ПРЕДИСЛОВИЕ.
 
Наше нынешнее время весьма щедро на всякие небывалые явления, для обозначения каковых приходится придумывать новые слова. Сами же эти явления зачастую оказываются старыми и хорошо известными делами просто в яркой, современной упаковке, названия же им люди придумывают наново, ибо много недоступно человекам, одно же в изобилии, а именно - умение придумывать всякую ерунду. Вот благодаря этим словам, многим и кажется, что живут они в новом мире: светлом и усовершенствованном, ничем не напоминающем мир старый и отсталый.
Однако для вдумчивого человека эта иллюзия не является истиной, да и для простого человека тоже, - чтобы это понять, стоит лишь не полениться и, чуть надорвав упаковку заглянуть в нутро, а ну-ка, что там такое прячется за таким, скажем, модным словом, как «Интернет»?  А прячется там не архив и не склад, как думают люди весьма далекие от этого явления, а самая вульгарная помойка. Свалка. Недаром пользователи сети говаривают: «нарыть в Интернете», «откопать». Глаголы же сии более присущи археологическим изысканиям, но ведь и археологи раскапывают, в основном, если не могилы, то свалки. Помойки в натуре.

Кстати стоит сходить, для интереса, на ближайшую помойку и полюбоваться на те вещи, по которым наши далекие потомки будут судить о нас. Странные чувства и мысли приходят, когда глядишь на эту изнанку прогресса. Ведь мало кто по своей воле станет выставлять на показ обгаженное исподнее; с одной стороны - с кем не бывает, а с другой - только не со мной. Точно так же прячет человек свои свалки и помойки, брезгует ими, морщит нос и морду воротит, когда случается проходить мимо, мол, я не я и лошадь не моя дохлая валяется, однако вот ирония судьбы - все мы с вами переживем и беды и невзгоды, а свалки переживут нас. И интернет нас переживет, потому что тоже свалка или, точнее, навозная могила для жемчужины, так как жемчуг в Интернете есть, но навоза все-таки не в пример больше.

Возвращаясь к вопросу о новых словах в современной жизни, невозможно не упомянуть такие, казалось бы, небывалые доселе явления, как МЧС (Министерство чрезвычайных ситуаций) и страхование автогражданской ответственности. Однако, увы - ничто не ново под кремлевской звездой!.. Как первое, так и второе придумал великий сатирик позапрошлого века Салтыков-Щедрин, вот только у него министерство не чрезвычайных ситуаций, а кукуевских катастроф и страхование не авто, а новорожденных, но в остальном - та же самая афера. Да почитайте сами (С-Щедрин, «Современная идиллия»). Гарантирую, вы будете поражены дальновидностью, прозорливостью, или, если хотите, пророчествами великого сатирика прошлого.

Слова, слова … Как грустно, не правда - ли? Сколько пройдено, сколько сделано, сколько достигнуто, а все по старому. И шлось не туда, и делалось не то, а уж достижения наши, все, сколько ни есть - только для книги рекордов Гиннеса. Настоящего, нового человека, без шерсти на ушах, одними новыми словами не сделаешь, а как Бог ведает…

Продолжая тему надо отметить особо, что среди прочих появившихся слов есть и такое, знакомое уже многим, - «Совок». Качественное значение оного резко отрицательное и напрямую связано с его же этимологией, то есть - Совок, это человек воспитанный в лучших советских традициях, в советское же время, когда было плохо все, от колбасы до правительства. Кто его придумал, это слово, теперь уже и не дознаешься, наверное, диссиденты, кто же еще? Только они со своей патологической ненавистью к бедной тетушке Софье Власьевне и, тяготением к эзопову языку, могли придумать столь неоднозначный в понимании символ.
Неоднозначный оттого, что сейчас у многих бывших советских людей появилась возможность сравнить Софью Власьевну с Дементий Капитонычем и, после долгого раздумья среди мерзости запустения на месте ракетных баз, сказать с мукой в голосе: «Хрен редьки не слаще». А что слаще этих двух фруктов неизвестно не только простому человеку, но и тем же диссидентам, ибо инако мыслить - нелегко, но возможно, принципиально инако - не смог никто. Поэтому не будем сравнивать и осуждать, будем любить тех, кого любим, а тех, кого не любим, тоже попробуем полюбить, хоть, и наградили они нас демократией с тяжкими последствиями и полупрезрительной кличкой «Са-авки!»
Ну что ж, пусть будет совок главным героем, он тоже этого достоин хотя бы за то, что сумел остаться идеалистом и романтиком в эпоху тотального безбожия.

Однако из-за того, что страна наша является полуазиатской, то и нашему мифотворчеству присуща восточная парадоксальность мышления; давайте вспомним сколько раз побеждал всяких умнецов и разумников обыкновенный Иван-Дурак. Теперь если сравним наши сказки со сказками западными, где гадкий утенок преображается, что бы поразить гонителей, то сравнение выйдет не в их пользу - ведь наш Иван-Дурак побеждает всех, оставаясь самим собой - дураком по сути. Недаром же сказано: «Безумие мира сего есть мудрость Божия…»
А теперь, приняв во внимание, что слово «совок» звучит так же плавно и уничижительно, как и «дурак», то имя главного героя для современных сказок находится само собою.
Итак, встречайте: Посрамитель шибко умных! Не друг миру суетному и не враг, а так! Неразгаданный лазутчик из прошлого в будущее! Приземленный идеалист и непреодолимый романтик  - Ива-а-а-а-н Совок!
А противников его представлять не буду…


ЗА ЗНАКОМСТВО.
 
