Дао, которое может быть выражено словами,
не есть постоянное Дао…
Дао постоянно осуществляет недеяние,
однако нет ничего такого, чтО бы оно не делало.
Лао-цзы.

«Он сказал "Поехали!"»  Первая моя заметка написана не по годочкам моим игриво, борзо, разновесно и разномастно. Сейчас меня влечет минорная интонация (не без балагурства, конечно, из шкуры не выскочишь). Почему? Объясняю. Вернулся я недавно с «сороковин» (допустимо сказать: сорокоднев, «сорокоуст») хозяюшки петродворцовой квартиры, в коей я прожил в общей сложности годика два с гаком. Так вот, ни хозяйка моя покойная, ни дочь ее с мужем, ни внучка с супругом, напоминающим Пуделя-Немцова (мрачно-веселый балабол), ни гости слыхом не слыхивали ни про Виктора Олеговича, ни про Будду Амиду. Отроки и прелестницы-плутовки! Эти люди, которые живут простой, милой жизнью житейской, не хуже нас будут, да-с, шустрых и остроумных.

Господин Пелевин в гениальном кульбите-сальто сломал шею на восточной мистике: буддизм-даосизм-суфизм-марксизм-ленинизм-еврокоммунизм-маоизм-ваххабиз
м-чучхеизм и прочий тлетворный ревизионизм. Шея срослась, но криво, головушка буйная не «крутится-вертится», глаза немигающие смотрят только на Восток. Дело рутинное. Не на Г.А. Зюганова с Г.Брауном вкупе писателю глядеть (что интересного в этих буржуазных козлинах).

У меня всегда есть пара историек, ну, чисто бравый солдат Швейк. Вот парочка быличек про оккультизм ориентальный. Был я когда-то молод и смазлив, как макака, прохлаждался на отделении русского языка и литературы филологического факультета Ленгосуниверситета им. А.А. Жданова и дружил крепко со школяром «с (!) отделения тибетологии» (принимали пять человек раз в пять лет) Геннадием Л. Геночка, ау! Прозвище у Гены среди студиозусов было мощным и кратким: «Мужчина» (справедливая кликуха, кстати). Геныч много лет заведовал восточным сектором в Эрмитаже, ныне страдает на чужедальной Великобританщине, владея антикварной фирмой по продаже-перепродаже понятно чего.

Первый курс, филфак-востфак, барышни, рыдающие над запрещенным Мандельштамом, тяжкая учеба и легкое гужевание. Где-то во втором семестре в крошечную группу тибетологов затесался вольнослушателем литовец Людас В. Был он нас лет на восемь-девять старше, имел высшее фармацевтическое образование, занимался успешно (чрезвычайно) тибетским целительством (по тем временам – прямая уголовная статья: «незаконное врачевание»; врачом-то он не был, правда, лечил каких-то литовских коммунистических орехов кокосовых, ему все прощалось). Разговорным тибетским тогда никто не владел (кроме немногочисленных лам), посему Людас учился переводить с ксилографов медицинские трактаты из Поталы. К чему это я все? Читайте дальше или… «срубитесь».

Красив был Людас, как натуральный «нордический» ариец. Угодник был дамский неописуемый. Где-то весной 1967 г. он сумел обольстить махарани Автономной Советской Социалистической республики Сикким (сия достойная дама с большой свитой и помпой приезжала в город Ленина); бедолагу (Людаса, разумеется) в Гебуху таскали нещадно. Сошло с рук, списали на укрепление дружбы народов. Баловался Людас много, и вдруг (как бы это сказать нежно, дабы у читательниц ланиты не зарделись)… а, вот… покинула его нутряная посконная дионисийская сила. Беда. В те времена былинные за мечту вербализованную о буржуазной «Виагре» посадили бы сразу по статье 70 (в девичестве статья 58.10 – она же 116 пополам, п. 10). Кто помнит, тот не забудет. А кто не ведает, так тому и знать не нужно.

