Наседка

Витька Юсупов, - человек-идея. Кто первым в деревне придумал поливать свиней жидким гавном, чтобы росли быстрее? А кто сделал воздушный шар для перелёта на остров свободы? Ну, свиньи ладно. Сызмальства привычные, и не такое при советах повидали. Шар его сдулся и упал аккурат на плоскую крышу райотдела милиции. Словно бы сам решил сдаться от греха. Тогда его Маруся выручила. Пала в ноги районному милицейскому начальству, всплакнула на публику. Громко, как только она одна и умела. Вобщем отпустил их Святошин с удовольствием. Но, ведь Витьку так просто не остановишь. Что делать, если у человека вечный двигатель в жопе?

Маруся, Витькина жена, человек спорный. В смысле любит поспорить, и, как правило, с применением нетрадиционных методов воздействия. То в лицо оппонентке плюнет, то пукнет громко, как бы в отместку. А то ведь ещё и стукнуть может.
В Марусе девять пудов живого мяса, подвижного такого, как ртуть. Поперёк дороги ей вставать, всё равно, что под электричку кидаться. Было, конечно, вставали. Плохо ведь закончилось-то.

В понедельник Витька сказавшись больным, не вышел на мехдвор. Сам же в тихушку, огородами как Котовский, на своём хромом велике наладился в соседнюю деревню к давнишним друзьям Кочевым. Зачем? Ха! Вот тут-то и начинается самое приключение.

Ещё три года тому, Валера и Галя Кочевы, подсмотрев у родственников с Украины, решили завести страусинную ферму. Смейтесь, чё уж теперь. А только ведь получилось у них. Родичи помогли литературой, подогнали старый, но вполне рабочий инкубаторный шкаф на шестьдесят четыре яйцеместа. Яйцами помогли для начала, и процесс пошёл. Будучи людями работящими, Кочевы уже через полтора месяца имели десятка три цыплят, примерно по килограмму весом. Опускаю процесс выхаживания сих птах, ибо долго. Да и влюбляться они начинают только через два года. Факт в том, что раскрутилась ферма, пошла в гору.

Валерки дома не, оказалось, укатил на комбикормовый заводик, и Витьку встретила Галя. Женщина находилась в огороженном рабицей вольере, где на вольном выпасе перемещались стайками туда и сюда несколько десятков пернатых великанов. Более двух метров ростом, по центнеру и больше живого весу. Витька забалдел на увиденную картину. А Галя напоила его чаем, дала кое-какие указания и, снабдив мешком с тремя закутанными в тряпки яйцами, проводила за порог. Тут-то и начались злоключения семейства Юсуповых.

Витька с Марусей рассудили так. Бог, он поди-ка тоже не самый глупый. В трёх яйцах не может быть всё одинаково. Если будут самец и две девки, - это то, что нужно, если наоборот, то лишнего самца они вернут Кочевым и весь сказ.
Для выхаживания яйца, а процесс занимает примерно сорок пять суток, нужна температура в тридцать шесть градусов. Решили из-за двух курят не городить инкубаторы, тупо купили околорифер с таймером и все дела.

Дома Витька при помощи нескольких досок выгородил махонький квадрат в углу, застелил пол старым ватным одеялом, из него же сделал что-то вроде гнёздышка, поставил рядом околорифер, достал бутыль с самогоном и принялся ожидать барышей.
К вечеру, когда с птицефермы вернулась Маруся, Витька был уже вполне дождавшийся.

В хлопотах прошло полтора месяца, судя по литературе, вот-вот должны были вылупиться молодые страусята. Юсуповы пребывали в предпраздничном настроении. Калорифер работал исправно, гоняя температуру в заданном цикле.
Вечер пятницы ничем не отличался от штатного окончания рабочей недели. Точно так же Витька истопил баньку, попарился, малость помикосил Марусю, потом она ему пару раз отомстила. Потом они сидели в горнице и, глядя сериал, выпивали домашнюю наливку.