Неспроста, ой неспроста один из самых популярных тостов это "за знакомство". Популярнее его разве что «за встречу», да и то если вдуматься, знакомство это тоже встреча, только первая.
Во всем мире знакомятся по разному, японцы, предположим, при первой встрече рассказывают друг другу тут же сочиненные хокку и по этим импровизациям узнают о новых знакомцах все, что им надо. Чукчи считают, что с новым другом надо сходить на охоту на белого медведя. Англичане считают, что за знакомство надо сыграть в гольф. Поляки знакомства ради устраивают революцию или какой-нибудь балаган поменьше. Французы ходят по бабам, немцы собираются на войну, американцы организуют совместный бизнес, итальянцы поют, кубинцы пляшут, испанцы ходят в церковь свою католическую, китайцы… О! китайцев то чуть не забыл, китайцы знакомятся по приказу великого Мао.
Русские же поступают проще, выпивают по заранее уговоренному количеству граммов, потом добавляют по возможности, а уж после этого будут и стихи, и охота, и игры всякие (футбол, очко, орлянка, трясучка и проч.). После будут бабы, войны за их обладание, революция от безысходности, совместный бизнес, банкротство, песни и пляски о главном на развалинах несущественного. Когда закончится этот чертогон, ползут в церковь и искренне каются. Недаром сами русские, все остальные народы называют по принадлежности к стране, то есть в Англии живешь, значит - англичанин, в Америке - американец, во Франции  - француз, себя же русские так и называют - русские. Иначе - не простые, а всякие. Русские.
Поэтому конечно лучше было бы познакомиться с Иваном за стаканчиком доброго розового портвейна, однако сейчас это сделать не представляется возможным по ряду объективных причин, значит, поступим еще проще - посмотрим, как сам Иван пьет за знакомство. Делать это приходилось ему достаточно часто, но самым показательным нужно считать тот самый случай, о котором и пойдет в этой главе речь, произошедший на самой заре его рабочей карьеры токаря - универсала.

В те давние добрые времена Великого застоя, молодой Иван пришел из армии, где служил морским десантником, со жгучим желанием употребить свою молодость не иначе как только на благо всему человечеству. Эпоха тогдашняя очень способствовала возникновению подобных желаний, однако с их воплощением в реальную жизнь дело обстояло примерно как сейчас, - то есть туго. Был, конечно, Сумгаит, Самотлор и другие великие стройки. Но оргнабор, трудности быта и прочие трудности отпугивали многих желающих, несмотря на то, что из каждого радиоприемника неслось:
                              Веселей ребята, выпало нам
                              Строить путь железный,
                              А короче - БАМ!
Ивана, конечно, никакие трудности не испугали бы, просто не было тогда рядом верного друга, с которым можно ринуться очертя голову в водоворот романтики. Без друга, сами понимаете, вся эта затея теряла смысл. Школьных друзей у Ивана не было, армейские далеко, друзья детства - кто учился, кто женился, кто в тюрьму угодить успел, поэтому, решил Иван погодить. Нет незначительных дел, - сказал он себе, - есть руки, растущие из жопы, и пошел на завод. А руки Ивана, надо сказать, росли, откуда надо, даже сверх. Его армейские начальники до сих пор помнят самогонный аппарат, собранный Иваном в подвале гарнизонной кочегарки. Этот аппарат не был вульгарным колхозным аппаратом времен коллективизации, наскоро склепанным из двух ведер и мотка медной трубки, это был целый комплекс, превращавший в один вечер двухсотлитровую бочку пшеничной браги в шесть ящиков первосортного виски, разлитого и аккуратно закупоренного в бутылки из-под жигулевского пива. Когда по приказу командующего округом разбивали этот аппарат, то командир гарнизона полковник Горкун  заплакал, прижал Ивана к своей груди и дал ему пять суток гауптвахты, вместо положенных тридцати. Прочие шалости, вроде усовершенствования тулупа, или устройства для ведения прицельной стрельбы из-за угла, сходили ему с рук.

Завод, куда устроился Иван, полностью именовался "Опытный завод «Прогресс» ПТНИИ НПО «Электронприбор» и производил всякое нужное в электронном приборостроении оборудование. Завод был маленький и состоял, если не вдаваться в подробности, из двух больших цехов: Механо-Штамповочного и Сборочного. Сборочный цех к нашему повествованию не имеет никакого отношения. Цех же Механо-Штамповочный был богат традициями, вроде провожания в отпуск, «пропивания учеников», встречи получки и аванса и проч. На ежегодных демонстрациях, лояльности государственному строю, проводившихся, как известно 1 Мая и 7 Ноября, коллектив МШЦ всегда шагал впереди и, не было никого, кто считал бы эту честь ими незаслуженной, ибо, в будни трудовые, тот же коллектив проявлял чудеса героизма, производя качественную продукцию при минимальном травматизме, несмотря на выпиваемые литры. Руководителям среднего звена приходилось на это перманентное пьянство смотреть сквозь пальцы или вообще не смотреть, ибо, если нет незаменимых людей, то незаменимые коллективы есть. Таким и был коллектив, куда попал Иван.

