Кароче тема такая:

Жывёт сибе такая типовая семейка лохов в пендосских степях. Папа-мама-сын-доч. Папа-лох въябывает, сцуко, как проклятый бадяжником разливново кофэ в придорожной рыгалофке за сорок бакинских в месец, мама работает азабоченной дамахазяйкой, сын-лох работает учеником в школе, где ему дают за щеку все, кому не лень, ну а дочери ничево не остаёцца, как работать маленьким тупым рибёнком.

Кароче всё было пиздато и ништо не предвещало татальново песдеца, пока аткуда не вазьмись не паявиляеца  В Рот Ябись в виде двух злосных серийных гопстопщиков, вломифшыхся в кафетерий в надежде разжыцца десятком-другим доллароф мелочью на апахмелку.

Папа-лох сначала типа как патпускает жыдково в штанишке- берите мол деньги и ухадите, а если надо-могу атсасать с праглотом, не праблема. Главное- не бейте посуду! Но патом, заметиф что гопота уш савсем патеряла астатки челавеческово облика, которово у них никагда и не было, даебафшысь до жопы прахадящщей мимо афицыантки (папа-лох навирнека наваливал ей на клюф в пирырывах между ацким трудом и ацким трудом, в этом нет сомнений), свирипеет.

Он как-то падазрительно лофко, я бы дажэ сказал, как сосункоф, убивает негодяеф из их сопственново оружыя. Адин , правда, надо атдать ему должное, успевает насквозь праткнуть ему столовым ножыком ступню перет смертью, но ево это не спасает нихуя от пули в лоп.

Вопщем одно слово- замес.

Приежжает штук сорок палицейских машын, скорая, пажарка, автокран на всякий случай, с героя бирут патписку о невыеезде и зачем-то ложат в бальницу. Я так палагаю, из-за ноги, хотя мне, при аналагичных апстаятельствах, кагда я праткнул ногу асколком трёхлитровой банки, наложыли павяску и отправили нахуй.

На такой, сам собой напрашывающийся (для пендосов, естесно) повод навести шумиху в прессе, к нему в бальничку, как мухи на гавно, слетаюцца телевизионщике, разные карреспандеты,  журналюги и прочие атбросы опщества. Первая полоса всех жолтых газетёнок пистрит заголофками типа «Гирой из нижнежопинска», «Пиф-паф- ой-ой-ой», «А зори здесь тихие…», «Не абасрался», «Недолго музыка играла…» итд.

Мужэственное ебало атважново халдея светят в ящике в праймтайм по всем каналам, сматрите, мол, типа, жывёт такой парень и в хуй не дует. Пасещаемость столофки вырастает в 1.03 раза и фсё вроде бы зоебись, но черес пару дней, неожыданно, как гонорея, в ихние далёкие пердя приежжает какая-то апасная братва при понтах и на крутой тачке с филадельфийскими номерами.

Кагда эти криминальные хари, заказаф для атмаске по кофе и гамбургейру, доёбываюца до папы-лоха прямо на рабочем месте, становицо панятно, што в этой истории штото нечисто.

С этово мамента, сопственно и начинаетцо  мощщный прессинг гироя на придмет тово, штобы тот сазнался, што он брат каково-то там караля преступново мира и сам чють ли не Саша белый на пенсеи. Папа-лох канешна идёт в глухой атказ: ничево,  типа, не знаю, кофэ разливаю, никово не трогаю. Но главный бандюк,  аднаглазый хуй лет питидисити, прекрасно нам извесный по многим фильмам, где он играл вояк и фэбээровцеф всех мастей, ему самым биспардонным образом предъявляет: не лепи гарбатово, Джонни, мне ли  тебя не узнать? Ты ш, гавнаед хуев, мне, как рас глазик-то и выкарябал калючей провалакой в тыща дивяцот восемьсят пятом году.

Папа-лох естессна прадалжает включять тупаря и мазаца, я, типа ,никакой не Джонни, а очень дажэ Джэк и ниибёт, так што братва вынуждена слица из заведения  дажэ не допиф кофе на прощянье. Панятно, што не нафсегда, иначе это не мафия, а гавна кусок.  Доёбка до семьи страптивово афицыанта не за гарами, это панятно всем.

Эти гады, судя по их ебасосам, готовы на любую мерзость, лиш бы атамстить за глас.  Даже спиздить для астрастки по дороге из школы лоховитово сынишку. Правда они падвезли ево до дому и атпустили, но намёк-то очевиден: в следующщий рас спиздим и не отпустим ни хуя.