Через недельку прилетает на помощь лама Б. из Иволгинского дацана (на всю Россию было два дацана: в Бурятии и под Читой): осанистый, чрезвычайно культурный и элегантный господин (учился в Монголии и Японии). В большой темной бутыли у него было лекарство, изготовленное на основе мочи белок-летяг. Я совершенно серьезно. Эту кошмарную жидкость (вонючая, как стенограмма XVIII съезда ВКП(б)) Людас стал на моих глазах кушать столовыми ложками, и горе горькое миновало через недельку. Наставник литовца как-то поделился со мной военными воспоминаниями: сражался честно с гитлеровцами в звании майора Красной Армии. Я его спросил нагло, мол, как же Вы, буддист, врагов убивали. Он мне ответил четко (я эту фразу на всю жизнь запомнил): «Я ПЕРЕВОДИЛ их на ИНЫЕ круги бытия». Крепко сказано. Виктору Олеговичу понравилось бы.

Через пару лет с Людасом произошла неизбывная перемена. Бросил он к бесам буддийским жирную частную практику и стал… заведующим восточным отделом Каунасского музея. Где-то курсе на пятом Гена навестил его в столице «буржуазной» Литвы. Никаких выпивок-барышень. Однокомнатная квартира без стульев-кресел-кроватей, алтарь буддийский, молитвенный коврик, ксилографы и все… Печаловался он о последнем своем грехе: Людас тогда еще марки собирал. Знаю, что он жив, обретается в монастыре в горной Индии. Кстати, и Пелевин прожил последние годочки в затворе…

Дети, как говаривали старые диссиденты о коммунизме (а мы переиначим): «Буддизм (да и все восточные эСотерические учения) нельзя попробовать, его потом не выплюнешь». Два слова о Геннадии. Много он потусовался по монастырям-дацанам. Сейчас мечтает дожить до пенсии и… уехать в Непал безвозвратно.

Знавал я еще одного человечка (известный господин, Царствие ему Небесное, посему даже инициалами его не обозначу). В Питере на рубеже 1960-1970 годков существовала (как и сейчас, впрочем) не только колхозная, но и доподлинная эЗотерика. Так вот, мистер X. принял сложнейшее ритуальное буддийское посвящение (на что ушло года два) и… впал в пошлейший магизм-гипнотизм (не платил в ресторанах, ПРОСТО ТАК получал деньги в сберкассе, ибо официантки-кассирши его НЕ ЗАПОМИНАЛИ). Кончил он плохо, вселился в него некий злой дух, и не стало человека…

Читатель, я ни в коей мере не хочу поколебать твое целомудренное мировоззрение-миропонимание-мировидение. Тридцать три годочка тому назад пришел ко мне домой мистер X. Водки мы не пили, а портвейны тогда были только марочные. И портвейн не пили. Как сейчас принято говорить, дружок мой решил понты кинуть, встал на ВЕРТИКАЛЬНУЮ стену и… стоит. Ну-с, юноша Кот был пацаном сметливым, мол, гипноз, подошел, подсунул руку, попробовал вес тела: все натурально. Пиджак не провис, ибо был застегнут на все пуговицы. Потом мистер X. специально походил по вертикальному ковру вверх-вниз и справа-налево. Не верите, а зря. Зачем мне врать, ежели голова моя седа, как позапрошлогодний снег. Сразу скажу: я чрезвычайно далек от оккультных практик, я – серьезный православный дядя, но кое-что в этих делишках жутких кумекаю, ибо мои ПЕРСОНАЖИ Серебряного века всерьез баловались ЭТИМ. Я даже кое-что пописывал о спиритизме, и не всегда цензура каленым железом выжигала.