Разумеется, что влиться в подобное сообщество мастеров дело совсем непростое. Во-первых, надо было зарекомендовать себя в умении справляться с заданиями гораздо высшего разряда, чем тот, который заявлен в твоей трудовой книжке; во-вторых, надо было проявить незаурядную рабочую смекалку в изготовлении деталей, для которых не было устоявшейся технологии изготовления, а такова была почти вся номенклатура изделий этого завода (опытное производство-то, чего вы хотите); в-третьих, надо было знать свой станок, как свои же пять пальцев и уметь его ремонтировать без помощи слесарей, которые сидя на неплохом окладе, торопились только в двух случаях - с работы и в кассу; в-четвертых, … впрочем, хватит и перечисленного. Таким образом заслужить признание в коллективе МШЦ было очень трудно, особенно если учесть, что каждый второй в нем был Кулибиным, а каждый третий Левшой.

Итак, первое время Иван привыкал к своему новому рабочему месту и станку (марки 16К20, если кому интересно),  разживался инструментом и приглядывался к окружающим его людям. Все Ивану нравилось, особенно люди, но время познакомиться, поближе еще не пришло. Пока только работяги приглядывались к нему сами; то один, то другой подходили к Ивану, смотрели, как он работает, иногда даже советовали что-то и подсказывали, хотя это было не принято, подсказывать дозволялось только тогда, когда новый работник что-то спрашивал сам. Подобная благосклонность к Ивану объяснялась тем, что новичок тоже понравился заводским мужикам, ум его и смекалка были неоспоримы, однако требовались еще и доказательства постоянности этого ума и неслучайности смекалки, ибо заводские мужики при всей простоте своей душевной знали не понаслышке: «поспешишь, людей насмешишь».
Уже вторую неделю работал Иван на своем новом рабочем месте, уже знал он по имени - отчеству всех раздатчиц, по прозвищам всех своих коллег по цеху, уже сыграл он в обеденный перерыв в паре с дядей Лешей, вместо заболевшего Жулика, пять успешных партий в домино, уже удостоился он благосклонной улыбки Светки, приемщицы ОТК, которая до этого была неравнодушна только к молодым фрезеровщикам … но тут случился аванс…

Позже вражеские радиоголоса назвали этот день «Black Monday  Svetoslavl», только Иван и простодушные заводские мужики никогда об этом не узнали по одной простой причине; им было некогда слушать даже свое радио, не то, что вражеское. Сами они назвали происшествие тогда просто «заварушкой» Даже нынешний разгул демократии не может их теперь удивить. Посмотрев по телевизору на расстрел Белого Дома, жители нашего города говорили, это мол что, а вот у нас заварушка была… И если сейчас попросить у любого нашего старожила рассказать что это было, то вы узнаете много интереснейших подробностей кроме самого главного - правды (простодушные заводские мужики умеют хранить тайны). Диктор АВС, тоже не называя никаких имен, якобы из соображений безопасности, очень невнятно говорил о растущем недовольстве народа советской властью, но это тоже, разумеется, неправда - главного не знали и они. К тому же вражеские голоса, как обычно все переврали: во-первых, это был четверг, а не понедельник и во-вторых не черный, а обыкновенный. Для большинства. Но для простодушных заводских мужиков тот день был праздничным, все-таки аванс, можно отдать долги, накопившиеся за полмесяца, выпить как следует, и начать погружаться в новые. Поэтому, получив в кассе у Людки деньги, мужики разбежались по своим заимодавцам. Кроме Ивана, конечно, потому что долгов он еще не имел. Полученный им аванс был невелик, но достаточен, для того чтобы поднять стакан за знакомство, и для проставления, чтобы соблюсти традицию.

Когда Иван с деньгами в руках подошел к бригадиру Савельичу  и робко осведомился можно ли ему поучаствовать в празднике аванса, то тот, грозно сверкнув очками, спросил: А кто ты человек Иван? Иван смутился и хотел, было отойти, как бригадир по-доброму улыбнулся и сказал, хлопнув его по плечу: Конечно можно, хороший человек  Иван! Только поторопись,  добавил Савельич,  рота ждать не будет.  Есть! достойно ответил Иван и окрыленный бросился чистить свой станок, дело шло к концу смены.

Улыбка старого бригадира многого стоила; бывший фронтовик, капитан, политрук разведроты, после ранения работал в СМЕРШе, к его слову прислушивался сам Барин-директор, а уж главного инженера, Валерия Пантелеймоныча, бывшего комсорга, которого звал просто - Палыч, Савельич не раз при всех ставил на место. К тому же он был единственным кому дозволялось носить в нагрудном кармане своего халата, вместе с штангенциркулем и карандашом, початую чекушку водки из которой Савельич, как добрая мама, поил особо тяжко страдающих от похмелья, помогая тем самым дожить до конца смены и не уронить ударного темпа работы. 

Когда Иван, почистив и смазав свой станок, закрывал шкаф с инструментом, к нему подошел старший мастер, носивший смешную фамилию Головач и которого все звали Горлорвач за неуемную прыть в голосе. Подошедший мастер громогласно посетовал на не вовремя выданные деньги, отчего все разбежались на пятнадцать минут раньше официального конца смены, громогласно же похвалил Ивана за то, что он не последовал дурному примеру и, сбавив тон наполовину пообещал отдельный наряд, на десять экю, минус подоходный и бездетный, если Иван наведет порядок на стеллаже с готовыми деталями, ожидающих отправку в термичку.  Иван, не имея в крови достаточного количества алкоголического куража, также, не имея природной наглости, послать мастера на хер не осмелился и уныло пробрел наводить порядок понимая что «за знакомство» теперь придется отложить. Обещанный наряд на десять экю не поправил настроения, так как Иван уже знал от заводских мужиков, что Горлорвач свои обещания  хоть назад и не берет, но забывает их почти всегда наглухо, так что и напоминать не стоит.