- Смотри Маруська, - пьяненько улыбаясь, говорил Витька, - не сегодня завтре выклюнутся цыпки, и начнётся у нас весёлая жизнь.
- Да уж справимся поди-ка с тремя птахами, - ответствовала довольная баней и жизнью супруга. Загонку ты приготовил, ну и я не подкачаю. Поди, за жизнь-то не одну тысячу курей вырастила. Той и разницы, что в размере.

Потом они легли спать. Маруся, на свой диван, а Витька на свой. Посреди ночи перебравшему Витьке приснилось что-то нехорошее и он, судорожно вскрикнув сел на диване.
- Ты что там полоумный маешься? - спросила недовольная Маруся.
- Кошмар приснился, - ответствовал Витька, - будто ты моё солнышко-переросток преставилась.
- Чего?!
- Сон говорю тупой. Будто ты померла, и вот иду я, значится из магазина  с тортом и шампанским, а ты навстречу…живая…

Будильник, летевший в Витькину голову, в цель не попал, зато попал в калорифер. Со страшным звоном инструмент разлетелся на куски, а в калорифере что-то жалобно пискнуло, и контрольная лампочка перестала гореть.
Витька включил ночник, и опасливо косясь на супругу, присел на корточки перед обогревателем. Пощупал его руками, потряс, подёргал шнур. Тщетно. Прибор приказал жить долго и продуктивно.

Маруся, исчерпав запас красноречия, смекнула, что в этот раз зашла слишком далеко: - Что там Витьк?
- А ничего, курица ты тупая. Сдох наш инкубатор. Ты пошто дура в меня временем кидаешься? Ты когда научишься людей со всей тщательностью выслушивать, лошадь крупная?!
Я ить чё за шампанским-то во сне пошёл? – лихо извернулся Витька, - потому как ты живая оказалась. Тьфу, тебе в морду рябую…

- Витя, - Маруся почувствовала свою неправоту, - а может калорифер-то пнуть, дак он и заработает?
- Тебя надо пнуть, динозавр-недомерок бля! Вот сейчас садись жопой на яицы-те, да сама и высиживай.
- Да как же я на их сяду-то Витюша? Я ж их раздавлю, - Маруся чуть не плакала.
- А тогда бери их себе в постелю, да тушей своей неумной и грей.

Ещё через пять минут Маруся лежала на диване, свернувшись калачиком, а у неё в области развилки и живота покоились три здоровенных яйца. Витька заботливо накрыл жену с «приплодом» стёганым ватным одеялом, сам же сел за стол и коротал время за кружкой наливки. Так он и уснул. Пригревшаяся Маруся тоже задремала.

Проснулся Витька от слабого плача жены: - Витя, Витюшка, - они тикают.
- Кто тикает, ты ж их разбила? – Витька спросонок не мог ничего понять.
- Яйцы тикают, - тихонько пожаловалась супруга.
Витька сразу понял, что происходит и, подскочив к кровати-инкубатору, задрал одеяло.
- Фу бля, ты бы хоть трусы надела лярва! Детки вылупятся, и первое что увидят на белом свете, это твою квашёнку безразмерную. Заиками ребятёнков хочешь оставить?
- Ой, Витя, меня там чё-то трогает, ой щекотно Витька, ой не могу, аххаха, оно в меня клюв суёт…
Витька поднял край одеяла и улыбнулся. Аккурат из Марусиной рогатки на него глядела пёстрая головка со слипшимися волосьями. Крупный глаз в обрамлении мальвиновых ресничек подмигнул, и Витька довольно захохотал: Урра, заработало!

Кладбище

Рабиновича хоронили в пятницу. С утра наладился мелкий противный дождичек. Собралась, чуть ли не половина деревни, да и как не прийти? Ноне ты не придёшь, а завтре и тебя не проводят. Да и Рабинович был настолько душевным и полезным человеком, что не проводить такого, грех смертный.

Кладбище старое и даже древнее. По примерным прикидкам, ему лет триста, но вернее всего цифру надо умножать на. Могучие клёны и тополя, в окружении свиты разной мелочи типа сирени, акации и шиповника. Чем больше углубляешься к центру погоста, тем древнее и страшнее памятники и надгробия. Хоронено и перехоронено так, как поётся у поэта: «Лежал живой на мёртвом, а мёртвый на живом». С той разницей, что в нашем случае мёртвый на мёртвом. Многоэтажка, только в глубину.