Любезный читатель скажет: вот раскатился мелким бисером чудак старый. А где же Пелевин? Как говаривал мой знакомый лесник: «Все будет, но не сразу». Казаки круговые! Пора сказать вот что. Многие из нас считают буддизм (про махаяну-хинаяну – молчок) – особливо в тибетском изводе – этической системой, религией без Бога, голливудской интеллектуальной забавой, сладким духовным утешением климактерических дам и пр. Экий Далай-Лама – какой нежный, милый, культурный, на двадцати языках шпрехает, Достоевского читал и руки, как Маяковский, все время моет, убоины не кушает и собачек любит. Боязно, но скажу. Нежная улыбка Далай-Ламы, как покрывало Изиды, по сей день скрывает кровавые языческие ритуалы (человекоубийственные и жесточайшие). Да-с, страдание и освобождение. Многие об этом знают, но немногие пописывают. И я заткнусь. Бесовидение и бесоодержание. Книгочей, я допускаю мысль, что ты в Бога не веруешь, но в бесов-то… выгляни в окно…
Пелевин предпринял осознанно-продуманное «Путешествие на Восток» и не вернулся, остался там. Произошла с ним некая псевдо«метанойя», душу русскую он утратил. Впрочем, сие не имеет никакого отношения к КАЧЕСТВУ его творчества. Опасны такие пируэты, ибо он – крещеный, помирать-то придется не по «Книге мертвых» (с комментариями К. Юнга), а на русский протокрестьянский манер (так скажем). Крещение неотменимо… Аккуратные и неаккуратные конфессиональные предпочтения-разночтения – фишки-мульки опасные и губительные. Помните у Андрея Белого: «Я гублю безвозвратно» (м.б., без возврата – не помню, старый стал, голова дырявая).

Итак, «тормознулись» мы на повести «Македонская критика французской мысли». Герой Кика «мочит» в ней философов-«лягушатников», которых «в последние годы позиционируют в качестве секс-символов мыслящей французской женщины от сорока до шестидесяти лет» (С. 269). Ну и советским властителям дум перепадает. Кика, обучавшийся у Зураба (Зизи) Мердашвили (так!) возводит этимологию термина «любомудрие» «не к выражению "любовь к мудрости", а к словам "любой мудак"» (С. 269). Все очень зло, четко, ядовито. Не удержусь и процитирую: «Современные философы – это подобие международной банды цыган-конокрадов, которые при любой возможности с гиканьем угоняют в темноту последние остатки простоты и здравого смысла» (С. 270), в их текстах «тупой ум утонет, как утюг в океане г-на (так!), а острый утонет, как дамасский клинок» (С. 271); …французская философия… – интеллектуальная погремушка, оплачиваемая транснациональным капиталом исключительно для того, чтобы отвлечь внимание элиты человечества от страшного и позорного секрета цивилизации» (С. 273).

А в чем секрет? Не скажу. Автор, на первый взгляд, забавной «макаронической» (так скажем) повести, мобилизовав «метафизический опыт», создает такую жуткую концепцию преобразования-преображения-перетекания мертвых-живых «миллионов поверивших в коммунизм душ после закрытия советского проекта» в… (молчок, сам читай), что оторопь берет, и лимфатические узлы набухают. Намекну лишь на то, что Кика открыл «тайну денег» и… «нефти», обосновал обстоятельно и аргументированно (как пишут в отзывах на диссертации) «разгадку посмертного исчезновения советского народа», как банку консервным ножом, вскрыл гноящуюся сакральную тайну советского «ГУЛАГа». Все это «выделано» гениально, на одном дыхании, легко, без «истерик, без поз, без тревог» (В. Шершеневич). Чистый дух в черном вакууме. Ну-с, обноски-портянки-носки «нюхать» пелевинские, как мне любезно предложили, – дело на любителя (впрочем, мы не в казарме), но можно и «обонять» внутренним нюхом в его текстах безмолекульные эманации «ци». Во, как дедушка Кот, духовный растлитель молодежи, куролесит.

Ни слова о писательских технологиях неимоверных. Четыре фразы о Сорокине и Пелевине. Замечательный поэт, историк русской литературы, вдова поэта Виктора Кривулина, Ольга Кушлина написала мне в частном письме: «Сорокин – химически чистый гений». Меня аж пот прошиб: как четко и верно (опорное слово, разумеется, «химический»). В годики-ходики моей юности незабвенной приходилось мне пить спирт чистый (я не одинок в этой славной манипуле). Цвета нет, не вкус, а ожог, запах специфический, но по головушке лупит, как бита бейсбольная. Вот так «действует» проза Сорокина. Пелевинские тексты по вкусу, цвету и запаху головокружительному напоминают водицу из ручейка, стекающего с вершины Пэн-лай. Холодна водичка, вкусна, во рту покатал, проглотил и через час заметил (голова поплыла), что в ней те же 96 градусов крепости. Эх, хулители Пелевина, бурхана на вас нет. Еще: Пелевин людей любит-жалеет, как Некрасов-Григорович-Панаев… И еще: проза пелевинская пОтом не пахнет.

