Я – добрый человек. Добрейший. Самый добрый в мире. А если появится кто-то добрее меня, я его убью нахуй – и снова буду самый добрый.
Да… а кто это ценит?! Если долго не ценить безграничную доброту, то ее носитель может озвереть до такой степени, что… впрочем, о чем это я?
Ах, ну да. Нет песни без… и вот опять - все об ей. О сападильо…
О, сападильо! В самом имени твоем – и звон кастильского клинка, и ночное пение кастаньет под безумной Луною, и вся мексиканская страсть, что замешана на крови и текилье. Рядом с тобою, сападильо, не пляшет и фламенко, нервно курит последнее танго в Париже, и весело и страшно…
Довольно, впрочем.
Все равно нет страшнее зверя, чем аффтар, утративший последние свои иллюзии. Творить сказки он более не может, и – a-la guerre come a-la guerre! – начинает писать правду, как она есть.  Итак…

                                            *  *  *

Я лечу на остров Пенанг за трехмесячной тайской визой.
Летим втроем, хотя должны были – вчетвером. Друзья – устоявшаяся семейная пара – прибыли в аэропорт без никакой хуйни. А она… Она бесследно исчезла пять дней назад, в первый день лета.
Авиабилеты бесплатные. Пацан безусый, двадцати с соплями лет, пощелкал клавишами на ноутбуке – и что-то щелкнуло в интернете, с полусотни жирных счетов в Хельсинки списалось по 20 евро (никто и ухом не повел), а нам выплыли четыре оплаченных ticket до Малайзии и обратно. Пацан мог быть миллионером. Но он берется за свои клавиши, только когда последние шорты на жопе лопнут. Generation X.  Идеальный хакер. Нам не понять.
Но поскольку пацан еще и латыш, а латыши живут кучкой, я понимаю этот презент как своего рода контрибуцию: примите наш респект, а взамен – дайте жить. Знали бы латыши, как давно мне это все похуй… И особенно – насколько это мне похуй сейчас.
Мы с ней расстались у «Теско Лотоса». Накануне крупно повздорили, накидали друг дружке колких слов, но вроде – обошлось. Поцеловались на прощание и разъехались каждый по своим делам, договорившись встретиться дома через пару часов. Я домой вернулся. Она – нет.
Вечером второго июня начинаю беспокоиться.
В принципе, ночной загул с попойкой по нашим островным меркам – норма, ничего такого. Следующим днем отоспаться там же, где гулял. На закате вернуться домой. Формальное «прости», и на этом все.
Но вот уже звезды высыпали, а – ни слуху, ни духу. Один ее телефон не в сети, молчит. Второй – гудок идет, но никто не берет трубку…
Статистика гласит: в день на острове один европеец и один таец бьются на мотобайке вдребезги. Были случаи, что труп уже увезли, а отлетевший в кусты телефон звонит и живет три, пять, семь дней… И бывшие мужья и жены, бойфренды и герлфренды звонят и злятся на загулявшую свою половинку, еще не зная, что они уже – бывшие…
Третьего с утра сажусь за руль. Натон Госпиталь, Бангкок Госпиталь, Тай Интернешнл, Самуи Интернешнл… никого похожего в указанные даты не поступало. Три морга – никого. А в четвертом лежит сходный по описанию труп: европейка, среднего роста, черные волосы, поступила в ночь с первого на второе, со множественными переломами и травмами, несовместимыми с жизнью, умерла по пути… Я тупо съезжаю по стенке. Но рядом не кто-нибудь – врачи. Быстро ставят на ноги, подводят к жутким этим выдвижным полкам-стеллажам… Пар изо рта. А на полке лежит гречанка, не то итальянка: тело разбито в кашу (заметно даже сквозь простыню), а голова целехонька – смотрит и улыбается…  Я тоже ей улыбаюсь. Покойся в мире, сестренка, и капун-кап, что ты – не она.
Но где же тогда – она?!
