***

Осенью и весной Димон одевался как француз: ботинки, клетчатые джинсы, светло-коричневая куртка, оранжевый шарф, шотландское кепи, несколько подружек…
Сегодняшний день не стал исключением: вместе с девчонками из группы они шли из иняза в сторону метро. Спутниц было три: брюнетка Даша в черном пальто, высоких ботинках на шнуровке и множеством колец на пальцах, блондинка Таня в голубой куртке, джинсах и белых сапожках и рыженькая Лена в серовато-зеленом пальто и коричневых ботфортах.
Они шли по улице, громко смеялись и болтали ни о чем, и прохожие оборачивались на их смех.
Вот еще анекдот, – рассказывал Димон. – Плывет еврейский пиратский корабль. Все как положено, готичненько так, под черным флагом. И, на всякий случай, чуть-чуть под белым…
Ха-ха-ха… Хи-хи…
А знаете, – вспомнила Даша, – как получился Путин? Он возник в результате удвоения Полупутина…
Ха-ха-ха…
А про Бобруйск? – посмеивалась Лена. – Всякое животное свой Бобруйск хвалит…
Ха-ха… Было бы животное, а Бобруйск найдется…
Хи-хи..
Я как-то был в Бобруйске, – смеясь, вспомнил Димон. – Видел и статую писающего Ильича, и тех самых шлимазлов, которые мигрируют в Бобруйск раз в два года, чтобы поесть…
Ну да, шлимазлы доброй воли всего мира… Ха-ха…
А помните это, – хихикала Таня, – пошел в лес пописать, встретил Медведа, заодно и покакал…
Ха-ха-ха…
Хи-хи…
И не заметили, как подошли к метро «Площадь Победы».
Пока, девочки, – Димон обнял по очереди Дашу и Таню. – Лена, можно тебя?
Девушка оглянулась на подружек, посмотрела на Димона и кивнула.
Пока, Даша… – поцеловала в подставленную щечку. – Пока, Таня…
Давай выпьем кофе! – предложил парень, беря девушку за ладошку. – У меня есть пару часов до работы…
Ой, я сегодня тороплюсь, – покачала головой Лена. – Мы с папой договаривались навестить маму в шестой больнице…. Давай завтра!
Давай! Проводить тебя?
Проводи…
Они пошли на остановку трамвая. Димон шел рядом с девушкой и любовался.
Знаешь, – сказал он, когда они подходили к «Фантазии», – ты красивая. Я бы хотел с тобой встречаться.
Девушка улыбнулась и ничего не ответила. Только нашла его ладошку и легонько сжала своими пальчиками. Потом они ехали трамваем, почти ничего не говоря, только едва прижимаясь, едва касаясь пальцами друг друга. И это было здорово…
У входа в больницу Лену встречал отец. Поцеловав ее в щечку и помахав на прощание рукой, Димон отправился через частный сектор на автобусную остановку. Он шел, разглядывая весеннее небо, бледные облака, пробуждающиеся деревья, пивные крышечки, тут и там разноцветными монетками вдавленные в грязноватый весенний снег. Шел, размышляя о том, где бы сейчас мог быть его отец, когда-то бросивший их с матерью, когда Димону не было и года…. Он шел, даже не замечая шкандыбающего прямо на него растрепанного пьянчужку в шароварах, с кряхтящее-чавкающим звуком пробурчавшего что-то вроде «Ктулху фхтагн!»

