Карты картами, но организм, до конца ещё не угробленный докторами, требовал и иных развлечений, например, общения с женским полом. А вот с этим делом на Кавказе вообще и в Пятигорье в частности как раз-то было туго.
    С горянками особо амуры не закрутишь, ибо их из сакли даже на поссакли выпускают в сопровождении минимум квартета до зубов вооруженных абреков-головорезов.
    Можно, конечно, было в станицу к казАчкам наведаться, но имелся большой риск нарваться на неприятности, ибо казаки - люди простые, субординацию не всегда понимают.
    В самом же Пятигорске в ту пору женщин было немного: жены, дочери или иные родственницы крупных чинов, да редкие отдыхающие, приехавшие на воды.
    Конечно же устраивались светские приёмы и даже балы. Но мы, бывалые офицеры-кавказцы, отвыкли от всего этого: танцы какие-то непонятные, интриги, намёки-полунамёки, дамы всё норовят по-французски выражаться, а я его уже почти позабыл, на карачаевском и то лучше разговариваю. Беседу поддержать не могу, чувствую себя как распоследний деревенский дурень. Весь вечер проторчишь на таком рауте и всё бестолку.    
    Но суть не в том.
    Вообщем, стоял в Пятигорске большой красивый дом в два этажа. Весь второй этаж квартировал престарелый полковник N со своей молодой женой. На первом этаже жила прислуга, а одну комнату там же снимала некая молодая девица, которая страдала лёгочной хворью, приехавшевшая на Кавказ с целью поправить здоровье.
    Была эта мадмуазель бледна и до крайности худа. Но так уж вышло, что Мартын стал за ней вроде бы как приударять. При этом его ухаживания были более чем странными: Мартын ежедневно становился за углом её дома и подстерегал бедную девицу, когда она возвращалась с вод. Увидит - и или резко поворачивается в другую сторону и уходит, или же долго сопровождает её взглядом, пока она дверь в дом не закроет.
    Собрались мы как-то, говорим Мартыну, мол, что же ты, Коля, делаешь. У бедняжки здоровья и так нет, а тут ещё и ты в папахе, бурке и с кинжалом стоишь, как бабай какой. Девица-то явно с лечением затянула, а ты её своим внешним видом и непонятными намерениями можешь запросто её до нервной горячки довести. Ну хоть поговори с ней, мол, я, сударыня, не абрек дикий, а что ни на есть русский офицер, и желаю Вас подлечить иными, альтернативными, так сказать, методами. Пригласи её прогуляться на Машук, вина возьми, барашку прикажи изжарить, а там, глядишь, и до настоящего "лечения" дело дойдёт.
    Мартын говорит: "Ах, господа, Вы натурально ничего не смыслите в истинной любви, ибо высокодуховные чувства должны основываться как раз на боли и страданиях!"
    Все давай на это смеяться - какая боль, какие страдания, Мартын, окстись! Понравилась девица - действуй. Завтра убьют или поранят жестоко, а жить нужно уже сегодня и сейчас.
    Мартын - ни в какую, твердит одно: "Любовь и страдание неразделимы!".
    Все давай смеяться пуще прежнего. Один только я поддержал Мартына в столь непростой ситуации. Говорю: "Господа, зря Вы так, Николай во многом прав. Вот, помню у меня был случай: стояли мы как-то под Лодзью. Познакомился я с одной панной - молодой вдовой. Уж какая у нас была любовь - не передать словами. В итоге я подхватил от неё триппер. Ах, господа, поверьте, как же я потом страдал!".
    Товарищи мои, господа офицеры, сразу же смеяться перестали. Зато начали  буквально ржать взахлёб, как кони. Вот ведь, благородные же люди, при эполетах, а никакого сострадания не испытывают (иногда мне бывает стыдно за моих бессердечных друзей). Они так рыготали, что, по-моему, Мартын так и не понял моего искреннего участия.  Да-с, такие дела.
    Но кто же мог подумать, что Миша наш Лермонтов, оказывается уже долгое время оказывал знаки внимания жене полковника N, жившей в том же доме, что и Мартыновская девица. А полковник N, кстати, занимал серьёзную должность - заведовал, если переводить на современный манер, кадровыми назначениями.
    И вот однажды, когда полковник N уехал в Ставрополь принимать пополнение, Миша зашёл в гости к его жене и засиделся. Что там они делали - то никому не ведомо, однако задержался Миша у неё до четырёх часов утра. Может они стихи читали, может просто чай пили, не известно, канделябра никто не держал.
    Ранним утром Миша тихонько выскользнул из дома, и надо же было тому случиться, что как раз в тот момент мимо проходили пьяные штабные офицеры.
    Штабные всем известны тем, что у них в афедроне вода ну никак не держится. Назавтра же в Собрании было озвучено ночное происшествие с участием поручика  Лермонтова. Мише был учинен форменный допрос (с прилагающимися к столь щекотливой теме сальными шуточками): где был, и что делал, и сколько раз. А Мишка-то растерялся, как и любой бы на его месте.