Кагда некоторые астрасловы гаварят славасачетания типа «роковая ашыпка филадельфийской мафии», они имеют в виду именно такие пиздарезы. Папа-лох, ясен гладиолус, тот самый зладей в завяске и есть, так што приходицца ему этих мазафакерных ублюткоф упаковать в диривянные макинтошы при помощи рук-ног и ихнево сопственново оружыя. Всех оптом, само сабой, а то аставиш ково в жывых, а он збегает за падмогой и вернёцца атамстить.

Если чо- отмаз есть: вторглись в частные владения, есть падазрения, што хатели што-то спиздить.

Крофь сцукоблянах разлетаецца веером по-округе, приступные мозги пачкают стены дома, новый свитер бизнадёжно уделан кускаме чьей-то силизёнке. Хуле, с быфшыме киллераме шутки плохи, што не гавари.

Сам папа-лох, кстате, во время разборки чють сам не выходет пакурить в один тамбур с Виктором Цоем, Куртом Кобейном и Михаилом Кругом. Спасает ситуацыю сынок-защекан, каторый на валне гиройства папашы сам реско борзеет, до этово отпизжывает в школе в мясо самого охуевшево отмороска из многочисленной толпы опускателей, а теперь вот идёт дальшэ, подло стреляя аднаглазому  в спину из папиново охотничьево ружа. Чем, как говориццо, сражает ево наповал.

Месный участковый, старый тёртый пёс, заподазривает што-то неладное во всей этой клоунаде с кучей трупоф,  мафией и пиристрелкаме. Он приходит к папе-лоху домой, с цэлью разнюхать, чо за крававый кравасток тварица вакрук ево пирсоны,  но ево всем симейством вежливо посылают нахуй. Не лезь, тонко намекают плешывой легавой шафке, туда,  куда дикая сабака динго свой хуй не совала, а то, не ровен чяс сам пагибнеш смертью храбрых. В рамках приделоф необходимой самоабароны, естессна.

Тому приходицца отъебаццо, хуле-даказательстф–то с гулькин хуй, да маленько. А сваи личные падазрения он можэт засунуть себе в жёпу и это ему прикрасно известно.

Жэна, кстате, тожэ падаёт голос и закатывает папе-лоху истерику, Што, мол, ты за песдун такой и как тебе после этово верить? Гаварил што работаеш коферазливомщиком, а типерь я вижу што из тебя такой жэ коферазливщик, как из Стивена Сигала повар в фильме «В асаде». Типа яишница вечно падгарефшая, суп пирисолен, в утку по-пекинске забыли дабавить утку, зато если надо ково замочить наглушняк бес палева- повар тут как тут. Здрассьте, называйте меня повар. Джэймс Повар.

Да ладно ты, жэна, не кипишысь, атвечяет папа-лох, кто старое памянет тому глас вон. Вишь, филадельфийский криминальный елемент не понял этово в восемьсят пятом и абасрался, а такжэ астался без глаза. У тебя што, жэна, глас лишний? Я тебя спрашываю, лишний, бля, или нет у тебя глас? Вот, бля, раз нелишний, то тагда заткнись сука и не задавай глупых вапрософ, бля. Я, бля, изменился напроч, бля, а с прошлым завязал, бля, так што не надо тут бадягу разводить, бля. И качять права нах.

И тут жэ, для паткрипления своих слоф ебёт её прямо на лесницэ. Я тожэ кстати так своим бабам рот затыкаю, кагда начинают выёбываццо. Так што тему ебли в фильме можно сщитать раскрытой. Более тово, мельком светанули пелотку. Небритая нах, как я и ожыдал.

Блять, не было пичяле, все умирли, и , вроде, жызнь патихоньку стала налажываца, но тут папе-лоху  вдруг званит ево патерянный брат, тот самый, каторый босс мафии всево западново побережья и зовёт сроччна приехать в гости на чаёк с печенюшкаме. А если типа не приедеш, гаварит он ему издиватильским тоном, приеду сам навестить сваю патеряную радню. Само сабой не один, с десятком –другим друзей.

Папа-лох предпачитает съездить сам за несколько сот тыщ киламетроф, ибо ну ево на хуй таково ротственичка в госте, кагда ещо не успели толком после предыдущщих гастей атстираццо.

Приежжает значит он к братану, весь в мыле, вспател как бигимот, хуле, за рулём суток восемь. В какой-то засраной тошнилофке ево ждёт байкер- челавек брата. Садись , гаварит, ко мне, отвезу, куда надо.

У брательника канешно шыкарная вилла-хуилла и фсё в наилутшэм швейцарском шакаладе, што далжно бдительново зрителя падвадить к мысле, што этот кекс нихуя не бетствует. Истественно дома трётцо челавек пять пратакольных рож, изабражая ис себя ахрану важной мафиозной шышки. А как жэ иначе?