***

Он стоял перед магазином, тем самым, куда сходятся все тропинки на районе. Просто стоял, принюхиваясь к теплым запахам из дверей, стоял и вглядывался в лица тех, кто выходит…
В небе висели рваные облака. Казалось, небо выворачивало себя наизнанку. Сегодня он уже принял достаточно, и можно было бы идти домой, но что-то держало его у магазина: то ли жажда общения, то ли ожидание очередной подачки…
Он любил выпить. Даже не то, что любил, пьянство было его нормой жизни. А что такое норма? У каждого она, ведь, своя. Вот, скажем, опохмелка по пути на работу – это норма? Для него да. А кому-то, может, головная боль и скрежет зубовный…
Петрович, – выскочил откуда-то из-за угла Вася-Мормышка, щупленький мужичонка в измазанной куртке и шапочке набекрень, – что ты тут стоишь?
Тебя забыл спросить.
Так я это… – покрутил головой по сторонам Мормышка. – Там у третьего дома бочку с пивом привезли. Пошли заправимся?
Погоди, я Бурого жду.
А, ну как знаешь. Если что, я там…
Мормышка развернулся и скрылся за углом. Один карман его подозрительно оттопыривался: видно, успел уже затариться и хотел раздавить малька втихаря. «И не поделился», – Петрович сплюнул в сердцах окурок и задумался о смысле бытия. Стоял и думал.
«Вот, например, депутат, – думал он, – или даже президент. Какой он, нах, президент, если я его даже ни разу не видел? Может, и нет никакого президента? А вместо него по телевизору выступает нанятый клоун?.. Или, скажем, депутат…» По своим делам пробежала ничейная палевая собака. «Пушистая собака… - потекли мысли в новом направлении. – Хорошая шапка кому-то будет…»
Подошел Бурый. В драповом пальто и ушанке с полуоторванными тесемочками. В раках он держал пакет с чем-то круглым и приятным на вид.
Ну, что? – осклабился Бурый, подходя к Петровичу? – Что ты тут пришипился и поник, словно обосцанный цветок? Или ты трезвый?..
Ну, не то чтобы трезвый… – ухмыльнулся Петрович, пожимая протянутую руку. – Слышал, возле третьего дома пиво привезли. Пойдем, вмажем? Или примем отравы?..
Нет, – помотал головой Бурый. – Что мы не люди, что ли?.. Для отравы нужен третий.… Давай, может, пройдемся туда-сюда, а потом уже и бахнем по маленькой…
Ну, или так, – согласился Петрович.
И только они собирались сдернуться с места, как из дверей магазина вышел Хомич, в армейском ватнике и ушанке синего меха. Не сходя с крыльца, он открутил крышку и хотел уже вдуть бутылку чарлика, но тут заметил товарищей.
Ну, ты мастер, – заметил Петрович, одобрительно покачивая затылком. – Или душа горит?
Ты думаешь, я вышел из дома, не приняв для рывка? – проговорил, подходя, Хомич. Он пожал протянутые руки. – Это я только попробовать хотел, чтобы вкус не забыть. А распивать это богатство хотел по дороге…
Он улыбался. Уже успел где-то раздавить баклажку.
Товарищи переглянулись и пошли к тополю, в двадцати метрах от входа в магазин. Как только подошли к тополю, сразу и дернули. Сначала открытую, Хомича.
За что пьем-то, – переспросил Бурый.
А так просто, для сугрева…
Повторили.
Ну, как, где ты сегодня жарил? – спросил Хомич, обращаясь к Петровичу.
Да, практически, везде, – отозвался тот, рассматривая на свет пустой стакан.
Эх, – вздохнул он чуть погодя, – разве это «жарил»? Вот на «Отважном» мы синячили, так это да. Причем что: поступив на борт, я водки еще, практически, не пробовал, но уже после первого рейса жрал ее, родимую, что твой боцман…
А что боцман? – заинтересовался Хомич.
Боцман-то? – Петрович закурил. – Как-то на 23 февраля, пока капитан обходил палубу с инспекцией, боцман нарезался до поросячьего визга... Столько принял на борт, что до самого Гамбурга не пробудился.
Да…– задумчиво выдавил Бурый, обтирая рот тыльной стороной ладони. – И как он, Гамбург?
А что Гамбург? Сошли на берег и квасили всю ночь. Вот тебе и Гамбург…
Хороший, говорят, город…
Город как город… Что я, Европы не видел? Везде одно и то же: ни выпить, ни закусить толком.… Разве только моряки зайдут покуролесить…
Бурый крякнул и предложил повторить. Повторили.
Сам то как, – посмотрел на Бурого Петрович, – небось, сегодня опять вместо того, чтобы составлять дефектную ведомость, заливал за галстук?
Да нет, – покачал тот головой. – Так, во время обеда, опрокинули по одной…
Конечно, чем напрягаться, лучше потихоньку пить горькую…