Правда, дел на стеллаже оказалось всего на десять минут и Иван, воспрянув надеждой, бросился в раздевалку. Однако, когда он умытый и переодетый выскочил из проходной то обнаружил, что рота  уже ушла. Правда, не вся. У стенда с графиками и фотографиями передовиков маялся Вова Паданец - расточник из координатки. Как выяснилось из его сумбурной и заикающейся речи, Савельич приказал ему специально дождаться новичка и с ним идти к магазину … э-э … Дары природы? Мавзолей? В комсомольский? Вот черт!  Забыл ведь! Кажись в «Дары природы»  «А потом куда?» - спросил Иван. Вова Паданец смущенно почесал затылок и предложил идти пока в магазин, может они еще там.

Заикание Вовы Паданца не было основным его недостатком, хотя и делало общение с коллективом, на работе и вне, весьма неполноценным. Основных недостатков у Вовы было два, первый - это худая память, подорванная знанием наизусть всего поэта Есенина, чем очевидно и исчерпался ее оперативный объем, так что на запоминание простых вещей, вроде цены на водку, или в каком кармане деньги, места уже не оставалось. Хорошо еще, что на работу Вову приводили ноги, а не голова, иначе жизнь в обществе была бы для него и вовсе невыносимой. Второй недостаток Вовы был отражен в его прозвище; Паданец - то есть падающий, причем ровно после двух стаканов. Повторяю, ровно два стакана требовалось Вове, чтобы потерять возможность самостоятельно передвигаться. Опять-таки, было абсолютно неважно, каким образом выпивались эти два стакана, за два ли раза, за три, но как только сумма алкоголей 1 в его крови достигала трехсот тридцати четырех грамм в водочном эквиваленте, он закатывал глаза и падал где стоял. Все это создавало массу неудобств для простодушных заводских мужиков, но тем не менее Вову они любили за профессионализм и за то, что он читал им наизусть поэта Есенина. А чтоб не падал где попало, не доверяли ему разливание - наливали сами по чуть-чуть и внимательно следили, чтобы Вова не хватил норму раньше времени, потому что сам Вова о своем недостатке хоть и знал хорошо, но забывал о нем постоянно. К сожалению, Иван, как новичок всего этого не знал, потому то и произошло все то, что произошло.
В магазине «Дары природы» простодушных заводских мужиков не оказалось. Не оказалось их и за магазином, в песочнице, где, по словам Вовы Паданца они имели обыкновение перекуривать и дожидаться отставших, поэтому наши друзья затарившись двумя бутылками «Пшеничной» и кой-какой закусью, двинулись на старое еврейское кладбище, куда, опять-таки по словам Вовы, и могли уйти отсюда простодушные заводские мужики…

На кладбище мужиков тоже не оказалось. С-страное дело, приговаривал Вова Паданец,  доставая из заветного места стаканы и раскладывая на шаткой скамеечке нехитрую закуску, может, мы их опередили? Иван только пожал плечами и откупорил бутылку. Д-да, н-наверно, заключил Вова, они, скорее всего в книжный зашли. Ивану ничего не оставалось как согласиться и он плеснул в стаканы на спичечный коробок. «Нет - нет, загорячился Вова, не так!» И отобрав у Ивана бутылку, быстро налил по сто шестьдесят семь грамм (семь миллиметров до рубчика, кто не знает, то есть, таким образом, бутылка делится на троих). После сунул остаток на скамейку, схватил стакан, чокнулся с Иваном и попытался провозгласить «Ну, за знакомство!» Однако вышло у него только «Ну» и бесконечное «з-з-з…» так что Иван договорил за него сам, и выпил. Вова замолчал и выпил тоже.

Иван выплюнул хвостик копченой мойвы, закурил и хотел было спросить, а чего это, мол, понадобилось в книжном магазине простодушным заводским мужикам, как у Вовы вдруг сделалось трагическое лицо и он печальным голосом и ни разу ни заикнувшись, обратился к Ивану; Мой друг, мой друг… Иван перестал жевать, и весь обратился в слух, Вова же продолжал; я очень и очень болен… Чем? встревожено спросил Иван. Вова Паданец нетерпеливо махнул рукой, мол, не то … не то …
        … Сам не знаю, откуда взялась эта боль,
        то ли ветер гудит над глухим и
        безлюдным полем,
        то ль как рощу в сентябрь
        осыпает мозги алкоголь…
А-а, догадался Иван, стихи! И стал слушать,
         … Голова моя машет ушами,
        как крыльями птица
        ей на шее ноги
        маячить больше невмочь,
        чорный человек на кровать мою садится,
        чорный человек спать не дает всю ночь …                
Вова читал очень хорошо, проникновенно и нараспев, не заикаясь и не запинаясь. Слова его, казалось, проникали в самую душу, загорались там и начинали греть, не в переносном смысле, а в самом настоящем. Иван уже успел забыть, что они только что выпили по стакану.
        … Чорный человек
водит пальцем по чорной книге
        и читает как над усопшим монах,
        он читает жизнь какого-то
        пройдохи и забулдыги…
После этих слов у Вовы Паданца из под очков выкатились две большие слезы. Иван загрустил. Не то чтобы он себя ощутил пройдохой или забулдыгой, нет, просто отчего-то очень остро почувствовалось, что все это недалеко и не вовне, а внутри, в той самой душе тлеющей от пламенных слов. И где-то там же внутри бродит чорный человек, ждущий только момента что бы начать свои горькие обличения…
        …И какую-то женщину сорока с лишним лет
        называл своей девочкой…

