Балалайка

Марина с утра съездила в правление, поговорила с председателем, а потом направилась к своей давнишней «помощнице» Матрёне Раскатовой. Так получилось, что старуха из осведомительницы и живой энциклопедии, постепенно превратилась едва ли не в подругу. В жизни и не такое бывает.
Пение и звуки балалайки она услышала издалёка. На крылечке Раскатовской избушки, на специально вынесенной лавочке, сидели двое: сама Матрена и дед Старохатов.

- Здрасьте, Фёдор Игнатыч, привет, тёть Матрена, - поздоровалась Марина. – А я слышу песни, думаю и кто же там так знатно спевает?
- Дак это я, Маришка, - дед подкрутил колок, пару раз тренькнул.
- Так спой, дедушка? – Марина улыбнулась, и старик растаял.
- Ну, ежели только без картинок, а то я ить стеснительный, просто жуть!
Дед ударил в струны и выдал такое, что Маринка с Раскатовой чуть с крыльца от хохота не упали.

Заплетал я русу косу,
На манде твоёй с начёсом.
Вправил ленту голубу,
Штоб украсила губу.

Бабы хохотали как лошади, нет, намного громче. У Маринки брызнули слёзы, а она всё не могла успокоиться. Матрёна глянула на неё искоса и одёрнула:
- Ты, девка, не забывайся - в тебе человечек сидит. Чё ты его трясёшь-то, как в митьсере?
Немного успокоившись, Марина спросила:
- Дедуля, это ты без картинок спел, а если с картинками выдашь, так мы тут и останемся?
Дед поплямкал губами, вытер усы и сказал:
- Так я с картинками-то и не стану петь, а то ведь замуж запроситесь, а у меня вся женилка в зелёну баночку от вазелина входит.
Опять хохотали.

- Ладно, - сказал выпивший и от того распоясавшийся дед, - Я вам грустную спою, только не ругайтесь. Там про больницу, сурового доктора и гигиену рук.

На горе стоит шатёр,
С красными крестами.
Моей милой дохтур впёр,
В дырочку с глистами.

Рыдала Маринка, ржала и материлась Матрёна, а старый охальник сидел с довольным видом и покуривал беломорину.
Смех прекратился сам собой от очередной картины нашего повествования. По улице без шапки, в трениках и тапках на босу ногу, накинув на плечи полушубок, шёл наш зоотехник и Маринкин муж по совместительству, Андрей Михалев. Главный корововод колхоза был пьян в ассенизатора.

- Мир честной компании, - поздоровался Андрей, и сел мимо лавки. При падении из кармана полушубка выскользнула бутылка водки. Андрей, пребывая в прострации, немыслимо изогнулся (куда там Третьяку) подхватил бутылку у самой земли и… уснул.
- Вставай! – трясла его Маринка, - Что случилось, что за праздники?
Андрей открыл один глаз, задумался, затем открыл второй и спросил:
- Женщина, а вы кто?

Через час, когда Андрей немного проспался и смог соображать, Маринка устроила ему допрос по всем правилам криминалистики.
- Ну, рассказывай, это что ещё за выходки? Позоришь себя, меня на посмешище выставляешь.
- Не ругайся, Мариша, я пьяный, - Андрей кое-как встал, дошёл до бачка с водой, долго пил из ковша. – Чё ты ругаешься?
- А почему мне не ругаться? Ты ж так на всю деревню опозоришься. Что скажут люди?
- А что люди? Они хорошие. Только суки.
Михалев дурашливо запел: «Милая моя, солнышко мясное»

Минут через двадцать, когда Андрей смог нормально соображать, Марина узнала причину его загула.
- Я, солнышко, сегодня по делам в городе был. Ну, и с оказией заскочил к отцу. Плохо, Марин. Он в больнице, второй инфаркт…
Марина вспомнила Михалева старшего и ей стало не по себе. Ах, Андрей Иваныч…
Отвлекусь и я. Про хорошего человека грех не рассказать отдельно.

Учитель пения

Можно всю жизнь варить сталь, пахать землю, растить скот или возводить кремлёвские дворцы съездов. Хорошая работа, нужная? Даже спорить не о чем. Но, как говорится, мамы разные нужны.
Андрей Михалев-старший всю свою жизнь проработал учителем пения в школе, причём в той, с которой начинал свою трудовую деятельность.