Гроб с телом покойного поставили на заранее приготовленные лавочки. Рабинович лежал, как живой. Казалось, сейчас откроет глаза и спросит: По какому поводу такой кворум?
Эх, Рабинович, человек божий. Так скудно пожил, в плане для себя. Ведь все из нас помнят то присловье: «Да когда же я для себя поживу»?
А вот и не жил Рабинович для себя, как-то всё не складывалось. То одно, то другое. Для людей, да. О себе только и помнил, когда в отхожее место спешил. Так ведь не станешь ходить по всей деревне в портках обос…

Сельский батюшка, отец Нимврод прочёл молитву за усопшего внезапной смертью: Неисповедимы судьбы Твои, Господи! Неизследимы пути Твои! Даяй дыхание всякой твари и вся от не сущих в бытие приведый, Ты овому посылаеши Ангела смерти в День, егоже не весть, и в час, егоже не чает; оваго же исхищаеши из руки смерти, даруеши живот при последнем издыхании; овому долготерпиши и…

Все кто смог дотянуться, бросили в опущенный в могилку гроб, по горсти земли. Грянул оркестр, нанятый председателем Александром Ивановичем. Люди прощались с хорошим человеком. Могильщики из числа местных мужиков, взялись за лопаты. Скоро на месте ямы-окна в иное, вырос холмик. Его выровняли, подтесали лопатами, утрамбовали землю вкруг большого самодельного креста.

Люди расходились по домам. Спи спокойно Василь Васильевич. Мир тебе. Последним, как ни странно уходил поп, отец Нимврод. Хотя какая странность? Дружны они были с покойным. Оба два горемыки, судьбой битые. С одной разницей, что у попа и попадья имелась и попята подрастали. Но, мы-то знаем, что иной раз всю жизнь с человеком бок о бок живёшь, а всё равно как един в поле.

Во славу Господа

Нам не дают времени для того, чтобы родиться по-человечески, зато у нас есть не малый срок, чтобы как следует приготовиться к смерти - это вся наша жизнь.

Отец Нимврод, - это не просто колхозный поп, обслуживающий местную паству. Это знамя.
Когда-то давно, лет сорок назад, молодой дьячок, шёл улицей родного города. Не просто шёл, но по поручению диакона Иерония. Цель похода была удивительно проста. В страстной четверг у Иерония должен быть день ангела, и дабы не ударить в грязь лицом, дьяк послал молодого соратника в магазин за Кагором. Грех? Да полно вам.
- Бери больше, лучше сразу ящик, - напутствовал молодца Иероний, -  наших пять человек будет, пущай братие причастятся, как следует.

Возле окраинного магазинчика было пустынно, только двое молодых мужичков уходили как-то поспешно. Подойдя ближе, Нимврод увидел такое, что кровь заледенела в его жилах. На земле, прямо под дощатой стеной магазина, лежало тело. Вернее пока ещё не тело, но человек. Живой, но тоже пока. Дело в том, что у человека того, - мужика лет сорока от роду, из груди торчала рукоять ножа.

- Помоги попик, - кроваво-пузырящими губами прохрипел мужик. Дьячок, не сомневаясь в правоте своего деяния, упал на колени и, схватившись рукой за нож, резко вырвал его из груди страждущего. Сзади слышался топот многих ног, крики, но дьячок Нимврод с ножом в кулаке, смотрел на поверженного. А тот, открыв рот, хрипнул с пузырями: - Спасибо братишка, - и выгнувшись всем телом, громко вскрикнул, - как же мне больно,  - печёт сука! – и упал бездыханный.

На этом бравурном аккорде Нимрода и повязали. Потом было следствие, суд, показания свидетелей и над всем этим словно проклятие, картина: Нимврод с окровавленным ножом в руке и «его» жертва, кричащая: - как же мне больно, - печёт сука!