Завтра – уже лететь! Решила поиздеваться как следует, наказать, показать, доказать, что там еще в их арсенале – но к самолету-то приедет точно? Виза – не шутки. Ну, я ей тогда…
Хорошо мыслить рассудком. Рассудок циничен, он суховатый такой реалист. Но ночью, стоит чуть прикрыть (силой воли) трое суток не закрывающиеся глаза, как верх берет падла – подсознание…
За эту проклятую ночь я потерял ее дюжину, наверное, раз.
Разбившейся на узкой горной тропке, где еще неделю, может быть, не проедет ни один человек, ни мотобайк. Утонувшей в море – ну мало ли от каких причин? Избитой, зарезанной, изнасилованной пьяными торчками-ублюдками. Раненой, стонущей, зачем-то сжимающей разбитый телефон, и не могущей дотянуться до второго, живого.  Напрасно ждущей и верящей, что я сердцем почую – и примчусь, найду, спасу…
В эту ночь, воя от тоски и ужаса, как осиротевший пёс, каждый раз я подыхал с нею рядом.
А утром, перед самолетом, есть еще время. Куда бежать – в прокат байков или к хозяйке дома? Лучше, пожалуй, к хозяйке: с этой веселой многодетной тайкой они вроде как подружки, может та и знает чего…
Нет. Не знает. Сама в глубоком шоке от таких новостей. И «скорблю вместе с вами, Майкл!». А вы обращались в туристическую полицию? Ну что же вы, Майкл, это же нужно было сделать первым делом! Давайте заявим хотя бы сейчас, езжайте, успеете до отлета, муж вас подвезет на машине…
В турполиции, когда начинается неизбежная казёнщина – рост, вес, фотокарточка (если есть. Есть, как не быть), номера мобильных, точное время, в которое… - отвечаю все невпопад. По небритым щекам течет. Стыдно. Ну кому, зачем нужна эта опоздавшая пустая суета?
И зачем, куда я лечу? За какой визой? К чему мне сейчас все визы в мире, когда важно только – найти, узнать, увидеть? Ее. Живой.
( Но – будь живая, она дала бы знать о себе. Она не могла со мной так поступить! Она говорила, что читает мои мысли. Так прочти! – если ты можешь сейчас. Услышь, как я издыхаю заживо, и отзовись. Прилети. Успокой. Просто – дай знать о себе. Иначе воздуху недостает.
А в ответ – тишина. Интересно, сколько миллиардов кретинов на моем месте говорили все то же, теми же словами? Какая банальщина, право…)
А виза нужна, чтоб искать. Значит, летим.
Эрбасик – маломестный, двухмоторный, с вынесенными перед турбиной винтами – идет низенько, на трех-четырех тысячах. За иллюминатором сияет голубым – ненужное море, зеленым – постылые острова, белым – глупые облака. Решив поучаствовать в этой палитре, где-то на полдороге левый двигатель, беззвучно фукнув сиреневым дымом, замирает – останавливается пропеллер. Эрбас ощутимо кренится на бок, затем задирает нос – пилот, надо понимать, набирает высоту. Он борется теперь за каждый метр запаса по высоте, которую можно превратить в скорость – и так дотянуть до далекой посадочной полоски… Или не дотянуть.
Тихонько подзываю стюардессу, взглядом показываю за иллюминатор – нам пиздец? Она, так же тихонько: никакого пиздеца, не первый случай, отлично долетали на одном, и сейчас долетим – главное, mister, don’t make а panic, please! Стюардесса – девочка замечательно красивая, другим бы случаем пообщался бы с ней обязательно, даром что мусульманка, но сейчас – что можешь ты, милое дитя, сказать нового о панике мне, мистеру Паника?
На коленях раскрывается наугад взятый в дорогу Пелевин – и тоже рад поддержать меня добрым, теплым словом – про гробы. А может, прав? Ну зачем мне теперь все – чтобы однажды приехать в полицию на опознание и увидеть на столе пластиковый мешок? И в нем – черное, жуткое, гниющее, чужое – то, что я обнимал, млея от запаха волос и кожи…?
Падай, самолетик, падай. В море. К рыбам. Ко всем хуям. Или – треснись как следует об этот вот островок, чтоб вдребезги, наверняка и сразу.