Прежде чем написать эту небольшую главу, я задумался, а в чём значимость этой профессии? Учитель пения. Ведь не хлебороб, не сталевар. Подумаешь, с детишками песенки разучивает. Попробую разобраться по ходу пьесы, для чего сей фрукт нужен. А то, что глава маленькая, тоже понятно. О хороших людях длинно не пишут. Зачем? Просто хороший, и всё.

Андрей у родителей был светом в окне, последней вспышкой, поздним и единственным ребёнком. Не редко при таком раскладе вырастает эгоист. Ибо все мамки-няньки вьются вокруг «чуда природы», как улей над единственным цветком. У него самые лучшие шмутки, масло мажется на колбасу, вы в курсе. И когда приходит пора сдавать дитятю в обучение, то здесь родители не скупятся. Пытаясь в чаде воплотить то, в чём сами не преуспели.

Его сдают в музыкальную школу, нанимают педагога по иностранному языку. Дабы будущего гения не обидели смерды, его записывают в секцию бокса или дзюдо. Ребятёнок выбора не имеет. В таких случаях говорят: «Потом спасибо скажет». Ой, ли?

А может он хочет со сверстниками лазить через заборы, играть в чику, давать и получать в морду, гонять на велике, делать мелкие пакости девчонкам итд. Мало ли серьёзных и увлекательных дел у ребёнка в период становления?
Нет! Родители всё продумали и спланировали за него, дав сполна и между делом лишив детства.

Андрею повезло. Его не неволили музыкой, не насиловали спортзалами, не извращались над детской психикой при помощи сушеной грымзы-англичанки. Просто отец с матерью пару раз в неделю устраивали дома день иностранного языка. А именно, весь день разговаривали только по-английски. Ты хочешь есть? Так попроси. Нет, дорогой, я тебя не понимаю, ещё раз и на английском. К третьему классу Андрей читал лорда Байрона на языке оригинала, а когда ему хотелось занимательного чтива, отец, посмеиваясь, подсовывал ему Новую историю Вильяма Мальмсберийского, тоже на языке оригинала.
Семья Михалевых не жировала, но и не голодала. Однако, жили дружно, и, пожалуй, счастливо.

В детстве врождённая близорукость Михалева старшего принесла ему клички глазастик и очкарик, а позже уберегла от служения в «несокрушимой и легендарной». Это было обидно. Друзья ушли: кто на флот, иные в пехоту, а Андрея зарезали на первой же комиссии. Пять диоптрий, это много? Да до хренища!

Многие профессии соответственно накрылись для него женским мочеполовым органом. Многие жизненные горизонты приказали жить долго и радостно. Толку-то с тех горизонтов, если они расплываются. И здесь сыграла роль материна наука. Фортепиано и аккордеон. Не буду углубляться в процесс приобретения знаний, скажу одно - родился ещё один учитель пения. Почему пения? Поясню для тех, кто чуть моложе. Был в те времена в школах такой обязательный предмет - пение.

Андрей, в последствии Андрей Иванович, любил свою работу. Вкладывал в неё душу. С его уроков почти не сбегали. Ему никто не хамил, его любили.
Конечно, зарплата, не ахти какая, приходилось вечно подрабатывать, прихватывать часы итд. Крутился, как мог, чтобы содержать семью, чтобы соответствовать имиджу. Денег почти всегда не хватало. А кому их хватало-то? Не голодали, но и икру на буженину не мазали. 

Но, это был Советский Союз, огромный и исключительно социальный колхоз, в котором невозможно было умереть с голоду, но совершенно спокойно позволялось родиться, прожить свои базовые семьдесят лет и склеить китайские кеды в коммуналке на пять хозяев. В котором ветераны не рылись на помойках, но по нескольку лет копили на похороны. В котором сталевар зарабатывал пятьсот рублей (это очень много) но мог двадцать лет стоять в очереди на «Запорожец». Где конфеты подушечки стоили восемьдесят копеек за килограмм, а дороги асфальтировали русские и надолго.


Михалев-старший никогда не делал из своих уроков отбывание наказания. На его занятия спешили, боясь пропустить нечто важное.
- Староста, как там насчёт директора?
- Она в гороно уехала, и будет не скоро.
- Чудно! Это я к тому спрашиваю, что, не помешаем ли мы своим пением её работе?