Старшый брат-удачник с липовой сирдечностью абнимает своево млатшево брата-неудачника и сходу задаёт ему каверзный вапрос: ты, челавек мой дарагой, куда праебался-то, ё-маё?  Лет дваццать о тебе ни слуху, ни духу,  ни аткрытки на рождество, ни тилиграммы на двацатьтретье февраля. Сам панимаешь, в голову лезет фсякая хуйня, мож случилось чево?

Я, говорит этот зажрафшыйся типок, ужэ зоебался хадить на эфиры пиридачи «Жди меня» и  плакать в камеру патсовывая тваи децкие фотки на апазнание. Как жэ мол так магло палучица, браза?  На ково ты оставил меня и всю филадельфийскую бригаду?

Да вот такая хуйня случилась, отвечяет папа-лох. Бывает. Женился я, брат, панимаеш, жэнился. Пелёнки-разпашонки, все дела…

А, бля, атвечает брат, жэнился? Ну-ну. Тагда панятно. Я то сам, гаварит, кстате, так и не жэнился ни хуя. Ебу всяких разных шыкарных фотомоделек, стриптизёрш, прочую заразную шваль, а разве среди них жэну нармальную найдёш? Не, не найдёш, паверь мне на слово. Да и впизду , если чесно, фсю эту симейную жызнь, брат, спинагрызоф, склоки, разборки, предъявы… Как-то меня не прёт от всево этово лошадиново кайфа.

Ты, кстате, обрати внимание, прадалжает он, каким золотой песды калпаком я стал за эти годы, как круто припаднялась наша приступная группирофка. Видал как тут фсё нидёшево апставлено вакруг? Вот эта вот жэлезная хуйнюшка, например, знаешь сколько стоит? Стотыщ! А хуле, магу сибе пазволить.

А патом, блять, начинаетсо гнилой базар. Брат-бандит начинает прогружать папу-лоха всякой хуйнёй. Типа, грит такую шнягу: ну ты даёш, родной, накосячил и съебалсо. Ай-яй-яй как нехарашо, мальчик мой, паступать так со старшыми братьямя-мафиози. Мне, грит, пришлось за тебя отстёгивать многие миллионы доллароф США очень сирьёзным людям. Да и ваще ты мне никогда не нравился, свинопас вонючий, если чесно, падытожывает он свою тилегу. Тебя как только с роддома принесли, я тебя сразу хотел придушыть, жалко запалили. Жэнился, гаваришь, астепенился… Чо ты за ЛОХ такой ваще? Откуда взялся? Брат, называеца.

А патом этот жучила, начинает падвадить к финальной точке: взял бы я с тебя бабла, гаварит, да хули с тебя,нищиброда, вазьмёш? А по-панятиям надо, а то пацаны не поймут. Чо делать будем?, задаёт он философский вапрос не требующщий атвета и делает такое, типа, азабоченное лецо, а сам втиш падаёт знак одному своему шестёрке¸ штобы тот сзади накинул на на брата удафку и задушыл к ёбаной бабужке, по типу как Есенина. Типа, бля, награда нашла гироя- в децтве не додушыл, так хоть сейчас атарвусь.

Бандит накидывает удафку и начинает папу-лоха ацки душыть, да только хуй там, ничевошэньки-то  у нево не палучяеца. Брат-лох не забыл навыков бандицково спецназа, хоть и прошла уже хуева туча времени с тех пор , кагда для нево было убить челавека, как саплю под сталом размазать.

Он всех, кароче, пиздит до смерти, брату-мафиозо на память стреляет в лобешник ис пестика, штобы знал, как выёбывацца, садица в машыну и едет домой, насвистывая по дороге пестни Лианида Агутина. В гости, называеца, съездил.

Приежжает он домой, а там, значит, вся семья сидит за столом и жрёт какуюто шнягу, каторой я побрезговал бы дажэ накармить своево кота, если бы он у меня был.

Ужын, типа. При свечях, блять.

Все на нево вылупляюца канешна, как на миртвица, чижык-пыжык, мол, где ты был? Апять завалил пару-другую десяткоф челавек в цэлях неопходимой самообороны?

Адна только маленькая доч не теряеца, накладывает ему пайку в миску, на, типа, еш, папа, мы тебя и таково любим, убийцу людей.

Папа-лох садицца и жрёт вместе с ниме, как ни ф чём не бывало.

И, всё, бля, канец, титры пошли. Хуё-маё, в главной роли хуй, каторый играл барадатово бомжа во Властилине калетс, астальные- малоизвестные гомики, кампазитор такой-то, продюссер Аарон Штительман….

А теперь, внимание вапрос знатакам: Как вы щитаете, аправдана ли чем-то жэстокость, заставляющщая таких прекрасных парней, как я, сматреть подобное гавно?