Солнце уже встало и чахоточно дрожало над крышами. Его слабый свет,  едва держась в холодном воздухе, плыл по начинавшему просыпаться, наполненному разноголосьем, городу.  За стеной, отделяющей двор от улицы, гортанно переругиваясь, прошли телохранители германцы. Над потрескавшейся штукатуркой, на мгновение, мелькнула крыша паланкина. Кто-то из сильных, возвращался домой, после ночных увеселений.

-Юлл! Юлл! Будь ты проклят – Спурий Либон выглянул из пекарни, с твердым намерением всыпать плетей. На лице пекаря, щедро украшенном мукой, выделялся  фиолетовый нос. Юллу, хозяин напоминал, тех диковинных животных, привезенных весной из Африки для двора Принцепса. Он бегал смотреть на них и пулял камешками из самодельной пращи, пока охранник Секстий, дрянной пьянчужка, утомившись обязанностями, дремал, свесив голову. Один раз, к вящей радости мальчика, носатое создание, задрав микроскопический хвостик, навалило большую теплую кучу на ногу неосторожного отдыхающего. Сторож, попытавшись  вскочить,  сунулся в подарок еще и руками.  Что происходило далее, Юлл не знал, к моменту, когда Секстий обрел возможность соображать, озадачено протирая грязными руками глаза, он был уже далеко. Впрочем, рассказывать об этой потехе данный факт не мешал.

- Засранец! – в очередной раз, проревел пекарь. Юлл счел возможным появиться, солома, в которой спал, торчала из волос. Позевывая, мальчик кутался в ветхие тряпки, утро было холодным. Мстительный Либон тут же отвесил ему подзатыльник.
- Дармоед – констатировал он – Не будешь работать, Юпитер испепелит тебя до задницы. А задницу сожрут бродячие собаки. Со -ба -ки! – по слогам заверил Спурий Либон, как будто эта кара была страшнее гнева богов. 
- Понимаю, хозяин – притворно загрустил Юлл – Простите.

Либон, гневно потеребив пылающий нос, скрылся в гнусной дыре, называемой пекарней.
За тряпкой, изображавшей дверь, тут же послышались грохот и рев. Алгист – раб ахеец, взметнув ткань, исчез за воротами, волоча тяжелое деревянное  ведро с помоями. Часть из них, выплеснувшись на пыльную поверхность двора,  образовала замысловатые темные пятна. Юлл, от нечего делать, занялся их разглядыванием и мыслями о завтраке.  Поесть ему не удалось. Хозяин с утра был в плохом настроении.

- Горе, мне горе – пекарь вращал глазами, казалось его сейчас хватит, он застынет и рухнет ниц, рассыпавшись на мелкие мучные осколки– Ленивцы! Вы даже не умрете, потому что ленивы для этого. Что ты стоишь?  Во имя Сатурна, бери лепешки и неси Папирию. 

Получив, таким образом, вместо завтрака, порцию проклятий, Юлл выкатил скрипучую тележку с лежащим на ней завернутым в чистую ткань горячим хлебом  и двинулся вверх по улице.  Солнце, недолго поколебавшись, начало согревать. Из сточных канав, вытянутых вдоль мостовой, поднимался пар нечистот. Харчевни благоухали супом и чечевичной похлебкой. Запахи смешивались в невероятных сочетаниях, делая прозрачный воздух плотным, что, казалось,  его можно было набрать и скомкать в кулаке в липкую массу. Юлл, погладив урчащий живот, беззаботно выдернул теплую, уютно пахнущую лепешку. Хлеб  - хозяин печет замечательно.

Идти  предстояло недалеко, к холму Виминал, мимо терм, где всегда были толпы народа. На Альта Семита  с вечным, выступающим на пол улицы, портиком храма Талласия,  толклись засидевшиеся невесты всей Субуры. Поговаривали, что достаточно остаться в храме на одну ночь и, через неделю, с большой вероятностью, выйти замуж. Сделать это было трудно, жрецы, все как один, молодые  и наглые, осуществляли отбор, руководствуясь одним им понятной волей божества. Впрочем, толпы девственниц у входа, в любую погоду и время года, это обстоятельство, не умаляло.

  Надав из Набатеи  уже открыл свою лавочку. Любопытный Юлл, всегда чуть сбавлял шаг, осматривая сокровища, выложенные прямо на камни мостовой. Сейчас, глаза старика горели в дурнопахнущей тьме лавки. Он стерег, приносящий баснословные барыши, таинственный халдейский кувшин. Следуя советам Надава, в сосуд можно было бросить четыре асса и, испытывая удачу, получить утром целый сестерций или  же глиняный осколок с надписью, как повезет. Юлл владел двумя обломками. Жадные божества, заключенные в сосуд, его не любили. На все вопросы, Наддав, тряс головой и вздымал руки. На все их воля. Вот, десятник, охраняющий  лавочки, получил в дар, огромную сумму, в шестнадцать монет. И ежедневно посещает кувшин, за благословлениями. Тем не менее, у Юлла были таинственные черепки с надписями, и он этим тихо гордился.

- Доброе утро, Надав – крикнул он, перекрывая голосящие колеса. Неровные камни мостовой пинали тележку, из – за чего она хаотично дергалась, совсем как больной, одолеваемый лихорадкой.

- Приветствую, юноша - старик кивнул в полутьме, глаза его на мгновение погасли. – Куда путь держите?