Ну, не совсем так.… Хотя, принять или не принять в обед, вопрос не стоял.… Потом еще отметили окончание рабочего дня…
Это правильно, – кивнул Петрович. – Я, вот, третий день пьянствую. Пока станок ремонтируют.
Да ладно, – ожил Хомич, – ты же сам говорил, что был неоднократно замечен в употреблении прямо у станка…
Это я только чтобы полечиться.…Правда, однажды мастеру чуть ебло не начистил.…Пришел и начал выебываться, премии, мол, лишу, работать не хочешь.… Хотелось сказать ему пару слов, чтобы не мешал остограмиться, но я взял себя в руки. Причем тут работа, говорю, мне бы только горло промочить. Чуток пригублю и пойду работать…
Вот и жена говорит, чтобы я уволился, – продолжал Бурый. – Типа перестану поддавать.
Они снова выпили. Задумавшись о чем-то своем. Потом Петрович расстегнул ширинку и полил дерево.
Ты это, – пробормотал Хомич, – хоть бы прохожих постеснялся.
А чего мне стесняться? Чужих взглядов, что ли?.. Хочешь пить – пей, хочешь в туалет – отойди в сторонку… Я тебе не депутат какой, чтобы и стесняться, и работать, не прикладая рук, и пить, не просыхая.… Да депутат, небось, и свалился бы после первой же бутылки…
Это точно, – кивнул Бурый, оскалившись, – дурак ты, а не депутат…
Слушайте, – прервал их Хомич, – что мы синячим здесь, у магазина? Пойдемте лучше ко мне домой, там и закуска надеется!
Точно, – согласился Бурый.
Сделали еще по глотку, пошли к Хомичу.
Вообще, в их компании было принято заполировать выпитое по дороге домой. В связи с этим Бурый предложил зайти в бар, догнаться…
Помните, – мечтательно протянул он, – как шли мы однажды на своих двоих, и хмель не брал. Зашли догнаться к Анатольевне – выползали на четвереньках…
Ага, – подхватил Хомич, – тебе только дай волю.… Скажи, Петрович, как однажды приходим мы с тобой в бар, а там Бурый уже весь нарядный?!.. Нет, сегодня идем ко мне и никуда не сворачиваем…
Жена Хомича, была дома и, видимо, отдавалась Бахусу с самого утра. Поздоровались, прошли за стол. Бурый достал из пакета бутылку ржаной крепкой.
Катя, ты бы нам хлеба порезала, что ли… – попросил Хомич, расставляя стаканы.
А кушать что будете?
А ее, родимую, и будем кушать, – показал он на бутылку.
Ладно, плесните и мне рюмочку. Лизну и пойду что-нибудь приготовлю.
Дернули.
Да, – сказал Бурый, когда жена Хомича скрылась на кухне, – хорошо, когда баба тебя понимает…
Да что она понимает, – недовольно перебил Петрович, – что она вообще может понять?
Не скажи, – отклячился на стуле Бурый, – вот даже Пушкин… Он, ведь, не только о водке любил порассуждать, но и о бабах…
Да что бабы? – настаивал Петрович, срывая с головы шапку и ударяя по ней ребром ладони. – Что?.. Вот ты, ты лично, смог бы у товарища ради бабы забрать опохмел? Ради всего святого?..
А причем тут опохмел? – завелся Бурый.
А причем тут бабы? – кричал в ответ Петрович.
Короче, не оставалось ничего другого, кроме как выкушать еще бутылочку. И, поскольку все принесенное закончилось, Хомич предложил вчехлить его неприкосновенный запас. Заглянул в шкафчик и сразу заметил, что к бутыли самогона уже кто-то приложился, о чем он и сообщил товарищам.
Вот тебе и бабы, – торжествующе резюмировал Петрович. – Наливай!
Они снова пили, выкушали еще поллитру и к тому времени, как Катя принесла яичницу, Хомич наклюкался так, что его унесло.
Совсем человек опух, – посочувствовал Бурый, глядя, как Катя пытается растормошить мужа. – Хоть ты ему клизму делай…
Пойдем, – спохватился Петрович, – они тут сами разберутся…
И, уже выходя из дома, он вспомнил, как однажды Катя закрыла похмельного Хомича в подвале. А тот, когда очнулся, не придумал ничего лучше, кроме как выхлестать запасы на черный день.
На улице Петрович и Бурый простились: кому направо, кому налево. На сегодня все. И почти сразу, буквально через десять шагов, Петрович чуть не наткнулся на пижонистого паренька-фраерка в клетчатых джинсах и светло-коричневой куртке, с оранжевым шарфом навыпуск.
Петрович хотел, было, сделать замечание, но фраерок посмотрел мимо него, как на какой-нибудь дырявый носок. Ему вдруг захотелось дать пареньку в морду: просто так, по законам добра и справедливости. Вместо этого Петрович громко пробормотал «сколько таких убивал…» и пошел дальше, метя асфальт широкими казацкими шароварами.