Иван загрустил еще пуще. Эх, Зинка, Зинка, девочка моя! Думал он, горько повесив голову. Всего-то год не дождалась! Скотина ты безобразная! Я ли тебя не любил, на руках не носил? Вот специально пойду сегодня к ней и пусть только попробует не открыть, опять дверь выломаю и морду набью! Ей и хахалю еённому, чтоб знали! Не посмотрю что главный режиссер, враз отучу, чужих баб уводить!..
Вова Паданец продолжал читать, совершенно не заикаясь, теперь в его голосе появилось нечто, невыразимо прекрасное, зовущее ввысь и вдаль к единственно возможному и удивительному финалу:
        … Я взбешен, разъярен и летит моя трость
        Прямо в морду ему, в переносицу!
…Небольшая пауза и далее тихо, горько, раскаянно:
        Месяц умер, синеет в окошке рассвет
        Ах ты ночь, что ж ты ночь наковеркала?
        Я в цилиндре стою, никого со мной нет,
        Я один …  и разбитое зеркало.
Наступила тишина. Стало слышно, как из почек кладбищенских тополей лезут на белый свет зеленые листочки. Здорово! Воскликнул Иван, преодолевая мучительное беззвучие и не менее мучительное желание никогда больше ничего не говорить. Просто здорово! Это ты сам придумал? Нет, это С-сергей Есенин. Все равно здорово! А что такое цилиндр? Вова Паданец привычными жестами объяснил, что такое цилиндр и налил еще по стакану, для чего пришлось открыть вторую бутылку. А не гоним ли мы лошадей? озабоченно предположил Иван. На что Вова сказал, что нет, не гоним, а в самый раз. Ну, что ж в самый раз - так в самый раз, согласился Иван, поднял стакан и предложил выпить за Серегу Есенина, с чем Вова спорить, конечно, не стал.

Когда Иван поставил пустой стакан на скамейку и потянулся за копченой рыбкой, раздался треск ломающихся кустов и вздрогнула земля от удара падающего тела. Эй, ты чего?! Крикнул Иван и бросился к лежащему ничком Вове, а тот уже и глаза закатить успел. Вот сейчас, в подобном случае каждый из нас подумал бы в первую очередь, что это отравление, тогда же у людей, подобных мыслей не возникало. Безграничное, почти детское, доверие ко всему, что куплено в магазине никогда не было обмануто. Отравиться можно было не водкой, а ее количеством, причем таким, какого ни один нормальный человек вместить не в состоянии. Поэтому Иван сразу догадался соединить происшедшее с прозвищем Вовы и все понял. На всякий случай он взял собутыльника за грудки и слегка потряс. Бесполезно. Вова не открывал глаза и не издавал ни звука, если не считать тихого посапывания.  Только из нагрудного кармана его пиджака вывалилась, какая то бумажка. Иван взял ее и с веселым изумлением прочитал: «Нашедшего, просьба доставить по адресу: ул. Лесная д. 23 кв. 1.» 

Ну что ж, решил Иван, быть по тому. Он встал и поглядел на бутылку опустошенную лишь на треть. Эх, брат, сказал Иван вслух, слаб ты на это дело. Пить дальше без собутыльника было не интересно. От этого Иван испытывал легкое огорчение, а вот то, что ему теперь придется тащить Вову на своем горбу до самой Лесной, нисколько его не расстраивало. Мы в ответе за тех с кем пьем, так учил его армейский старшина, который сам это выражение слышал от одного французского летчика, еще в начале войны с Германией. Старшина Баулин был старый пердак и козел, но когда вспоминал этого француза, он всегда светлел лицом и тихо плакал. Вот был человек, всхлипывал он, убили гады! В этом состоянии старшина обычно прощал  всем наказанным их наряды, и сам шел чистить сортир, будто казнил себя за какой-то неведомый никому грех.
Тут на фоне задников кооперативных гаражей, окаймлявших заброшенное кладбище со стороны Угличского шоссе, выткались двое милицейских. Нарушаем? Сурово осведомился один из них. Документики попрошу. Как бы ни относился наш народ к своим внутренним органам, но это была власть, реализующая себя в полной мере, поэтому грубо спорить с ней не следовало. Хотя можно было и договориться, что Иван и попробовал сделать. Какие документы, лейтенант, обратился он к старшему наряда, который был всего лишь младший сержант, с работы идем, устали. Младший сержант на лесть не поддался и, так же сурово, спросил: где работаем? На моторном, не сморгнув глазом, соврал Иван. Врет, товарищ сержант, сказал второй милицейский, на моторном деньги только завтра давать будут. Разберемся, сказал сержант и, щелкнув рацией, поднес к губам микрофон: стрела, стрела я тополь, спецмедслужбу на Угличское шоссе, прием… Рация хрюкнула и неразборчиво пообещала, что как только, так сразу. Иди, Петров, встреть, приказал сержант своему второму. Есть! ответил тот и исчез.