Далее класс в течение сорокапяти минут разучивает Мишку-Одессита или нечто подобное, не предусмотренное школьной программой.

Широкие лиманы, поникшие каштаны,
Кpасавица-Одесса под вражеским огнем.
С горячим пулеметом на вахте неустанно…

Спецдежурный из коридора докладывает о палеве и начинается совершенно иной урок. Весь класс, состроив прилежные советские мордашки, дружно выводит:

Соль-ми-ми, соль-ми-ми, соль-фа-ми-ре-до,
Из лесу ёлочку, соль-фа-ми-ре-до.

Опасность миновала, и учитель продолжает свой настоящий урок. Тот самый, не предусмотренный, но, наверняка, более важный и необходимый. Его музыка, как я уже говорил, не утверждённая методичками, она может коробить руководящее ухо, но это именно то, что нужно молодым умам:

We shall overcome,
We shall overcome,
We shall overcome, some day
O, deep in my heart,
I do believe
We shall overcome, some day…

Нет, Дин Рид во все времена был почитаем в России, но школьная программа! Как же можно на святыни!
Андрею Ивановичу было можно. Если честно, то и завуч и директриса знали о его уроках. Мало того, иногда стояли под дверью и подслушивали, подпевая про себя. Но, против устоев не попрёшь. Или всё же попрёшь?
Потом пришли иные времена, иные песни, а Михалев вновь просвещал молодняк.

Лодка шла на норд-вест, на намеченный курс,
Выполнять боевую работу.
И на солнце, сверкая грозным именем "Курск",
Уходила в глубокую воду…

Сменилось не одно поколение учеников, уже бывшие ученицы-мамы приводили своих чад в школу, и радовались, зная, что урок пения ведёт бессменный Андрей Иванович. И вот этот человек в данный момент лежал в больнице с двумя инфарктами.

Вновь Старохатов

- Быстро глазки закрываем, деда щас будет сказку сказывать, - у дяди Феди Старохатова нормальный рабочий день. Четверо будущих строителей «чего-то», лежат поперёк расстеленной диван-кровати, укрыты по самый нос стеганым одеялом и активно притворяются давно спящими.

- В одной сказочной стране, давным-давно, жил-был добрый разбойник, и звали его Бибигон. Жил он в лесу, дремучем и страшном, охотился на оленей, сколотил группировку таких же вольных людей. У богатых отнимал деньги и раздавал их беднякам. Был он ужасно честным и порядочным человеком, а таких, как известно, легко обмануть. И вот завёлся в той стране злой жадный и очень противный шериф, Брундуляк-Нотингемский.

Дед понижает голос до шёпота, кажись, уснули. Поправляет одеяло, ласково смотрит на серьёзные мордашки. Сосредоточенные, ещё не разоспавшиеся, не расслабленные. Мишка во сне шевелит губами, делает брови избушкой, наверное, шерифа ловит.
Старик идёт на маленькую, отгороженную фанерной заборкой кухоньку. Достаёт из древнего холодильника «Юрюзань» початую бутылку водки. Наливает маленькую гранёную стопку и залпом вливает в себя. Хорош, больше нельзя. Смена не закончена.

Перекрестившись на икону Спасителя, Фёдор Игнатыч присаживается на табурет возле окна и, водрузив на нос очки, берётся за книгу. Повествование очаровывает его, увлекает. Чужая планета, иногда жуткие, а иногда смешные приключения героев. Всё та же социальная несправедливость, как и на земле. Старик приваливается спиной к тёплому боку печи и незаметно засыпает, книга на его коленях закрывается. Незнайка на Луне. Будет что соврать ребятне, когда проснутся.

Мишка давно проснулся и теперь, глядя на деда, размышлял, чтобы приятного сделать старику к его пробуждению. Взгляд мальца упал на книгу. Вот оно! Через мгновение, мальчишка, тихонько подкравшись к старику, забрал книжку и ушёл с ней в комнату. Порывшись в шкафчике, он достал ножницы. Дедушка проснётся, а я ему такой сюрприз приготовлю. Через несколько минут всё было кончено и Незнайка со страницы, не очень аккуратно вырезанный детской рукой, перекочевал на стол. А Мишка, выполнив свой долг, прилёг вновь и через минуту уже посапывал.