***

Впервые Санек словил белочку еще в девятом классе. Правда, длилось это недолго, но на какое-то время оттолкнуло его от водки и заставило задуматься о собственном здоровье. Они с Витьком даже записались в бойцовский клуб, чтобы научиться нескольким приемам. Скоро Саньку надоело, и в клуб он ходить перестал, но это вовсе не означало потери добытых навыков. Равным образом и шрамы никуда не пропали. Все было здесь, при нем.
В армии эти шрамы сослужили Саньку хорошую службу: сразу было видно, что он парень горячий. Поэтому служилось ему, в общем, без особого напряга. Однажды он даже спал с женой прапорщика и проснулся оттого, что на груди лежала кошка и пыталась прикрыть ему рот передними лапами. Хотя он, практически, и не храпел. Так только, похрапывал.
Вернувшись из армии, Санек целыми днями сидел перед теликом или гулял с друзьями, раздумывая, куда бы податься. Работать не хотелось, а деньги нужно было где-то брать. Пока не придумывалось ничего подходящего…
Вот и сегодня он тупо втыкал какую-то телемудятину, пока не стали показывать Керкороффа. Его Санек не любил: что внешностью пидор, что голосом. И музыка такая же конченная с крысиным подвыванием. Пидор, одним словом!
Он пощелкал каналами: ничего хорошего. Разве только поискать каких-нибудь девок, чтобы вечером было о чем подумать…
Пришел отец. Пьяный, в каких-то обосцанных шароварах… Где это он успел так надраться? Походу, мать тоже просекла:
Да ты, никак, уже вмазал? А где зарплата?
Жна, какой зарплат мжет идти речь, – заплетающимся языком мычал Петрович, – есл мне нужн был затуши пажар? Ладн, двай, давставай бутылк, напои коней с дорог…
А то тебе мало! Ты вообще о чем-нибудь, кроме водки, думаешь? Саньку надо на работу устраиваться, а у тебя одно на уме: залить глаза! Глядя на тебя, уже и малой подсаживается на стакан…
Ладно, пойду я, – встрял Санек, надевая кожаную куртку и армейские ботинки, – погуляю.
Тольк сматри, не напивайс, как ссука… – напутствовал его Петрович.
Дальше Санек уже не слышал. Выйдя из дома, он отправился к пивному ларьку, где всегда можно было кого-нибудь встретить…
Никого не было. Только Рубинчик с поцарапанным ебальником пил пиво.
Привет! – подал руку Санек.
Привет, – отозвался Рубинчик, – потянешь?
Давай…
Давать жена будет, – ляпнул кто-то Санька по плечу.
Он оглянулся – сзади скалился Витя-Кот.
Ну, че, как делишки?
Нормалек.
Пацаны, бля, – предложил Кот, – пойдем азеров щемить. Тут недавно ларек открыли…
Нафига? – не понял Санек.
Как нафига? – удивился Кот. – А бабки?
Железный аргумент. Кореша оставили пиво и пошли к ларьку, возле которого копошился невысокий парень к спортивной куртке. Ни слова не говоря, Кот с размаху ударил азера по затылку и, когда тот упал, несколько раз пнул ногой по ребрам. Потом они поставили азера на ноги и методично обшарили карманы. Найденные деньги Кот поделил пополам: одну часть отдал азеру, другую положил себе в карман.
Че, просек шнягу? Понял, бля, кто здесь главный? – зачем-то спросил Санек.
Тот угрюмо поглядел в ответ и вдруг ломанулся куда-то в кусты.
Пойду проверю, – вызвался Рубинчик.
Ну, че он там? – спросил Санек, когда Рубинчик вернулся.
Да ниче. Вырвало его. Блюет и ревет, сцуко.
А, ну ладно, – ухмыльнулся Кот. – Пошли обмоем? Первая получка, как никак…
Делать было нечего. Решили глотнуть пивка.
И потом, когда вырученные деньги были поделены на три, и кореша мирно пили пиво, Саньку чета стало жалко ларечника.
Может, зря мы его так?
Кого? – удивился Кот.
Ну, азера. Не по пацанским раскладам как-то…
Не бзди. Это же азер. Ему ни хуя не больно…

