,  работал у нас один Бакыт, я и запомнила перевод, - пояснила она раскованно.

-- Ну, мы пошли, - сказал инженер, подталкивая меня за локоть к выходу.



Закрывшаяся дверь раздевалки открыла во мне необоснованное чувство ревности и желание быть на месте товарища. За то, чтобы ощущать, как ласковые девичьи руки Елены замазывают тебе рану, я бы многое тогда отдал. Не знаю точно, чем это могло быть обусловлено – неожиданным озарением, стрелой Амура или просто выбросом гормонов, но что-то внутри меня явно переменилось.



Минут через десять-пятнадцать, Сан Саныч подошёл ко мне, чтобы я оценил качество отделочных работ на его лице. Должен заметить, что выполнены они были мастерски, с чем согласился и Ташкентский. Так что проблема если и не была снята, то хорошенько заретуширована.



Уже после этого дела и заботы, наконец, перешли в русло рабочего процесса, однако свидеться с Леной в тот день я уличил ещё пару-тройку возможностей. Благо на днях в приёмке был установлен новый кофейный автомат, так что используя жажду капучино, как повод, я захаживал в гости, предпринимая попытки поболтать с ней. Найти тему, за которую можно было бы зацепиться языками и невзначай обсудить её, у меня получалась с большим скрипом. Зато Елена, обладавшая врожденной непосредственностью, не тяготилась беседой и переводила её в развлекательный ироничный разговор, который заставлял улыбаться не только лицо, но и сердце. Казалось в ней, словно бы заключён генератор юмора, готовый подпитать окружающих киловаттом хорошего настроения, которое, как подшипники делало ход вещей тихим, лёгким и шустрым.



Контуры её тела не представляли собой те, что приковывают животный взгляд мужчин, заставляя присвистнуть от увиденного и домысленного. При этом во всех её движениях, мимике, взгляде присутствовала естественная изящность без напускной жеманности кокотки. Всё же долгосрочно привлекает в женщине не оболочка, а энергия, которую она излучает, её темперамент и манеры. И не раз я убеждался, что эти неуловимые вещи  гораздо сильнее эффектных форм, одежды и косметических ухищрений.



Отчасти я осознавал, что выстроенный мною образ Лены мог иметь мало общего с тем, какая она на самом деле в реальности. И пусть эти идиллические представления могут треснуть по швам, по большому счёту мне было плевать, потому как нечто застилающее осторожность и сомнения уже распаковывалось в моей душе.



Так или иначе, погружаясь в подобные непривычные для меня раздумья, и прошёл день. Канистра с Красавчиком ушли пораньше хлебнуть по пивку и разъехаться по домам, чтобы прилечь на боковую. Я же поспешил в ещё не закрывшийся банк, который мне посоветовали земляки, работавшие в «Голиафе», чтобы перевести деньги в Киргизию.



Незадолго до описываемого момента, при последнем авансе я вырулил себе подержанный телефон за тридцать зелёных и сообщил тогда же своим родственникам смской, что теперь я на постоянной связи. Но на этот раз я решил уже позвонить, причём не только матери, но и приятелю Самату, что одолжил мне деньги на поезд в Москву. Безусловно, моё появление стало радостной новостью для них, и, сообщив им, что у меня всё налаживается, я заодно уточнил их данные для отправки денег.



На душе у меня было невероятно светло от того, что я уже могу поделиться деньгами с родными и вернуть сумму выручившему меня товарищу. Помимо звонка по телефону, перевод средств должен был послужить доказательством поправки моих дел, который вмиг развеет их мрачные мысли. Чтобы дорогие мне люди, наконец, прекратили рисовать себе унылые и безнадежные картины, где я в грязном тряпье ночую на вокзале, а днём гружу вагоны, не имея возможности расквитаться по основному долгу.



Ещё одним пунктом, конечно же, стоял этот злосчастный долг бишкекским коллекторам, который сидел во мне металлическим осколком. Безусловно, отдавать честно заработанные деньги бандюганам совсем не хотелось. Но, тем не менее, они же ведь отпустили меня живым и, как ни крути, даже таким людям надо отдавать должное. С одного раза, как я планировал во время работы на Кутузовском, отдать у меня не получилось, да и сейчас это было нереально, только ежемесячно по частям. Но не сегодня, решил я, завтра… завтра буду звонить и договариваться о сумме и долях возврата. Пусть у меня сегодня будет день только для приятных мне людей, определил я, заполняя бланки для перевода по образцу, находящегося на стенде.



Рядом со стендом находилась доска с рекламой банка, где помимо услуг был размещён плакат с итогами детского конкурса рисунков на темы из русской классики. Банк позиционировался как семейный, так что ничего удивительного в этой завлекающей акции не было. Победительницей, прочёл я, вышла некая Лена одиннадцати лет, изобразившая лебедя, озаряющего светом цветочное поле, а рядом прилагался текст:

В это утро вместе с солнышком
Выплывала, словно зоренька,
Белоснежная лебедушка.

(Сергей Есенин, «Лебёдушка»)



На минуту отвлёкшись на этот плакат, по аналогии с именем и светлым образом, я вспомнил, конечно, про Лену из приёмки. «Всё ж таки лебёдушка, это тебе не голодная утка», - подумал я, и тут же почувствовал, как сердце ухает у меня в груди, глухо отдаваясь в ушах и разрывая меня от избытка кинетической энергии.