Давай собирайся, сказал милицейский. Иван закупорил бутылку и сунул ее в карман куртки, туда же отправился и сверток с копченой мойвой. Может, отпустишь? Спросил Иван, глядя то на сержанта, то на Вову Паданца. Отпущу, усмехнулся сержант, тебя отпущу, если донесешь своего собутыльника до машины! Вот этого ему предлагать не стоило, потому что Иван обиделся. Да за кого ты меня принимаешь? Чуть повысив голос, спросил Иван. Сержант вспыхнул, и стало видно, что он еще совсем молодой пацан, ну может старше Ивана года на два. За кого надо, за того и принимаю, ответил он, тоже повысив голос, за пьяницу и алкаша, которому место не среди нормальных людей, а в обезьяннике! Да ведь я не об этом, зловеще сказал Иван и сделал шаг на него. Милицейский отступил и, схватившись за кобуру, сказал: ну ты! Подхватил своего быстренько и шагом марш. Ладно, сказал Иван, тяжело глядя в милицейские глаза. Ладно, повторил он, взваливая Вову Паданца на плечи, хорошо, сказал он, выпрямляясь, но как только сержант отвернулся, предлагая тем самым следовать за ним, Иван бросился бегом в сторону, петляя между тополей, оград и покосившихся памятников.

Стой! Заорал милицейский, Стой, зараза! Петров, ко мне! Но наш Иван все рассчитал правильно; сержант уже два года как из армии и наверняка растерял всю свою физподготовку. В то время как у Ивана еще и мозоли с пяток не сошли от бесконечных кроссов по полной выкладке, а полная выкладка, ребята, это вам не какой-то Вова Паданец, худенький от природы и малоупитанный, потому что, как известно; закуска градус крадет … В общем Иван вполне справедливо рассчитывал на победу в этом состязании, однако главного он не учел.
Да и откуда ему знать, что милицейский вооружен? Это вот современные менты - и в касках, и в брониках, с калашами наперевес - не подходи с недобрым сердцем, а тогда простой народ наивно полагал, что милицейских вооружают лишь кобурой да фуражкой. Но оказалось, что нет. Стой! Стрелять буду! орал сержант, ломясь следом за Иваном, Иван же подумал, что это он так шутит, то есть пугает, и ходу сбавлять не стал, наоборот еще и прибавил. Однако грянул выстрел; первый, как водится вверх. Иван, что называется, прянул ушами и еще резвее забил копытами. Прогремевший выстрел разом включил в нем инстинкт преследуемого зверя, в котором отчаянная жажда жизни гораздо сильнее азарта беспечного охотника. Этот самый инстинкт бросил Ивана на землю буквально за миг перед вторым выстрелом, уже прицельным. Пуля свистнула на головой и ударившись  об гранитную плиту срикошетила в сторону.

Иван замер прикрывая своим телом бесчувственного Вову Паданца, затем привстал и осторожно выглянул из кустов на тропинку. Там крался на полусогнутых сержант, держа в вытянутых руках пистолет и поворачиваясь всем телом в разные стороны. Иван снова спрятался и притих. Едва сержант поравнялся с его укрытием и повернулся к нему спиной, Иван одним ловким, как учили, ударом двух сцепленных в замок рук оглушил его  и, выковыривая из обмякших пальцев пистолет, прошептал: извини, солдат, но сегодня не твой день. Това-арищ сержа-ант! Кричал где-то заплутавший Петров; где вы?! Что случилось?

Иван хищно огляделся, сунул пистолет под ремень и, подхватив Вову Паданца, упругой рысью кинулся с кладбища. Выходов было, собственно, два, даже три, если считать тот, по которому они сюда и пришли, но его можно было сразу исключить; там наверняка уже подъехала спецмедслужба, в просторечии «Луноход». Два других выхода вели, один на вокзальную площадь: широкую, многолюдную и оживленную; другой на Угличское шоссе, не менее оживленное, но достаточно узкое, перебравшись через которое можно было оказаться во дворах района, носившего неформальное название «Фибролетка»; название сие осталось как наследие кровавого царского режима, и что оно означало уже не знал никто, однако там больше чем везде не любили милицию и в случае чего могли помочь спрятаться или беспрепятственно добраться до Лесной, куда и намеревался Иван доставить Вову Паданца.

На выходе с кладбища к Угичскому шоссе, Ивана ожидал неприятный сюрприз. Загораживая калитку, стояли две машины. Один луноход спецслужбы, другой луноход поменьше, то есть обыкновенный милицейский газик, правда без надписи «Милиция», зато с большой антенной и синим фанарем-мигалкой. Газик стоял с открытыми нараспашку дверями и был пуст, в кабине же «большого лунохода» ерзал шофер. Пока Иван соображал, что ему дальше делать, водила выскочил из машины, озираясь, перебежал через дорогу и скрылся в подъезде ближайшего дома. Путь, таким образом, сделался свободным. Иван, не прячась, подскочил к газику, убедился, что ключи зажигания на месте и пихнул на пассажирское кресло Вову Паданца. Сам подбежал к задним дверям большого лунохода, открыл их и весело крикнул, валявшимся в беспорядке, пьяным мужикам: Свобода, ребята! Выходите, я - Дато Туташхия! Этот, несомненно, глупый и идеологически неверный выкрик имел в дальнейшем много последствий, в частности; возникновением легенды о том, что благородный грузинский разбойник вновь спустился с небес, что бы покарать неправедных и начал свою очистительную миссию у нас в Светославле, мы обязаны именно Ивану.