Прокурор требовал расстрела, адвокат комкал носовой платок и потел под взглядами прессы и общественности, переполнявших зал. Судья, ссылаясь на характеристики епархии, молодость обвиняемого и отсутствие судимостей, - дал двенадцать лет. В последнем слове дьяк Нимврод, сказал: Я не виновен, но вас это не интересует, ибо вы обязаны посадить хоть кого-то. Пусть будет расстрел, - я его не боюсь. Единственное, что пугает меня в данной ситуации, это родиться в другом теле и не помнить о том, что когда-то Я уже был...

Полновесных три года пилил дьяк-расстрига Нимврод, в миру Никола-Коля, лиственницу на севере лютой морозами Пермской области. Первое время не сладко было проводнику слова божьего среди отщепенцев, попавших на нары по своей не доброй воле. Пытались бить дьяка: Эй, попяра, да ты в нюх, что ли хочешь? – спрашивал его урка, и заключённый отвечал: - Нет, брат мой, не хочу. – Так меня не ебёт твоё мнение, щас кровянку пущу, - говорил задира, и наш дьяк отвечал: - Пусти, брат мой, если тебе будет легче.
Наконец барачное общество, почти единодушно покрутив пальцами у виска, отстало от недоделанного святоши.

Так прошли три года, а в начале четвёртого, когда солнышко поворотило на весну, пришла долгожданная информация. Случилось чудо! Те убийцы, за которых отдувался Нимврод, попались на каком-то преступлении и в ходе следствия, безусловно, не ласкового, открылось и то давнишнее убийство у окраинного магазинчика. После определённых мероприятий, Нимврода выпустили, оправдав полностью.

А ещё через несколько дней, дьяк Нимврод был удостоен чести и предстал пред светлые очи хозяина епархии, самого архиерея Василия.
Старец долго смотрел на бывшего дьяка, затем перстом велел тому сесть на стул. Сам присел напротив и без долгих предисловий сказал: - Вот что я думаю о тебе сын мой. Мирская жизнь и мирская суета теперь не для тебя, и потому хочу предложить тебе Свято-Троицкий монастырь, и место служки. С настоятелем я договорюсь.

Нимврод думал мгновение, ровно столько, чтобы набрать в лёгкие воздуха. Он не был напуган или смущён визитом к такой значимой фигуре. В зоне повидал всяких и всякое.
- Нет, владыко. Не моё это, в чёрные попы. Если будет на то ваша воля, то в миру хочу службу нести, а ежели нет, то руки у меня не отсохли, устроюсь на мирскую работу.

Долго думал владыко, наконец, сказал слово: - Прощение тебе вышло от мирских властей, я с прокурором говорил, ну а мы тебя и не наказывали. Будь, по-твоему. Поедешь дьяконом в сельский приход. Там себя проявишь. А мы будем наблюдать за тобой. Ступай с богом.

Так дьяк Нимврод, бывший урка и спец по лесоповалу, стал дьяконом в нашей деревне. Подивиться на его низкий, рокочущий бас приезжали из дальних сёл, из самого города. А когда деревенский батюшка отец Аввакум приказал долго жить, пришло Нимвроду назначение. Так в деревне появился новый поп. А через год или чуть более, молодая девка Анюта, сирота с малолетства, перевязала свои немногие пожитки в узелки, да и перешла жить в дом к батюшке.

***

Лясы

Осень в последнем своём предсмертном рывке творит чудеса. Это спурт, когда ни дыхания, ни жизни почти не осталось. И вдруг! Откуда ни возьмись, являются силы, и будь то человек, скотина или земля-мать, выдают чудо невиданное.
Солнышко теплое, звонкое. Земля отдаёт последние ароматы. Не весенние, когда и пахнуть толком нечем, но настоянные за лето, как крепкое духмяное вино, как баба сорокалетняя. Терпкая и горючая как напалм.

Алефтина Микрюкова и Матрёна Раскатова уже битый час сидят на лавочке. Рядом в лопухах затаился Раскатовский кот Чапай. Охотится? Да хрен бы с ним.
Две старухи, две пердуньи, обе две одинокие. Когда руки не слушаются, ноги толком не ходят, глаза и уши подводят на каждом шагу, только и остаётся, язык почесать.

