Я ползла по направлению к отчему дому как безногий Мересьев, оставляя кровавый след на холодном асфальте. Правая моя нижняя конечность ныла от десятка ударов в деревянную дверь. Дверь уже не ныла, она умерла и отвалилась. Точка в отношениях была поставлена. Я исступленно выгрызала из сердца Бальшую любофь. Вырывала с кусками мяса и обломками ядовитой стрелы. Размазывала тушь и сопли по волосам подхватившей меня Наташки. Повиснув у нее на спине шептала хриплым альтом:
- Брось, командир!...
- Нечё киснуть, жыть будешь! Заткнем твой фонтан артериальный малотерзающим душу развлечением.
Развлечение звалося Сирегой. В миру своем бандосском – Злыдень. Характер нордический, не женат. Я надрывно лавмидукала со сцены, а Серега садился за ближний столик и буравил меня наглым масленым взглядом на протяжении трех дней. Обладая внешностью Бандероса и длинным кожаным плащем, Серега не оставил мне шанса устоять. На четвертый день он подошел ко мне и пригласил отведать курицы в его обществе. Предложение было озвучено в очень романтичном месте – под килловатной колонкой, орущей «Мой номер двестисоракпять, на телогреечке пичать!…» В общем, послышалось мне не «на курицу», а «накуриццо». Естесьно я согласилась.
Бандосс этот крышевал кафе, в котором я пела, а к заведению примыкала сауна. Туда-то я и навострила ласты после работы. Мы жрали курицу и водку, премило болтали и пели Шуфутинского в караоке. И все было бы мирно, если бы не пресловутая мужская потребность – хвостами павлиньими мерцать. Чорный плащ был небрежно сброшен на пол, и на мускулистое загорелое туловище водрузился невъебенный бронежилет. Я аплодировала как пидор на показе Юдашкина. Самозабвенно и с оргазмом.
Потом Сережа решил добавить красок в оперение и показал мне целый оружейный склад. Там-то я увидела ЕГО. Гладкоствольное, блестящее, нежносмазанное… Растеклась по полу:
- Дай стрельнуть,- говорю,- а то не дам!
Бандерос открыл маленькое окошечко, как иллюминатор в танке. Пахнуло весной, бензином и куражом. На пейзаже – хайвей любимого города, стеклянная остановка и две урны по бокам. Ночь. Улица. Фонарь. Аптека… Урны я расстреливала минут пятнадцать. Они конвульсировали и блевали окурками. После пришел кураж алкогольный, да и меткости снайперской поубавилось. Короче, бахнула я в стеклышко, и так красиво оно разлетелось фейерверком прозрачных брызг, что остановиться я смогла, когда стрелять было уже нефкуда.
Очнулась позже. Переосмыслила Блока – Ночь. Улица. Бандюг. Библяотека. Перпрыгнула через туловище в бронежылете и бес трусоф. И сбежала…
Вечером следующего столетия неизбежность и врожденная непунктуальность привели меня на работу на полчаса позднее директорских пиздюлей. На пороге кабака задумчиво курил напарник Костяныч, разглядывая сквозь сизый дым мамайпройдённую остановку. Он заглянул в мои честные похмельные глаза, и я призналась, что не авария автомобильная послужила причиною созерцаемому дестрою. Потом и Серега подтянулся:
- Олябля! Я все утро пульки из урн выковыривал и стеклышки на предмет оных просеивал!, - и перепрятал оружейный склад на всякий случай подальше от меня и ментов.
Остановку починили за счет налогоплательщикофф, Серегу через пару-тройку месяцев загребли-таки в ментовку, но это уже другая история, со мною не связанная…