***

Кто-то погладил его по щеке. Димон открыл глаза: рядом сидела девушка и улыбалась.
Привет! – улыбнулся в ответ.
«Все правильно. Кто девушку ктулхует, тот ее и зохавываит…. Как ее зовут?.. А да, Иришка. Вчера познакомились в «Гурмане». Выпили по бокалу, поговорили, пошли к ней…» – Димон взял Иришкину руку и поцеловал в ладошку.
Я в туалет…
Прошлепал в туалет, потом забрался в ванную и принял душ. Вытерся розовым полотенцем –  не насухо, чтобы капельки воды оставались на теле, – и вышел к девушке. Она снимала с кровати простынь.
Хочу просушить, – просто сказала Иришка, – заодно и проветрить.
Она открыла балконную дверь и повесила голубую простынь рядом с розовой ночнушкой. «Вполне гламурно, – ухмыльнулся про себя Димон, – хотя и недостаточно кошерно». Он протянул руку к шкафу и взял с полки книгу Германа Гессе. Полистал, поставил обратно.
Может, чайку? – предложила девушка и снова улыбнулась.
Конечно!
Они отправились на кухню. Димон специально пошел сзади, чтобы заценить фигурку. Из всей одежды на девушке были только розовые трусики и коротенький топик, розовый с зелеными полосками. И фигурка у нее была клевой. Особенно талия... И попа…. И ноги... Димон почувствовал, как зашевелился его дружок.
Ирина набрала в электрочайник воды, поставила греться.
Помочь?
Я сама…
Расставила чашки, точнее, маленькие пиалки светло-салатового цвета. На мгновение остановилась перед Димоном:
Бутерброды?
Можно, – кивнул он.
Она положила дощечку, батон, нож. Рядом поставила масло в масленке. Он аккуратно нарезал несколько ломтиков и стал намазывать их маслом. Получившиеся бутерброды складывал на дощечку.
Тарелочку дай.
Девушка поставила на стол тарелочку, рядом поставила небольшой заварочник с зеленым чаем. Тут же залила заварочник кипятком. Немного подождав, вылила кипяток в пиалки. Димон потянулся, было, к своей пиалке, но Иришка его остановила:
Подожди, – ополоснула пиалки и вылила содержимое в умывальник. 
Снова залила заварочник кипятком и присела рядом с Димоном. И, подождав секунд двадцать, разлила чай по пиалкам.
Некоторое время молча пили чай. Пару раз Иришка снова заваривала листья и разливала чай по пиалкам. Все это время он с какой-то радостью думал о том, какая необычная Иришка в своей «обычности», как просто у нее выходит все, на что ему пришлось бы потратить целую вечность.
Скажи, – неожиданно проговорила девушка, наливая очередную пиалку, – тебе не кажется, что у меня маленькие груди?
Нет, – покачал головой Димон. – Почему ты спрашиваешь?
Так… - она отставила в сторону заварочник. – А если без топика?
Потянулась и сняла маечку. Димон снова почувствовал, как напрягается его дружок.
Так даже лучше, – он протянул руку и коснулся пальцами ее соска. – Гораздо лучше…
А мне кажется, что маленькие…
Что ты! – он отложил бутерброд и потянулся губами к соску. Поцеловал один, потом другой. – Самое то!
Не знаю, – задумчиво рассуждала она.
Да ладно, оставь эти игры ума! Все у тебя хорошо, просто улет! Хочешь, прямо сейчас и проверим?
Каким образом? – недоверчиво улыбнулась Иришка.
Обычным, – улыбнулся он в ответ. – Не хочешь снова выспаться со мной?