Абзац о рассказе «Один Вог». Вот его-то ВСЕ критики прочитали. Почему? Потому что объем – полторы странички. И все о нем написали. Почему? А есть в рассказе ОДНА фраза, прозвеневшая в нашем отравленном, загазованном, зачастую «уворованном воздухе» (Мандельштам), о «резком, холодном и невыразимо тревожном порыве ветра, только что долетевшем со стороны КРЕМЛЯ» (так у автора; С. 304). Эх, читатель, голубчик, процветающий или хиреющий в прекрасном далеке, помни завет моего тестя, генеральского сына, ходившего в гимназию в белой Ялте (потом Бела Кун и Р.С. Землячка переименовали курортную столицу на годы в «Красноармейск»), чудом выжившего, приспособившегося, увы, позже – удачливого советского киносценариста-драматурга, лауреата Сталинской премии: «Нет таких свобод, которых нельзя было бы отнять». А написан-то как рассказик мастеровито (высшая похвала для меня).

Дальше едем. Пленительный рассказ «Акико». О чем? Об опасностях наших игр сетевых и о Большом Брате, который видит все и помалкивает до поры до времени.

Новый рассказ «Фокус-группа». Что сказать – не знаю, душа пуста и по клавиатуре пальцами шастать боязно. Я – человек отчасти начитанный, конспектировавший «Коммунистический манифест», «Евангелие от декаданса» Г.В. Плеханова, «Памяти Герцена» Н. Ленина, Программу КПСС, Боевой устав пехоты, «Малую землю» Л.И. Брежнева и еще несколько брошюрок-статеек. Этот рассказ я прочитал три раза. Вздохну натужно и скажу: выси горние и «бездны содомские» (Достоевский; у Федора Михайловича и намека нет на… понятно, на что). Рассказ о смерти, о рае и аде. «Воля к смерти» (С. 360), мощь, планка силы такая, как… в предсмертных размышлениях-ощущениях-переживаниях Андрея Болконского и в «Смерти Ивана Ильича». Я – не рекламист, Виктор Олегович не нуждается в рекламе. И как далеко (как до Юпитера) от христианства (даже в его пожаропредохранительной протестантской модификации, не говоря об «огненном» православии без карамельной обертки тароватых «батюшек»). Чистый дух в черном вакууме. И какой-то античный ужас, как на картине Л. Бакста «… terror». А протагонист рассказа – «Светящееся Существо», перекочевавшее из бульварных книжонок с записями ощущений людей, переживших клиническую смерть и возвратившихся СЮДА, это… нет, не ОН…, а вдруг ОН…, но… Боюсь договорить, а человек я не трусливый. Ох, книги-однодневки.

Отвлекусь на абзац. У хозяйки моей покойной (по специальности она – маляр) есть «библиотека» (как во всякой советской семье). Две полки книг. Ассортимент – бессмысленный и безумный: Н. Вирта, Д. Фурманов, «Как избавиться от геморроя», Ю. Смуул, антология «Родина советская», два романа Ф. Незнанского и А. Марининой, М. Шагинян, К. Федин, «Современный русский язык. Морфология (курс лекций). Под редакцией акад. В.В. Виноградова» (непревзойденный по сей день УНИВЕРСИТЕТСКИЙ учебник) и т.д. И почему-то стоит на полке сиротливо второй том (один-одинешенек) из собрания сочинений К. Симонова в десяти томах. Вот я передохнул с полчасика (восьмую страницу строчу, притомился) и внимательно пролистал фолиант: «Дни и ночи» (повесть), рассказы (1943-1945), пьесы (1940-1945). Все мертво и никогда не воскреснет. А вот у Пелевина все живо и никогда не умрет, ибо самое усладительное и ИНТЕРЕСНОЕ «чтиво» для неинтересных людей – плутовские, смертельно опасные, авантюрные духовные похождения-приключения.