- К Папирию,  ритору -  Юлл крикнул это уже за спину, тяжелую тележку было трудно сдвинуть с места, и, по здравому рассуждению, он решил не останавливаться. Ответ Надава запутался в натужном скрипе и погас.

Дом Папирия, опирался стенами на окружающие его халупы. Казалось, будто их покосившиеся стены и заборы, кряхтя, держат белоснежного красавца на своих плечах. Портик, почти как в храме Согласия, ограждался высоченными колонами, вырубленными из туфа. На скучающей доске, прислоненной к одной из них, было аккуратно вырезано – «Школа риторов Папирия». Доска, впрочем, как и все неохраняемое в Риме, была осквернена.  Парадные двери, с нетленными надписями древних ораторов, приотворены рабами, в атрии шумели одетые в тоги фигуры. Юлл, обогнув портик,  ткнулся в неприметную, выкрашенную зеленой краской калитку.

- Чего тебе?- по странному капризу хозяина, все рабы Папирия, были нумидийцы. Сейчас, один из них, неодобрительно рассматривал Юлла, словно тот оторвал его от важного дела. В открытую калитку виднелась, беспечно напевающая что-то, пышногрудая рабыня, грузившая белье в плетеную корзину.
- Я от Спурия Либона , хлеб привез-
- Тащи свой хлеб вон туда, и смотри у меня!- куда смотреть обладатель черного лица не уточнил, взор его ласкал солидные округлости прачки. Юлл аккуратно разгрузив  тачку, тихо выскользнул на улицу, презрев напутственный подзатыльник. Калитка тут же захлопнулась. Было слышно, как нумидийка что - то говорит привратнику. Обратный путь,  с пустой тележкой, обещал быть намного веселей.  Тем более что можно было, между делом,  заглянуть во двор к Папирию.


- Карр велик, Випсаний! – Юлл приник к щели, приоткрытых дверей. Высокий квирит, в глупо смотревшемся кожаном панцире, что-то втолковывал опухшему, вихрастому человечку, тот согласно кивал – Не проникшийся его «Природой вещей», невежественный варвар!
-Варвар, ага, да – по лицу собеседника, плавала скука и непонимание.

  В атрии школы, было шумно, риторы, разбившись на группы, что-то обсуждали. У колон, размещались подставки, на которые, каждый пришедший пристраивал свои записи на вощеных табличках. Возле некоторых из них происходили жаркие споры, с течением времени переходившие в рукопашную. Невозмутимые нумидийцы, шнырявшие в зале, сметали зубы и клоки волос, замывали пятна благородной крови. Гомон множества голосов стоял невозможный, его частично перекрывал седовласый поэт- провинциал, окруженный толпой поклонников. Юллу тоже понравились его стихи, хотя из-за мерного шума, вращающегося во дворе, до него дошло только, что они о гусях и Риме. Справа возникла драка, одного из риторов выкинули на улицу.

- Встретимся на Ребелле!- исторгнутый дверьми, в порванной тоге и с разбитым носом, оратор величественно потрясал руками. Юлл знал название площади, славящейся судейскими поединками.  На его памяти, с нее вынесли пятерых. Зрелище забавной резни  собирало толпы народа.  Обиженный собратьями, увернувшись от табличек, вылетевших из атрия, зашагал прочь, не забывая поносить обидчиков. В зале появился хозяин, и стал урезонивать спорщиков. Его окружили, толкаясь. Взаимные претензии метались между колонами, как стрелы. У жаровни, били высокого любителя Кара, самым активным в толпе, был давешний вихрастый человечек. Дальше, Юллу стало неинтересно. Он вернулся к покинутой тележке, молящейся ручками прямо посреди улицы, и, сдвинув ее с места, направился в пекарню. Под гору идти было легко, тачка вихляла сзади, норовив зацепить проходивших мимо. Юлл представляя себя колесничим, покрикивал на людей, но осторожно, получить тумаков на улице было нетрудно. 

Солнце, клонясь к земле, подремывало, шепча что-то.  Его лучи плыли, что бы окончательно запутаться в диком винограде, увивавшем одну из стен двора и умереть. Стаи голубей метались над кровлями, выискивая новые, обойденные вниманием, статуи. Юлл, сидя на теплой, нагретой за день крыше,  молча смотрел на город. Под каждым домом, стеной, за каждой дверью,  думали, ругались, наслаждались, корчились, жили. За забором, что-то с грохотом проволокли. Алгист, двигавшийся через двор, запнулся на ровном месте и грохнул плошку с оливковым маслом. Греющийся рядом с мальчиком, пекарь тоскливо хмыкнул. Раб, воровато оглядевшись, по – куриному вздымая пыль,  принялся грести ее босыми ногами на предательское пятно.  Пятно, сдаваться отказывалось, раз  за разом  проступая, но ахеец был упорен.

- Юлл,  а ты знаешь, кто ты? – Спурий, утопил глаз в горле кувшина. За неимением чаши, он отхлебывал вино прямо оттуда – Германец? Галл? Паннонец?

Мальчик, никогда не задумывавшийся над этим вопросом, пожал плечами.
- Вот и я не знаю, кто я. Никто в Риме не знает, кто он и откуда  – пекарь грустно потеребил нос и щедро одарил себя вином. Залетная муха, бодро побежала по его удрученному, покрытому потом, лбу -  А ведь у всех есть своя родина.

    Юлл, гордый тем, что теперь у него есть что - то свое, пусть и не совсем понятное, подперев голову руками, принялся думать.