***

Утром Санек сильно пожалел о том, что вчера вечером они так бодро душили зеленого змея. Ебальник опух и башка раскалывалась.
Братки всегда киряли, если не удавалось снять бабу. Вот и вчера нажрались до состояния готовальни. Причем Рубинчик назюзюкался уже к девяти вечера и улегся спать на диване. Так и бухали без него. Зато утром он проснулся раньше всех и к тому моменту, как остальные стали просыпаться, успел нализаться по новой…
Санек потянулся к початой бутылке.
Че, бля, решил втихаря нажраться? – раздался за спиной голос Кота.
Де не, я только горло промочить.
Санек глотнул и протянул бутылку Коту:
Накатишь?
Кот накатил.
Как там Рубинчик? -  спросил он, чухая спросонья два вороньих гнезда под мышками.
А че ему? С утра очухался, глаза протер и снова залил…
Помолчали. Кот все зевал и чухался.
Че та мутит с утра, – проговорил Санек. – Может, по 50 и в школу не ходить?
Прикончили начатое и осмотрели запасы. С выпивоном и едой было негусто. Хорошо, баблосы водились.
Надо бы еще принести.
Нет базара, – кивнул Кот. – Рубинчика будем брать?
Да ну его, – махнул Санек, – пусть отсыпается…
По быструхе собрались, пошли на магазин. Со стороны могло показаться, что идут два брата: оба невысокого роста, коренастые, одеты в черные кожаные куртки, на ногах берцы с металлическими носами: такими клево пиздить какого-нибудь левого пацанчика. По типу того, что сейчас шкандыбает по противоположной стороне улицы, в рубашке с короткими рукавами и сандалиях. «Похож на воробья, –подумал Санек. – Того, что мы с корешами запихали в сейф с ложками. Хотели прапора напугать, а воробей возьми и сдохни…»
Была у меня одна фигня, – проговорил Кот, – встретил как-то вот такого же пацанчика. Спрашиваю, че ты, нах, делаешь в нашем районе?.. А он посмотрел с таким видом, будто хочет хряснуть меня по роже, и начал грузить: типа он весь такой из себя, редкостный подонок и говнюк…
А ты че?
А че я? Йопта, говорю, что ты мне мутишь? Дал ему разок по коленной чашечке, вот и все говнотерки…
Они зашли в магазин. Сегодня как раз была продавщица, что нравилась Саньку, вон та, с блядской улыбкой.
Зачотная баба, – вырвалось у Кота, – я бы с ней покачался по кровати…
Отлезь, это моя.
Че, уже было че-нибудь?
Нет базара, пощекотал ей гланды…(Не мог же он сказать, что вторую ночь гонял лысого на фотку председателя Центризбиркома, который оказался женщиной)
А, ну ладно, – отвял Кот. – Вот у меня тоже одна была… Бывало, поблядует со мной полчасика, и в школу! Завуч, учительница младших классов…
Вы брать что-нибудь будете? – раздался веселый голос продавщицы. – Что вы ходите друг за другом, как потраханные?
Братки переглянулись.
Водки давай, пять бутылок. Колбасы, вон той, вареной. И печенье…
Рассчитались и вышли на крылечко.
Ну че? – предложил Санек, – Не трахнуть ли нам по маленькой?
Сделали по глотку, пошли обратно.
Как твой хоккей? Жжош? – спросил Кот, закуривая.
Нормальный ход! Не все ж мне бухать и шкуркой тереться. Вот, депутатом хочу стать…
И че, думаешь, поможет?
А то! Я ж с самим презиком играю! С президентом то есть…
И как ты… как оно, не стремно?
А чего мне стрематься? Че, я трусы не так одеваю? С чего ты вдуплил, че стремно?.. Он еще меня спрашивает, откуда, мол. Слепянский, отвечаю, местный…
Погоди, – остановился Кот. – Давай накатим по чуть-чуть…
Вздрогнули. Выкинули пустую бутылку, закусили печенюшками, отправились дальше.
А наша тема? – продолжал Кот. От выпитого морда у него пошла пятнами, словно кто-то почесал кулаками. – Придумал, как замутить, чтобы по нашим раскладам легло?
Че тема? – отвечал Санек. – Не ссы, прорвемся! И в депутаты пойдем вместе…
Подошли к подъезду соседнего дома, задрали головы и посмотрели на балкон третьего этажа, где на ветру развевалось голубое постельное белье и кокетливая розовая ночнушка.
Вот бля!.. – вырвалось у Кота.
Че, вздрогнули?
Кот кивнул. Недолго думая, приговорили и эту бутылку. Снова пошли домой, пошли, потихоньку косея. Как-то походя и в слякоть.