Обрадованные мужики стали падать из открытых дверей и расползаться, словно раки из дырявой корзины, а Иван прыгнул за руль газика и завел двигатель. Выруливая на шоссе, он увидел, как из подъезда выскочил ошеломленный милицейский и побежал за ним, что-то крича и стыдливо прикрывая ладошкой незастегнутую ширинку. Еще увидел Иван, уже поворачивая на Окружную, как с кладбища выскочила толпа милицейских и надавав пинков , не успевшим уползти, мужикам, полезла в свой луноход.
По окружной дороге до Лесной было совсем недалеко, однако Иван плохо ориентировавшийся в незнакомом районе, свернул не в тот поворот и прободав хиленькие ворота КПП, оказался на территории воинской строительной части. Изумленные стройбатовцы, выведенные на вечерний развод, увидели, как на плац вылетела машина, лихо развернулась перед самой трибуной и ринулась, ломая кусты и корежа газоны с надписью «Наша цель коммунизм», сделанной анютиными глазками, за казармы. А за казармами находился охраняемый склад с ломами. Иван повалил несколько столбов с колючей проволокой и за это был обстрелян из карабинов караулом, поднятым по тревоге в ружье. Но ведь стройбатовцам привычней лопата и мастерок, с карабинами они обращаются гораздо хуже, поэтому все обошлось; наделали только дырок в машине. За складом оказался бетонный забор, Иван повернул вдоль него и через две минуты жесточайшей тряски, от которой оторвался глушитель: выскочил снова на Окружную. Там стоял гаишник. Он попытался остановить странную машину, вылетевшую с территории воинской части, да куда там. Терзая, стартер своего желто-синего старенького «Урала», чтоб броситься в погоню, гаишник увидел, как вслед за странной машиной выкатилась не менее странная спецмедслужба, увешанная милицейскими, и армейский «шестьдесят шестой» газон с солдатами-стройбатовцами вооруженными ломами. Милицейские что-то неистово орали, размахивая пистолетами, солдаты же сидели молча, погоня за нарушителем им явно была не по душе, однако приказ есть приказ. Растерянный гаишник включил свою рацию, и кое-как доложил начальству о непонятной кавалькаде, начальство же приказало действовать по обстановке, то есть немедленно ехать в погоню.

Газик, на котором Иван вез Вову Паданца, без глушака пошел гораздо резвее, но прежде чем вдавить педаль в пол до отказа, Иван высунулся в окно и два раза выстрелил из пистолета в сторону погони. Поверх голов, разумеется. Не хотелось ему пока брать грех на душу. Погоня сразу отстала, но не прекратилась. Иван дал газу до отказу и буквально через минуту оказался у поворота на Лесную. Тут ему повезло: улица была совершенно пуста, по первой программе шла передача «Ленинский университет миллионов» и любознательный народ сидел перед своими телевизорами. Предусмотрительно остановившись за квартал до Вовиного дома, Иван развернул машину поперек дороги, так что не объехать, ни проехать, затем вытащил из нее мирно храпящего Вову, взбросил его на плечо и повлек к дому номер 23. Заскочивши в подъезд, Иван сразу отыскал дверь с цифрой «один». Прислонив к ней Вову, он нажал кнопку звонка и, как только за дверью послышались шаги, метнулся в сторону и спрятался за выступом стены. Дверь отворилась, вслед за тем раздался стук упавшего тела, и женский голос горько констатировал: опять нажрался, скотина: а детский голосок уточнил: папа устал, не надо его ругать. Дверь захлопнулась.

Иван осторожно выглянул из подъезда и увидел толпу милицейских окружившую газик, стоящий поперек дороги. Между ними мыкался инспектор ГАИ, безуспешно пытаясь выяснить, что это было. Солдаты-стройбатовцы смирно сидели в своем «шестьдесят шестом». Кое кто из милицейских стал оглядываться по сторонам, особенно внимательно изучая подъезды и окна. Иван быстро убрался за дверь. Они сейчас пойдут по близлежащим домам, понял он. Этого ни в коем случае нельзя было допустить. Вызываю огонь на себя, решил Иван. Он вышел через черный ход, который, слова Богу, не был заколочен и, обежав дворами два дома, снова выскочил на Лесную. Там он дважды выстрелил в сторону своих гонителей, опять-таки целясь в воздух, и кинулся вдоль улицы, петляя, словно заяц, так как в ответ раздалась беспорядочная стрельба.
Одна из особенностей наших улиц это то, что они никогда не бывают прямыми, даже если рельеф местности к этому располагает, а не препятствует. Но до спасительного зигзага, без потерь, Иван добежать не успел – что-то царапнуло его по бедру с внешней стороны чуть выше колена. Несильно, однако, бежать стало сразу тяжелей. Завернув за угол, Иван прислонился к стене и сказал сам себе, все, конец.

Нет, еще не конец сказал ему внутренний голос, и, точно, рядом стояла «двадцать первая Волга» бежевого цвета с незапертой дверью, а также и ключи, с симпатичным брелоком в виде плэйбоевского зайчика, торчали в замке зажигания. Это была не первая удача Ивана за сегодняшний день, однако умные люди говорят, что главная особенность нашего с вами мира это его стремление сохранить свою структуру, иными словами - соблюсти равновесие. В частности это проявляется в том, что на каждую удачу будет и неудача, или на каждую находку случится равноценная потеря. Кто этого еще не понял, тому трудно придется в жизни, впрочем, тем, кто понял, легче не станет.

Хозяин этой «Волги» был никто иной, как резидент английской разведки Джон МакКортни, работавший у нас в городе под дипломатическим прикрытием и искавшем выходы на сверхсекретные разработки нашего «132-го завода». Естественно, что он давно уже был «под колпаком» у ребят из Серого дома (областное управление КГБ кто не знает), и как раз на сегодня была назначена тщательно  разработанная операция по взятию его с поличным. Ибо на Лесную Джон МакКортни приехал для встречи со своим агентом, начальником одного из секретных цехов, который, к слову: пошел на сотрудничество с иностранной разведкой с благославления начальника первого отдела и после соответствующего заявление на имя руководителя УКГБ, короче был подсадной уткой. Тщательно разработанная операция закончилась пшиком, потому что большая часть документов и материалов, изобличающих Джона МакКортни, как английского шпиона, находилась в машине, которую угнал ничего не подозревающий Иван. Озверевшие гэбэшники выкатились из засады, расположенной в соседней подворотне, на двух черных «Волгах» с невнятными номерами и бросились вдогон, с удивлением отметив, что в скачках уже участвует спецмедслужба, ГАИ и солдаты из строительного батальона.