    И вот ведь в чём трагизм сюжета: Мишка как раз хотел увольняться с военной  службы и вроде бы как даже не сегодня-завтра ждал приказа. А тут, не дай Бог, главный кадровик узнает о Мишкиных похождениях: он-то разбираться особо не будет, поэзия там или ещё что, а сошлёт на всякий случай в самое горнило войны.
    Ну Миша от растерянности и выдал, что вроде как припозднился он в гостях у той самой бледной мамзели с первого этажа. Естественно злые языки растрезвонили новость Мартыну, да ещё и в таком виде, что, мол, вот ты, Мартын, покуда своим жутким образом девушку до полусмерти пугаешь, Лермонтов дерзновенным налётом захватил неприступную крепость и прочие непристойности.
    Вечером на приёме у генерала S. между Мартыном и Мишей произошло объяснение. Хотя какое там к чертям собачьим объяснение: Мартын мычал что-то, а Мишка-то вспылил, послал Мартына куда подальше, Миша вообще не воздержен был на язык. Хоп-хоп - и уже дуэль оформлена. Дурачьё молодое!
    Поединок назначили на утро на Машуке. Миша тут же уехал незнамо куда. Мартын, злой, как кабардинец, которому украсть не дали, поехал к себе, пистоли чистить.
    Решили мы дураков выручать, ибо только дуэлей нам не хватало, особенно после того недавнего случая, когда, как следовало из официального приказа: "под покровом ночи неизвестными личностями, облаченными в офицерскую форму был изрядно побит ножнами обыватель Исаак Мартинсон, поставлявший в Собрание под видом французского коньяка питиё, изготовленное из самогонной водки вперемешку с крепким чаем и патокой с добавлением настоя дубовой коры".
    Провели мы собственное дознание, поняли, что к чему на самом деле. Поехали к Мартыну и практически уже уговорили его помириться.
    После этого кинулись искать Мишу - а его и след простыл. Только под утро разыскали - он, оказывается, поехал в Немецкую слободу, упился там совершенно и улёгся спать на лавке.
    Еле-еле его добудились, умыли, освежили по мере сил. Объясняем всё, а он и слушать не хочет, говорит: "Как Вы все мне настохорошели, господа! Извольте, я буду стреляться!".
    Делать нечего, едем на Машук. По пути Миша стал нас задирать: "Дайте пива, скоты-сатрапы-душители!" и много ещё чего нелицеприятного. По-хорошему, раз по пять дал он нам очень явных поводов для дуэли, в смысле - со всеми присутствующими. Но мы ничего, терпим, понимаем.
    Коней спешили у подножья, дальше пошли пешком. Миша не унимается и продолжает нести разные гадости как в прозе, так и в стихах: нас всех вместе и по отдельности обложил.  И Кавказ в целом, и армян-торговцев, и чеченов-головорезов, и кабардинцев-воров, и татских евреев-ростовщиков... А также всю нашу Империю и её политику, а до кучи и жандармов, и пехоту, и кавалерию (может быть отчасти и правильно), и артиллерию (а вот это уже в корне неверно). Даже Государю-Императору досталось и Цесаревичам.
    Добрались всё-таки до места. Мартын, как мы и договаривались, лопочет: "Я уже готов простить Михаила".
    Мишу, вопреки договоренности, опять понесло: "Мартынов, .............., ты ..............., и мне твоё прощение мне до .................". (Ну не могу я привести дословно, что он там сказал, вдруг будут это читать дамы или отроки?!)
    Мы Мишу пару раз в тихую по почкам приложили, ну и покрасневшему от гнева Мартыну -  тоже, так сказать, выдали для порядка. Недоросли зелёные, зла не хватает!
    Мартын слегка успокоившись, проглотил слюну желчи и говорит: "Я опять же готов простить Михаила, если он прилюдно признает, что мои стихи так же хороши как и его и мало чем ему уступают".
    Тут Мишу как пробрало! Как понесло! Кричит он, мол, Мартын, вся сия канитель дуэльная и причины, ея вызвавшие - это ерунда, но стихи твои - полное мерде. И вообще знаешь ли ты какой смысл я на самом деле  вложил в вензель КГ-АМ, когда читал твоё недотворчество? Так вот знай:........!
    Вообщем случилось то, что случилось.

    Для себя я после этой дуэли сделал такой вывод: никогда ни один поэт, или там, художник не признает, что другой поэт или художник лучше его, и будут они биться за это досмерти при любых обстоятельствах и помешать им никто не в силах.    
    Я вот иной раз думаю: а не состоялась бы эта дуэль, что бы вышло? Ну написал бы Миша ещё несколько поэтических шедевров и обогатил бы ещё больше русскую культуру.
    Но хоть убейте меня - я уверен, что не дожил бы Миша до спокойной старости и не умер бы в своей постели, не такой это был человек, неугомонного он был склада характера, с таким долго не живут.
    Кстати, стихи Мишины всё равно самые лучшие (ну разве что господином Пушкиным тоже недурственно писано). Я уверен в этом и готов вызвать на дуэль всякого, кто в этом усомнится. И хотя я уже дряхлый старик, но на крючок пистолета нажать сумею, разве что попрошу обидчика от немочности моей помочь мне взвести курок. Клинки, господа, прошу не предлагать.