***

Он стоял перед магазином, тем самым, куда сходятся все тропинки на районе. Просто стоял, принюхиваясь к теплым запахам из дверей, стоял и вглядывался в лица тех, кто выходит. Он стоял у магазина, ожидая кого-нибудь, с кем можно было бы перекинуться словом. Но люди шли мимо. Шли, каждый в своем ритме, и тени ползли по земле следом за ними.
«Так погано, будто я с утра и не похмелялся… – мутило Петровича. – Может, отправиться к Хомичу? Что он там говорил вчера про запас «Крыжачка»?» Он хотел сделать шаг, но сил почему-то не было. «Ну, давай, давай, просыпайся пионерская зорька. В жопе и повсюду…»
Он стоял, покачиваясь, и  чувствовал, как силы покидают его… «Ничего, я потихоньку…. Магазин, улица, фонарь, аптека…. А там и дом совсем близко…. Тихо-тихо, чтоб не сблевануть…» Он заставил себя сделать шаг и пошел, слегка наклоняясь от жары и тотальной разочарованности. Шел, и тень его ползла следом. Ползла, пока не догнала и не прихлопнула. И тогда Петрович умер.

***

Несмотря на поздний вечер, вдоль набережной кипела жизнь. Дневная жара спала, и обитатели курортного городка вышли на улицы. Одни пили кофе с вечерними газетами в руках, другие прогуливались вдоль берега, наслаждаясь прохладой и дыша морским воздухом…
Прошло полгода с тех пор, как Димон решил поменять фильм и остаться в Андалузии. И если вначале было немного стремно, то скоро все наладилось само собой. Английский он знал хорошо, испанский хуже, но за три недели выучил необходимое. Теперь он снимал квартирку на первой береговой линии: студию с собственной кухней и балконом на море. Необходимые деньги зарабатывал продажей сувениров из бисера и кожи, а вечерами  выходил на пляж и строил замки из мокрого песка (пришлось даже специально просеивать). Или при помощи ведра мыльного раствора, обломка удилища и мягкой веревки пускал огромные мыльные пузыри. Не из-за денег, просто это ему было в кайф…
Уйдя с пляжа, Димон отправился к знакомой польке в кафе. Удивительно, как много в Андалузии поляков! Вышли замуж, перевезли родственников.… По сути, именно польки и составляют большинство красивых (по славянским меркам, разумеется) женщин, постоянно проживающих в Андалузии. Выпив кофе и перекинувшись с Агнешкой парой слов на польском, Димон расслабленно поглядывал по сторонам, раздумывая, отправиться ли ему домой или погулять по набережной. И вдруг увидел красивую даму за соседним столиком. Поднялся и подошел к ней:
Buenos noches!
Noches! – ответила та, откровенно рассматривая его.
¿Qué tal? – улыбался он, совершенно уверенный в себе.
Mui bien.
Tambien. ¿De dónde eres?
De Córdoba, y tú?
Soy de Minsk, pero ahora viviendo acá. ¿Qué haciendo aquí?
Estamos descancando. Tomando un café, mirando los caminantes…
Vale, – Димон улыбнулся. – ¿No quisieras dormir conmigo?
¿Por qué no? – улыбнулась в ответ испанка.
¿Entonces vamos?
Sí…*
--------------------
* - Доброй ночи. - Доброй. - Как дела? - Очень хорошо. - У меня тоже. Откуда ты? - Из Кордобы, а ты? - Я из Минска, но сейчас живу здесь. Что делаешь? - Отдыхаю. Пью кофе, смотрю на прогуливающихся… - Хорошо... Ты не хотела бы выспаться со мной? - Почему нет? - Тогда идем? - Да… (исп.)