Дальнейшее описать весьма затруднительно, ибо это была самая настоящая, безобразная кинопогоня с визгом тормозов и криками перепуганных женщин, с перевернутыми лотками мороженщиц, с поставленными раком сатураторами… частные «жигуленки» и «москвичи» торопясь, убраться с дороги поимели, кто фонарный столб, кто витрину, кто телефонную будку. Прибавьте сюда беспорядочную стрельбу, отчаянное бибиканье, идущих на таран «частников». Невыносимый вой трех пожарных сирен, двух скорой помощи, и одной общегородской, находящейся в ведении  управления Гражданской обороны, которую неизвестно какой дурак включил и зачем, прибавьте сюда невероятную суматоху и панику среди обывателей, и выйдет чистый Голливуд под названием «Послезавтра Армагеддон», а то чего и похлеще. К счастью, весь этот забег закончился без жертв среди гражданского населения и это  несмотря на то, что загонщики палили почем зря, Иван же огрызнулся всего лишь один раз, да и то в белый свет как в копеечку.
Вылетев на Московскую дорогу, Иван понял, наконец, что здесь рано или поздно его достанут, на дороге скрыться негде, а на раненой ноге далеко не убежишь. Ни в чем не повинный Вова Паданец теперь можно сказать уже в безопасности, так что по всему выходило, что пора кончать эту комедию. И кончать ее надо достойно. Иван посчитал свои выстрелы, и вышло, что у него остался всего один патрон.

Кстати, вы не обращали внимания на то, что последняя спичка в коробке всегда оказывается использованной. Даже если у вас нет такой привычки, то кто-нибудь, из друзей попользовавшись вашим коробком, оставит в нем ту, которая окажется самой нужной, последней и горелой. Так вышло и тут. Последний патрон дал осечку. Разочарованный Иван отнял пистолет от груди; что ж, иду на таран, решил он. Но для этого следовало развернуться.
Однако качественно выполнить сей маневр, Иван не сумел; не справившись с управлением, он вылетел на какую-то второстепенную дорогу, узкую до того, что развернуться на ней было уже невозможно. Дорога, затейливо виляя в разные стороны, вела вниз и вниз, и выехал Иван, в конце концов, в огромный бутовый карьер. Все, тупик. Бежать отсюда было немыслимо.
Иван заглушил двигатель и ткнулся лицом в руль. Преследователи съезжать не торопились. Эй ты, сдавайся! Донесся усиленный мегафоном глумливый голос. Русские не сдаются, сказал Иван и встрепенулся. Требовалось срочно найти выход из безвыходного положения. Не то чтобы Иван боялся ответственности за произведенные в городе разрушения, отнюдь нет, он боялся, что если его начнут пытать, то он не выдержит и выдаст адрес Вовы Паданца. С неясной надеждой, сунул Иван руку в бардачок и, о счастье, вытащил оттуда гранату Ф-1 со вставленным взрывателем, которую гэбэшники сами подбросили Джону МакКортни. Для убедительности улик очевидно. 

Иван решительно выдернул кольцо и отбросил его в сторону, затем вышел из машины и прихрамывая на раненую ногу двинулся к своим преследователям. Руку с гранатой он поднял вверх. Орленок, орленок, взлети выше солнца… запел Иван надтреснутым голосом и все стихло: ветер, птицы, люди …
Огромный мiръ споткнулся на полдороге к своей пропасти и неохотно оторвавшись от кормушки, с неприятным удивлением вдруг вспомнил, что помимо сытого брюха и сладких женщин, есть и еще кое что: дружба, благородство, любовь …  оказалось, что находятся еще такие люди, что готовы на многое, даже не ради самих этих понятий, а только лишь за наивное представление о них,..
Оказалось что здоровые зубы нужны не только для качественного чавканья, способствующего успешному перевариванию пищи, а и для того чтобы больно укусить всякого кто посягнет на веру человека в другого человека.
И никакая цена не будет чрезмерной за это. Даже сама жизнь…
        … Не хочется думать
        о смерти, поверьте
        в шестнадцать мальчишеских лет…
Преследователи Ивана, сперва думали, что поднятая вверх рука это знак капитуляции, но когда они разглядели гранату, то снова началась паническая стрельба. Стреляли милицейские из своих макаровых, стреляли гэбэшники из вальтеров и беретт, стрелял гаишник из пальца, на края карьера выкатились два танковых взвода и встали в прямую наводку. Только стройбатовцы, выполнять приказ своего замполита, кидать ломы, отказались. Так и сидели молча в своей машине, мысленно прощаясь, кто с отпуском домой, кто с лычками, кто с ранним дембелем, но никто - с добрым именем…С

Сперва Ивана ранило в плечо, и уже серьезней, чем до этого в ногу. Другой шальной пулей выбило из его расслабленной руки гранату. Иван упал на спину и глядя как в воздухе медленно кувыркается чека, подумал: Все. Вот теперь точно конец. Что на это ответил ему внутренний голос, Иван не расслышал в грохоте взрыва и шуме винтов налетающего вертолета…

Продолжение следует