Он не хотел, чтобы она осталась ночевать у него. Они просто выпили вина вместе. Она обречённо надела плащ. Он обнял, поцеловал – тихо и целомудренно. Но её било бы током, даже если бы он целовал её в лоб на смертном одре, не приведи бог. Она вздрогнула в его объятиях и напряглась вся – от каблуков до шёлкового платка на шее. Она излучала желание, как лампочка накаливания – на пять процентов света и на девяносто пять – тепла, и это излучение невозможно было не почувствовать даже сквозь плащ.
            Он не планировал долгие проводы – спать очень хотелось, но всё-таки не смог удержаться от  соблазна отпустить её – горячую и нервную от неудовлетворения, а не такую - возбуждённо ждущую. Его рука дрогнула и поползла вниз, под её шуршащую ткань. «Я хочу проверить, возбуждена ли ты на самом деле», - выдохнул он в её ухо.  Она рефлекторно напряглась, пытаясь обхватить его палец внутри себя.
            Он оценивал степень её сексуального накала, как сомелье –  смешав её секрет со своей слюной и медленно смакуя на кончике языка и по всему рту. «Есть возбуждение с небольшой примесью свежей крови…», - вынес он заключение эксперта. От этой фразы у неё подкосились ноги, и она медленно поползла вниз. Он поднял её и поцеловал – глубоко и жадно, передав послевкусие её собственной смазки. А потом открыл дверь и проводил  в прихожую между квартирами.
            Они не успели дойти до двери. Он резко прижал её к стене и захватил всю – стремительно, как Тамерлан, не давая ни секунды на попытку сопротивления.
            Это поразительное ощущение – опьянение от желания. Сознание отключается, и остаются только чувства, многократно усиленные нестандартностью ситуации: за соседней дверью послышался шорох – теперь у них есть зритель.
            Он тщательно выцеловывал её лицо, вдыхая ртом её  влажные глаза, тонкие брови, изящный нос… «Только один глоток!» - в его фразе не было просящей интонации, была воля завоевателя, приказ, властное повеление. Он проводил её вниз утомительно долгими, жёсткими, почти болезненными прикосновениями рук и, поставив на колени, издал не то стон, не то рычание – в предвкушении блаженства.
            Она часто стояла на коленях, вот так, в коридоре, перед тем, как помахать ему рукой на прощание. Это забавляло и возбуждало одновременно – прощальные поцелуи, после которых хотелось всего, чего угодно, только не разлуки… И всё-таки они расставались, истекая похотью. Изощрённый мазохизм!
            На сей раз она не сразу поняла, что произошло. Гортань сама собой сжалась в нескольких глотательных движениях, и это непознанное было подобно впрыску стимулирующей химии в вену. Нечто среднее между шоком и оргазмом. Она силилась оценить вкус происходящего, но он одним коротким, немного грубоватым движением проник дальше зоны вкусовых рецепторов и вошёл так глубоко, что слёзы брызнули у неё из глаз. Ей показалось, что она припала к роднику – до такой степени вкус был не различим.
            Когда она осознала, что произошло, возбуждение стало непереносимым, как родовая схватка. Шорохи за соседней дверью усилились. Он поднял её с колен и проскользил губами по коже около рта, мокрой от слёз и слюны. Когда он коснулся мочки уха, её тело свело судорогой, и она еле сдержала крик: «Да!»
            Она не нашла в своей памяти названия этому. Наверняка, название было, но она помнила только про дождь. Это был не дождь, совсем не дождь…
            Стояла осень. Она шла домой, мелко дрожа всем телом от мучительной, болезненной потребности слияния с ним. Ночь была необычно тёплой. Несколько крупных тяжёлых капель упало на её лицо и потекло с глаз на щёки. Она всхлипнула и смахнула их рукой.  Осень – время дождей…