Кстати, да. Ведь и глаза без очков ни черта не видят, и ежели хочешь мысль какую донести, то орать надо аж в самое ухо. Но, язык! Ох уж он той коммуникатор…
- Ты слыхала ли Мотря, - Алефтина снижает расход продуваемого через глотку воздуха, - Маринка-то Донцова, с зоотехником тово.
- Чего тово? – Раскатова перестаёт чесать ухо Чапая, и кот недовольно сматькавшись, уходит.
- Так ить спят!
- Все спят, - Матрёна хмыкает, - так поконом положено.
- Вот же ты кочерга гнутая, я про то, что вместе спят, как муж и жена.
- Ну, так пусть спят, тебе-то, что за дело? Или тоже охота? – Раскатова хохочет, а лицо Микрюковой вытягивается и белеет от злости.

Некоторое время старухи сидят молча. Ветер несёт настоянный осенний запах-цвет. По улице проходит Крейцерова лайка Галя. За ней, важно ступая пьяненькими детскими ножками, вышагивают пятеро её щенков. Последний в колонне задерживается узрев нежащегося в траве кота Чапая. С сожалением понимает, что добыча велика. Тем временем мать оборачивается, сварливо тявкает, и колонна гордо удаляется.

Старухи умильно смеются, а Микрюкова продолжает: - Пойми дурёха. Ведь забеременит он Маришку, как пить дать. Пойдут пересуды, кривотолки. И как мы с тобой потом жить с этим будем? Две старые вороны, видели и не вмешались?
- Алька, а ты вот щас чем занимаешься? – Раскатова с интересом смотрит на подружку.
- Как это чем? Рассуждаю вслух. Просто человек я вот такой, неравнодушный.
- Понятно. Одним словом сплетница?
- Я сплетница? Да ты старая ведьма следи за боталом-то! Сама же начала разговор, и теперя я крайняя? Ненавижу тебя гадина, помрёшь, пусть тебя из шланга обмывают. А я даже не притронусь, и не надейся змея лютая.

Микрюкова вскакивает с лавки, плюёт в пыль под ноги товарке и мелко семеня, убегает в избу. Вслед ей тихонько смеётся Матрёна: - Вот же заполошная, только бы кого на язык поддеть. Одно слово трещотка.
***

- Нет, Андрюшка, я же сказала. Мне по барабану твоя вот такая современность. Давай хотя бы заявление нарисуем.
- Да я разве против Мариша? Пошли к председателю. Чтоб мне на всю жизнь бесплодным остаться, коли, прямо щас с тобой не распишусь.


Вот так бывает на свете. В пустыне и в горах, в городе и деревне. Везде кипит жизнь. Кипит и преумножается многократно. Вроде бы начинаем весь процесс из-за капли удовольствия, а потом вдруг оказывается, что жизнь продолжали. Благие, стало быть, намерения-то, а?

Обчество

За последние десятилетия, стараниями наших безбашенных правителей-вредителей, деревня усрана по самый родничок. Однако живёт кормилица. Что нам те правители? Жрать все хотят, и человек и педераст. А обчество, организм самовосстанавливающийся. Неразрушимый организм.

Кстати, а кто из вас, всё ещё не уснувших под моё монотонное жужжание знает, что такое ОБЧЕСТВО?  Да не то Общество, где группа пещерных людей объединилась на определенной степени исторического развития по социо-культурным, профессиональным и мочеполовым признакам. Нет, желающих высказаться? Ну, тогда я скажу.

Когда-то давно обчество решало всё. Собиралось эдакое вече на деревенской площади, напротив избы старосты. Коллективно соображали, сколько баб весной утопить-сжечь (нужное подчеркнуть) во славу богов, в виде взятки к новому урожаю. Ходить ли нынче на соседа в набег. Сколь работников с каждого двора дать на строительство нового дома для вновь образовавшейся семьи.

Так же обчеством праздновались знаменательные даты и события. На той же площади, утоптанной сотнями и тысячами ног до твёрдости обсидиана, накрывались длинные столы. Каждый тащил из дому своё, не оглядываясь на завтрашний день. Ибо обчество поможет, не даст загинуть с голоду.