***

Он тяпнул еще до начала, в буфете. Цены здесь были раза в два ниже, чем в городе. С такими ценами депутатам ничего не стоило накидаться даже в обеденный перерыв. Чем они, собственно, и занимались.
Хотя Санек и стал депутатом, жизнь его, практически, не изменилась. Ну, если не считать того, что он обзавелся плешью на ползатылка, поменял «бумер» на «лексус», а кожаную куртку на черное кашемировое пальто. С берцами тоже пришлось расстаться, хотя Санек по прежнему одевал их на встречи с шестерками, которые теперь назывались «доверенные лица депутата». Одевал, чтобы пиздить накосячивших…
Он сидел на своем месте и размышлял о том, сколько отката могла бы принести последняя сделка с контрабасом, если бы Кот не нажрался и не просрал встречу с N. И хотя за этот косяк Кот получил по полной, на душе у Санька все равно было хреново. «Нихуя, – думал он, – еще найду способ спросить…» Он как-то базарил с тибетским монахом, и тот объяснил, что те, кто добровольно становятся шестерками, навсегда шестерками и останутся. И после смерти тоже. Так что Кота ожидала та еще перспектива…
Мысли Санька переключились на выступающего. Тот нес полную хуйню! Тошнотворная тягомотина, тупость и мудятина (как и большинство депутатских речей). К тому же все время запинался и сглатывал, будто его выворачивало собственными речами. Видно, успел насвинячиться перед выступлением. «Выпил – так веди себя культурно!.. – думал Санек. – Сиди и не выебывайся... Нахуя же лезть на трибуну?»
Давай без фанатизма! – выкрикнул он с места. – Завязывай со своим маршем энтузиастов!
Че за базар? – рявкнул спикер. – Хотите что-то добавить, депутат А.?
Хочу, – поднялся Санек. – Прежде, чем плодить этот бред об открытом мире, нужно понять одну простую вещь: границы нужны для того, чтобы мужички не разбежались.
Он опустился в кресло. О чем тут базарить? Открой границу, некого будет доить…
Потом был перерыв, и депутаты врезали по маленькой. А потом Санек ушел домой. Нахуй.

***

Он стоял перед магазином, тем самым, куда сходятся все тропинки на районе. Просто стоял, чутко принюхиваясь к теплым запахам из дверей, стоял и вглядывался в лица тех, кто выходит…
Не то, чтобы ожидая подачки, хотя и это тоже, но в каком-то странном, смутном желании снова увидеть его, плешивого крепыша в черном драповом пальто и роскошных лаковых туфлях. Человека, который когда-то был его сыном. Увидеть, чтобы сказать, нет, не сказать, показать взглядом, что человек в черном пальто живет неправильно, не по-человечески…. Несколько дней назад он уже видел этого человека и даже хотел подойти, но… разве кто-нибудь обращает внимание на бездомного щенка, дворняжку, полгода от роду…

***

«Как Вы отдыхаете? – А я и не напрягаюсь» - здесь, в Минске, Димон чуть ли не на каждом шагу вспоминал этот анекдот. Насколько он отвык от атмосферы спешки, от хмурых, неулыбчивых лиц, вечно недовольных  продавщиц и милиционеров. И хотя он расслабился и поменял фильм, все-таки ему было не по себе…
Занимаясь похоронами матери, он каждый день ловил себя на мысли нереальности происходящего: обнищания и пьянства народа и наглой ярмарки тщеславия властьимущих членососов. Что делать, у каждого свои идеалы, но это был не его фильм, и тут ему делать было совершенно нечего. Вот почему, как только Димон закончил дела, связанные с похоронами, он сел на самолет и улетел домой, в Андалузию. Улетел, чтобы никогда не возвращаться…

***

С тех пор, как у Санька перестал стоять, он потерял интерес к жизни. Так, поиграет в хоккей и домой, пьянствовать с шестерками. Теперь он жил в доме, где на первом этаже располагался магазин православной книги, и иногда, приняв на грудь, заходил туда поговорить о судьбах православия…
Приняв дозу, Санек хотел уже спуститься вниз, но тут пришли Кот с Рубинчиком. И хотя никто не собирался фестивалить, ящик мартини тоже был кстати.
Ну че, трахнем по маленькой?
Давай.
Вот скажи, – спрашивал Кот, обращаясь к Саньку. – Вот ты, вроде, и пьешь с нами, но нихуя не напиваешься. Типа ты самая чистая свинья в стаде и даже в туалет ходишь не так, как все… Может, секрет какой знаешь?
Как же, – встрял Рубинчик, – напоишь его, ебаного депутата… Это же стаж…

***

Он стоял перед магазином, тем самым, куда сходятся все тропинки на районе. Все стоял и  стоял на том же самом месте, а жизнь летела, сверкала, кружилась бесконечным разнообразием…