Жизнь карандаша по кличке Зеленый была не из легких. Родился он на деревообрабатывающей фабрике «Партизанка» (рабочие, зная куда и кому уходят сырье и деньги с этой фабрики, прозвали ее «Куртизанка») в цехе номер 6, был упакован в коробку цветных карандашей укладчицей Семчук П.П.

С фабрики коробку с ним, и еще шестью его цветными братьями определили в универмаг номер 2, находящийся в самом центре провинциального городка, численностью населения не более двухсот тысяч граждан.

Оттуда он и попал к спившемуся художнику Васильичу. Вообще-то Васильич работал трудовиком в местной средней школе и по совместительству дворником. Но себя всегда считал художником, и всем своим собутыльникам в пьяном угаре доказывал, что он потомок незаконнорожденного сына великого Модильяни.

Надо признать, что зачатки таланта у Васильича все же были. Рисовал он в манере Кандинского, и оттого окружающие считали его картины результатом его беспробудного пьянства и белых горячек. Но Васильич, как истинный художник не обижался и искренне верил, что слава придет к нему после смерти. Поэтому пил все больше.

В доме этого великого художника Зеленый и поселился. Сначала, купленную коробку карандашей он забросил в ящик стола, где она и пролежала пару месяцев. Соседи Зеленого были карандашами довольно непростыми, каждый со своим гонором, и за это время все успели переругаться. Желтый, к примеру, все время говорил, что скоро в мире останутся только желтые карандаши, черный все время ныл, что все вокруг расисты и им, черным, дорога в этот мир заказана. В общем, обстановка накалялась, ситуация требовала разрядки. И разрядка пришла – в лице Васильича, который распаковал коробку.

Сначала Зеленый ничего не понял, яркий свет ослепил его и он испугался. Некоторое время, которое ему показалось вечностью, он лежал на какой-то новой, доселе ему неизвестной поверхности, но потом окружающая среда приобрела очертания, и он понял, что лежит на столе (залитом, кстати, портвейном «72», буквально вчера). Какое-то новое чувство восторга охватило Зеленого – он понял, что вот оно, его настоящее рождение, не там, на фабрике, а здесь, на этом столе, где он выполнит свое главное в жизни предназначение.

Чувство эйфории длилось недолго. Шершавая рука подняла его со стола, вставила один конец в какое-то холодное, металлическое отверстие, и сильным движением начало крутить вокруг своей оси. Боли Зеленый не чувствовал (карандаши вообще боли не чувствуют), была некоторая растерянность, ему даже было интересно. Когда все закончилось – Зеленый понял, что он прошел обряд Великой Инициации, о котором много говорили соседи по коробке. Его наточили. Теперь он был настоящий боевой карандаш, которым можно сделать многие вещи в этом мире – например, нарисовать картину, или нарисовать план здания, чертеж самолета, а можно написать стихи, или скажем проект нового закона – о войне или помощи бедным. В общем, как бы это пафосно ни звучало – все зависело от руки, его державшей.

Рука, его державшая, то есть, конечно же, Васильич, страдал от вчерашнего перепоя, но уже поправил здоровье двумя стаканами теплого портвейна, поэтому его состояние было в переходной фазе – организм трясло, но мозг понимал, что осталось совсем недолго, поэтому Васильич был скорее в хорошем расположении духа.
Васильич был из той категории художников, которые никогда не продумывают картину заранее, беря в руки кисть или карандаш, он не знает, что будет на холсте или бумаге, все рисуется интуитивно, как говорил Васильич – руками, а не головой.

В этот раз, наточив зеленый карандаш, рука Васильича интуитивно написало на листе бумаги слово «ЖОПА». Васильич удивленно нахмурился, потом поднял левую бровь, посмотрел на карандаш, на рисунок, горько усмехнулся – и выкинул карандаш в помойное ведро. Этой ночью Васильича увезли в психушку с диагнозом «шизофрения на почве алкоголизма». Конец.