Этот обычай, способ ведения хозяйства, канул в лету с последним царём, - Лёней-Бровеносцем. И зря, между прочим. Вот бы где поучиться чувству локтя, коллективизму, сплочённости. Ведь не секрет, что древние пирамиды, охренительные в своей сложности храмы Майя, или тот же Стоунхендж с Оловянных островов, - в одиночку не построить.
Вы скажете, что всё сделали рабы? Понукаемые надсмотрщиками, из-под палки, за чашку риса и кусок маисовой лепёшки? Верю. Но есть нюанс. В государстве, где не развит, либо отсутствует институт обчества, сии мегашедевры не возможны.

Пример у нас перед глазами. Что значимого и незыблемого в веках, построено за последние тридцать лет? Мосты, которые рушатся через день? Плотины, которые рвёт как худую грелку? А может АЭСы? Самолёты, которые падают проливным дождём? Современное общество, обчеством уже не является. Это многие тысячи людей, не связанных между собой ни чем. Живущие каждый за себя, получающие свою зарплату, не видящие дальше своей гайки, закручиваемой на конвейере. А пирамиды, кстати, стоят до сих пор.

В деревне обчество ещё сохранило свои традиции, да и то в глубинке, куда не долетел тошнотный смрад стяжательства, когда даже самые близкие родственные связи, связями не являются. Когда сын судится с матерью за три сотки хлипкого огорода, а брат тащит в суд сестру, за десять метров родительской жилплощади.

Суббота. На пустыре за клубом аврал. Собралось человек сто, если не больше. Что происходит? А происходит братие строительство дома для вновь созданной семьи. На днях Маринка Донцова и Андрей всё же расписались. И как ни отлынивал зоотехник, как не бегал от судьбы и супружеских уз, но при стечении известных обстоятельств был вынужден идти под венец.

- Андрюша, ты, наверное, не сильно удивишься, если узнаешь, что у нас будет ребёнок? – Маринка вся просто светилась своим будущим материнством.
Андрюшка не удивился, чего уж там. Он охуел!
Вот только не надо меня одёргивать. Мол, слово матерное, да как же можно в литературной речи использовать такое? Можно! Ибо ни один из суррогатов, таких как обалдел, очумел, офигел, ни в жизнь не передаст той экспрессии, той гаммы чувств, того взрыва эмоций, которые захлёстывали нас в подобных обстоятельствах. Вспомнили? Ну а я про что?! Вон, даже корректор Ворд без малейших раздумий пропустил сей глагол без подчёркиваний и ворчания.

Председатель выделил необходимые пиломатериалы, помог техникой. Дом рос как на дрожжах. И не мудрено. Люди вышли не за страх и даже не за совесть. Обчество решило!
Стук молотков, визг многих пил, сухое вкусное ворчание рубанков. Всё это продлится до обеда. Примерно в полдень опять же стараниями Александра Ивановича, подъедет полевая кухня, и прямо здесь же на свежих брёвнах будет раздаваться горячий обед. Похлёбка, каша, хлеб, молоко. Вы спрашиваете за водку? А что, мы уже построили то, что хотели? Нет? Ну, тогда рано.

Конечно, это не детский конструктор, где деревянные брёвнышки кладутся маленькой ручонкой шип в проух, десять минут, и хоромы для пупсика готовы. Но нельзя сбрасывать со счетов общественный порыв. Стремление не отстать, и вечный стимул в виде фразы «А что люди скажут?»

Рядышком, бок о бок трудятся такие разные люди. Семеро братьев Донцовых, каждого из которых можно использовать как портативный подъёмный кран. На них покрикивает доктор-фельдшер. Гюнтер Самуилович раскраснелся. Неумелыми руками, больше привычными к фонендоскопу и шприцу, он заколачивает гвоздь в балку. Гвоздь гнётся, Крейцер сопит, но не сдаётся. Вот к слову о Крейцере и его руках. И пока мои герои обедают, отвлекусь и я.

продолжение следует