Все бурлит, играет, пузырится, резко пахнет и прет, как тесто из кадки. Испек писатель каравай, не мой это хлебушек, восточными пряностями-отдушками преизбыточен, но духовитый… Впрочем, ортодоксальным православным (так напишем), исламитам, иудаистам, индуистам, буддистам, синтоистам Пелевина читать не советую, ибо специфический соблазн велик. Эх, Русь-полонянка, что за народ такой у Тебя странный. Вон у колбасников-немчинов зануднейший Теодор Фонтане – классик первого ранга. А у нас никто ни одного романа Н. Лескова (ну, разве что «Соборян») не читал. Андрей Белый – один из величайших базальтовых монолитов в мировой литературе, а мы…

Пелевин – живой классик, гениальный плут-провидец, зачинатель великой русской литературы XXI века, а мы все норовим его дегтем измазать и в перьях вывалять.

Предпоследний рассказ именуется «Гость на празднике Бон». Чудо словесное, кружево нематериальное (впрочем, кое-кто помнит ленинское определение материи, так вот не дай, Бог, никому пережить антиматерию пелевинской новеллы «в ощущениях»). За словом я обычно в карман шустро «залезаю», но здесь что-то помолчать в тряпочку охота. Рассказ может быть истолкован как предсмертный монолог несравненного японского «теурга-демиурга» (простите за стилистическую колхозность) Юкио Мисимы и как посмертный монолог (сами догадывайтесь).

О личных предпочтениях. Мне очень сладко, что изнаночной канвой рассказа явилась самурайская книга «Хагакурэ» – весьма жестокая и одновременно великодушная к «мыслящему тростнику». Признаюсь, что из всех прочитанных книг я часто перелистываю Писание (Молитвословов у меня штук шесть), томик Мандельштама, «Темные аллеи» Бунина, «Дао дэ цзин» и… «Хагакурэ».

Ох, пришлось мне в свое время для работы (не для забавы) штудировать Ницше и достославного Маркиза, кино про которого все видели. Лихие ушкуйники, спору нет. Вот, как Пелевин, страдающий в абсолютном мраке-холоде Богооставленности, в двадцати двух словах сформулировал ИХ преступный вклад в замызганную банку-копилку европейской духовности (с окурками и затертыми медяками; простите за употребление словечка «духовность»): «…Бог есть, но только до какой-то границы. Ницше пересек ее с мужланской прямотой; де Сад был в этом изящнее и гаже» (С. 359-360). Без комментариев. Когда-то я написал об этом страничек шесть, а теперь наколол их на гвоздик в сортире. Проехали. И этот рассказ о смерти… А «извитие словес» какое, Боже мой. Читатель, думаю, что я процентов на десять ПОНЯЛ и усвоил пелевинскую книгу. Это не мало.

Вильнем кошачьим хвостом налево. Лет тридцать назад хотела мне понравиться одна половозрелая, истекающая соком филологическая барышня. Подходит ко мне и задает вопрос куртуазный: «С.С.! Что Вы думаете о символике альбигойских голУбок в драме Блока "Роза и крест"?» Я в ответ, мол, ничего не думаю, если соблаговолите, то полистайте книгу В.М. Жирмунского «Источники драмы Александра Блока… и т.д.», впрочем, по-моему, Виктор Максимович об этом не писал. Опять к чему это я? А к тому, что в данных заметках, как в марксизме, нет ни грана этики (узнаЁте острое перо одного острого публициста), а уж тем паче комментирования. Для того, чтобы дельно прокомментировать Пелевина нужны годы, тома тяжеленные и жопа каменная. Мои заметки (как всегда) – мое частное мнение по частным проблемам.

Еще об истолковании-комментировании. Получил письмо по «емельке» от одного достойного господина: «Я принадлежу к старшей группе "задвинутых дедушек" и разделяю Ваше мнение о новой книге В.О. Пелевина. Правда, меня озадачило Ваше утверждение, что "Македонская критика французской мысли" "легка для чтения". Я – остепененный технарь и недостаточно грамотен для понимания всех тонкостей этого рассказа» (нужно – повести – Вас.Приг.). Ой, не надо комплексовать-переживать. Все интеллектуальные фишки-мульки-прибамбасы Пелевина работают только на то, чтобы вызвать у читателя сильнейшие мыслительные эмоции, словесно никак не оформленные. Пелевин – психограф, его несет бурная волна зачастую «автоматического письма» и смывает читателя в этот поток. Пелевина и ПТУшники читают, а переведут книгу на суахили-маленке-бамбара, так и негров «заколбасит».