Старик проснулся так же резко, как и уснул. Тишина. Спят заиньки. Он прошёл в комнату и первое, что увидел, это раскрытую книгу, ножницы и «аппликацию».
- Тваюмать! – шепотом выругался дед, - вот и оставляй вас наедине с природой. Сам виноват, пень старый.

Ближе к приходу матерей, когда ребятня, умытая и покормленная кашкой, сидели рядком на диване и смотрели «В мире животных», старик ругался с Мишкой:
- Ты бессовестный и очень непорядочный человек, Мишка, - ворчал дед, - Воспользовался моим беспомощным состоянием и испортил такую книгу. Не стыдно?
Мишке было стыдно, но не признаваться же старику в этом вот так вдруг? Мальчишка взял морщинистую руку старика, подлез под неё головой и сказал:
- Ты, деда, не ругайся. Хоть ты и очень злой человек, но я тебя всё равно люблю.

Потом они, как два старинных друга, сидели на кухне и продолжали начатый спор:
- А я говорю, будешь мыть, - старик начал злиться, - Раз признаёшь, что напроказил, бери губку и мой все тарелки.
- А мне до умывальника не дотянуться, - мотивированно упорствовал Мишка.
- А я тебе табуретку подставлю, - парировал дед. Кряхтя, он встал и поставил табурет к умывальнику. Залил в резервуар рукомойника ковш тёплой воды.
- А я маленький и мне не залезть, - Мишка продолжал юлить.

Старик ни слова не говоря, подхватил разгильдяя на руки и поставил на табурет: - Вот, действуй. Только, чтобы чисто!
Мишка постоял мгновение, схватился рукой за край рукомойника и заявил:
- Ну вот, теперь у меня голова кружится. Наверное, я упаду, может быть, даже разобьюсь…

***

Вечер. Ребятишек давно разобрали мамки, и деду скучно. Водка, так она не от одиночества, а, наоборот, для него. По телевизору два корреспондента берут интервью друг у друга. Хорошие ребята и главное умные. Старик усмехнулся.
Под окнами раздался стук конских копыт. Старик быстро спрятал бутылку в шкафчик, положил перед собой на стол книгу Шолохова «Тихий Дон» и принял мудрую стойку.
Сбрякали входные двери. В избу, предварительно обметя валенки, вошёл председатель.

- Привет, Фёдор Игнатыч. В компанию примешь?
- Заходь, Сан Иваныч, приму, чё спрашиваешь? С чем пожаловал?
Председатель порылся за пазухой и, вынув бутылку водки, брякнул ею об стол:
- А вот с нею пожаловал. Не прогонишь?
- А Гулька твой не заругается потом?
Танюшкин задумался, покосился на бутылку, выглянул в окно:
- Да не должен. Я чуть приму и дальше поеду. У меня машина издохла, а мне на кордон край как надо попасть.

Через пять минут мужчины, уже выпившие по сто граммов, закурили и, глядя друг на друга, выжидали. Кто первый задаст вопрос.
- Ладно, бать, - председатель улыбнулся, - Чего тут в гляделки играться? Я к тебе вот с чем. Только не ругайся, не спорь. Выслушай до конца, а потом решение принимай. Ты лучше всех знаешь, как у нас в деревне с садиком. А никак! Задумал я своими силами создать сей продукт.

Старохатов молчком смотрел на председателя. Автоматически налил ещё по сотке. Выпили. А председатель продолжил:
- Так вот, помнишь брошенный дом Барановых? Я решил его за счёт колхоза немного поправить. Привести в божецкий вид, и сделать из него что-то вроде садика. Сейчас вот сидел в правлении, трезвый, как дурак, и прикидывал, сколько у нас малышни. Много же, батя. У меня получилось примерно тридцать-сорок человечков.

- Фёдор Игнатыч! Берись за садик а? Больше некому. А я тебе зарплату хорошую положу, дам пару молодых девчат в помощь. Как?!
Дед Старохатов сидел порядком обалдевший от свалившегося доверия.
- Да ты, Саша, вовсе, что ли очумел? Я ж пьющий, да меня к детям нельзя на пушечный выстрел подпускать.
- Вот и хорошо, Фёдор Игнатыч, считай, что договорились, - председатель быстро встал и пошёл к выходу, а вслед ему что-то блеял оглоушенный старик. Но это было потом.

продолжение следует