Читать об армии? – Нет уж, увольте.
Так я думала в прошлом году, когда Удаффком стал расстреливать читателя очередями «Кирзы».
Стрельба мимо – армия с детства достала.
Представьте на минутку: городок, в котором стоит дивизия Прикарпатского ВО. Число вояк – вровень с населением. В единственной русской школе 90% - дети офицеров, меняющие уже третье, четвертое, пятое учебное заведение. Ужас какой-то – чемоданы, разъезды. И плевать, что в анамнезе у них Германия, Чехия, Польша, Венгрия.
Замуж за лейтеху – да никогда в жизни! Мне нужна самореализация, а не шатания по гарнизонам. Так я думала в подростковом возрасте.
Что уж говорить о солдатах – серая масса с забитыми голодными лицами. Самое страшное, что можно услышать про девчонку в нашей провинции – она даже с солдатом…
Впрочем, был интересный момент. Девятый класс. Экзамены. В июньском ореховом саду вояки строят теплицу – кто-то из папаш помог школе, подбросил бойцов. Как я понимаю сейчас, это были деды – полувольные люди. В основном валялись на травке, загорали.
Мы с девицами пришли в сад покурить – прокрались на полянку между кустами смородины, а там лежит парень. Полуголый, пяткой антрацитовой выписывает в воздухе кренделя.
- Е-мае, - разозлились девки.
- Чего застыли – проходите, - произнес солдат невыносимым маааскофским гаварком.
Мы сели, одергивая несуществующие юбчонки и закуривая «Родопи» из одной пачки.
Парню было насрать на наши мини, насрать на неумело накрашенные мордахи и прически, навороченные с помощью термобигудей. Это сразу чувствовалось. Он покусывал какой-то злак и пялился в небо. Он был абсолютно независимый, нездешний, уже там - на воле.
Напряжение спало, мы разговорились. Свободно, как равные. Я впервые поняла, что солдат – человек. Что он имеет отношение к полноценному миру, состоящему из двух, перетекающих друг в друга равных частей, что он – уже почти, вот-вот снова станет частью мандалы Инь/Ян, частью гармонии.

Почему я взялась за «Кирзу»?
Не стану скрывать: потому что автор сложный человек и по темпераменту совсем не похож на добродушного хитрюгу Полякова, с которым когда-то довелось тусовацца в Пицунде. Он должен был выдать что-то совсем другое, чем «Сто дней до приказа». Стало любопытно.
А еще я прочитала рецензию-обиженку Баранца в «Комсомольской правде». Дескать, чернушник этот Кирзач. Не все так плохо в армии.

В армии плохо – мне для этого не нужны аргументы ни Баранца, ни Кирзача, ни Полякова.
В армии не может быть хорошо, потому что это – с кровью разорванная пополам мандала, разорванная Вселенная.
Вопрос в том, как люди выживают в мире без гармонии. Ответ на этот вопрос хотелось услышать от Кирзача.

Я услышала ответ: терпение и ожидание. А еще полное, абсолютное подчинение армейским законам. Против лома нет приема. Нет иного средства остаться человеком, кроме как принять нечеловеческий устав, выбитый на костях и внутренностях духов.
Мне кажется, я понимаю, почему «Кирзу» назвали честной книгой об армии. Первое: книжка эта - качественная репортерская работа. Есть в ней что-то довлатовское. Правда, не смешно ни разу.
Во-вторых, эмоции выверены, как в аптеке – я не поймала автора на фальши. Удивительно, что при всей математической точности он многое не договорил. Не посчитал нужным грузить читателя литрами адреналина.
В третьих, и это то самое, что делает книгу литературой, а не журналистикой – герой ни на миллиметр не поднялся над казармой, плацем, всем армейским миром. Он там, внутри – живой, настоящий. Не лучше и не хуже, не сильнее и не слабее, не умнее и не тупее остальных.
При всей глухой ненависти, тоске, ощущении абсурда герой – свой в этом скотском мире. И не потому, что так надо. Потому, что изначально – до призыва, да и потом, на гражданке – он ГОДИЛСЯ к компромиссам с совестью, к насилию, к любым самым жутким обстоятельствам.
«Кирза» - не стороннее наблюдение интеллигента за социальным дном. Герой – отнюдь не образец высокой морали. Он в какой-то мере кальвинист – никто никому ничего не должен, рассчитывай только на себя, не грузи мир своими чаяниями и молитвами – никто не услышит.
Показательна сцена разговора героя с несчастным духом Надей. Какая уж к черту жалость – брезгливость, желание растоптать это жалкое существо кирзачом 47 размера. Никакой достоевщины нет в герое, никакого спора с реальностью.
Но тут же следом вторая сцена, самая сильная в повести, на мой взгляд: Надю с наслаждением бьет черпак. Герой замечает у свого соплеменника эрекцию.
Сцена сильна не чернухой – именно этот момент наверняка привел в ужас старика Баранца. Сцена сильна, потому что это водораздел, четкая граница за которую герой Кирзача – уже не ходок. Эта граница смертельна не потому, что она разрушает личность героя. Все гораздо серьезнее: она отрезает возврат к гармонии, к мандале Инь/Ян, она перекрывает дорогу в мир, состоящий из двух крепко спаянных половин – мужской и женской.
Герой Кирзача не готов к сублимации, к замещению. Он предпочитает терпение и ожидание – монотонное, тоскливое, бессмысленное.

«Кирза» - честная книжка со множеством оттенков черного и белого цвета. Я читала ее, как собака, которой нисколько не мешает отсутствие колбочек на глазном дне. В книжке есть запахи, вкусы, звуки, есть простор для осязательных рецепторов. А главное, есть возможность для экстраполяции. Не то, чтобы я могла представить себя в ограниченном мужском мире – фантазии не хватит. Но ведь есть женские тюрьмы  - ядовитая концентрация Инь. Есть женские коллективы, где прямо на глазах нарастает деградация и отупение.
Кто из кирзачевских героев мог бы послужить моделью для моего поведения в такой ситуации (не дай Бог!).
Не главное лицо повести – это точно. Не потому что не принимаю – потому что бесполезно пытаться, слаба. И конечно, не паноптикум уродов, окружающих Кирзача.
Автор, наверное, и представить не может, какой подарок он сделал читателю в моем лице, введя в текст здоровенного хохла-созерцателя. Того самого, что вырвал из земли дорожный знак. Автор, наверное, и не предполагал, что для чьих-то глаз и мозгов только туповатый хохол станет светлым пятном повести, этаким Буддой, вселяющим веру, надежду, покой. Это единственный человек в «Кирзе», от которого идет сияние - серое, приглушенное, но вечное.
Если доведется когда-нибудь попасть в безнадежный мир, в разорванную Вселенную, дай Бог мне силы и доброты этого второстепенного хохла. Вот о чем я думала, когда прочитала «Кирзу».

И последнее: мы имеем на Литпроме и Удаффкоме нескольких людей, трансформировавших свое «я» не в виртуальный – реальный предмет, в книжку, которую можно подержать, пошелестеть, поставить на хранение на полку.
Недосказанность, продолжение вечной истории под названием жизнь я чувствую только у Кирзача. Остальные все уже худо-бедно сказали.
Пиши, Вадим.