Книгочей, я – раб твой – средней руки составитель рифмованных текстов. Один из основных компонентов-продуктов в моем поэтического бульоне-брульоне – кукла. Можно было бы сочинить смешную работу «Образ куклы в творчестве Василия Пригодича». Кукла-то у меня не простая, а… не буду попусту вякать. Так вот, с морозцем в висках (стишки составлять – не доносы и заявления в ЖАКТ строчить) я прочитал у Пелевина: «Я думал, что гостем на празднике Бон был я, но я был всего лишь куклой… Сейчас эта кукла додумает единственную оставшуюся у нее мысль и исчезнет. Останется кукольный мастер… Люди не зеркало, в которое он смотрит, желая увидеть себя, они куклы, разыгрывающие перед ним представление за представлением… Я просто его мысль, и он может думать меня как пожелает. Но, раз я не могу ни увидеть его, ни коснуться, он тоже просто моя мысль… Куклы не умирают – в них просто перестают играть» (С. 368-369). Просвещенный читатель скажет, мол, кушал я такое у Г. Гессе-А. Нексе-Н. Островского-Б. Полевого. Кушать-то кушал, да не ТО…

Устал, поди, книгочей, а? Пора закругляться. Последний рассказ простенько озаглавлен «Запись о поиске ветра. Письмо студента Постепенность Упорядочивания Хаоса господину Изящество Мудрости» (курсив автора). О чем рассказик-то? А о том же самом (см. выше). Скажу без гримас и ужимок новелла представляет собой арабеску, если угодно, вполне связный комментарий (КОНГЕНИАЛЬНЫЙ) к книге «Дао дэ дзин». С собой, с собой я взял в Петергоф эту компактную книжицу, уступающую по объему бессмертному «Боевому уставу артиллерии». Крепко попахивает в рассказе онучами дедушки Лао-цзы, ой, крепко. Вот несколько цитаток непростых: «Мы говорили о ничтожестве современных сочинений в сравнении с великими книгами древности, причину чего я полагал в том, что люди нашего времени слишком далеко отошли от истинного Пути. На это вы заметили, что в любую эпоху люди находятся на одинаковом расстоянии от Пути, и это расстояние бесконечно» (С. З71); «Я узрел Великий Путь, как он есть сам в себе, не опирающийся ни на что и ни от чего не зависящий. Я понял, отчего бесполезно пытаться достичь его через размышления или рассуждения» (С. 371); «Глупость… человека, а также его гнуснейший грех, заключен вот в чем: человек верит, что есть не только отражения, но и нечто такое, что отразилось. А его нет. Нигде. Никакого. Никогда. Больше того, его нет до такой степени, что даже заявить о том, что его нет, означает тем самым создать его, пусть и в перевернутом виде (полковник Баранов, ради Бога, ни гугу про майю, я такого слова не знаю, а уж тем паче Виктор Олегович) (С. 374-375). И это Тебе, просвещенный читатель, вЕдомо из курса «исторического материализма». Приоткрою занавеску своей шулерской исповедальни: я пускаю с тетивы далеко не самые оперенные и отточенные стрелы из пелевинского колчана. Лирики шутят… И без меня книга будет растаскана на цитаты.

Последний абзац. Я, начинающий-завершающий литератор-«самоучка», не знаю на сей раз (обычно знаю): «цепляют» ли мои заметки о Пелевине, кажись – «цепляют», а нет, так нет. Книга, как менструальная вата, насквозь пропитана «тяжелозвонким» трагизмом, абсолютный нуль, ей-Богу, однако переливы разноцветных крылышек пелевинских бабочек-мыслей, их грациозно-хаотический вечный танец уверяют нас «все же, все же, все же» в том, что и в черном вакууме (третий раз употребляю это диковатое для меня словосочетание) существует сложная жизнь (хорошо, пусть некое подобие простой жизни). Я осмелюсь переиначить заглавие последней книги Виктора Олеговича: «Метафизика Переходного Периода из Оттуда Туда». Куда? А ТУДА, где накрыты неструганые столы для нас, верующих и неверующих, смертных и бессмертных:

«В неземной обители,
В бытии ином
Ждут тебя РОДИТЕЛИ
С хлебом и вином».

3170 слов. Многа букаф. Это – не газетная статья.