Но мы, как и было предсказано, благополучно садимся в Пенанге.











                                      * * *
Пенанг особо не запомнился. Три дня хождений, две ночи вполглаза, и – летим назад. Вроде все сделано правильно: в паспорт вклеена трехмесячная виза. Я даже пошопился – очки от солнца купил.
Первый раз в жизни посадка на Самуи (наш аэропорт в Книге Гиннеса –самый красивый на планете) не вызывает никаких эмоций. Бегом до мотобайка. Стрелой до дома. Рывком – дверь. И…
Она была здесь. Переоделась в свежее, съела манго, попила чаю.
Она жива. У нее все в порядке.
Сутки я сижу на каменных плитках крыльца, курю, пытаюсь разобраться: что же я чувствую? Это, несомненно, огромное облегчение, но – с нюансами.
Будто воскрес? Нет. Как заново родился? Тоже нет.
Как из могилы вынули? Пожалуй, да.
Но в могилах лежат мертвые. А если и встают из них, то становятся зомби. И если зомби хоть вполовину способны чувствовать подобное тому, что чувствую сейчас я – крючьями разрывающее внутренности «за что?!?!» - то немудрено, что они кидаются на живых, и люди их боятся…
И словно в подтверждение, с какого-то незнакомого номера прилетает СМС:



Ничего из того, что мне нужно, в этом СМС нет. Оно опоздало. Опоздало, быть может, совсем чуть-чуть, и вместе с тем – опоздало навсегда. Как некогда опоздал навсегда, чуть промедлив, злополучный Левий Матвей.
А новости меж тем, как обычно – то пусто, а теперь косяком прут.
Прокат байков: да, была, второго числа, сдала свое помело, сказала, что возвращается на родину. И уехала с кем-то на джипе.
Видели ее на дальнем конце острова, в итальянской пиццерии, на побережье Банг По – там, где когда-то все и начиналось у нас. А потом дорога от Банг По до «цивилизации» сделалась вдруг далека и трудна, я бросил любимый дом, и мы переехали – подальше от моря, поближе к супермаркетам. Надо ли понимать, что дорога в Банг По вновь отчего-то стала быстра и легка?
И венец всему – привет из полиции, как шилом в почку: один телефон нашелся! Тот самый, который гудел, но не отвечал. Уже без меня трубку взяла какая-то тайка. Оказывается, телефон был потерян в лондри, все в том же Банг По, куда белая леди – да-да, та самая, что на фото! – сдавала белье. Которое потом было доставлено на одну из понтовых вилл в предгорьях. Но самое главное – белье сдали в стирку… 30-го мая.
До всего. И значит, это все не было спонтанным порывом. Побег был намечен давно, спланирован, а пиздануть мне железом в голову хотели как могли сильней, больней – и более чем преуспели в планах.
Звоню на парашный этот новый номер – он не отвечает. Отбиваю СМС – надо встретиться – в ответ тишина. Терплю еще день. Ну, что ж…
Умерла, так умерла.
Кажется, у древних викингов (или древних зомби?) был обычай: погибшего близкого сжигали вместе с его ладьей, со всем имуществом – дескать, пригодится в той жизни (а на самом деле, конечно – чтоб вещи не драли напоминаниями души тех, кто остался). Хороший обычай. Огонь закрывает все счеты, заметил когда-то Воланд. Гори, прежняя жизнь, гори, страдание! – воскликнул тогда же Мастер.
Правда, сейчас «ладья» - дом, однажды уже горевший – принадлежит тайцам, а те не сделали мне ничего плохого, и за мои проблемы не в ответе. А вот прочее барахло… Ей не нужно? Мне тем паче.
К полуночи в Доме на Холме остаются только стены. Зато куча на заднем дворе выросла – метра под три. Мебеля какие-то приблудные. Техника – СВЧ, музыкальный центр, светильники, чайники-хуяйники… медикаменты, украшения какие-то, какие-то же бумаги, посуда… тряпки, тряпки, тряпки… Быт. Дрянь бесценная. Облить бензином и спичкой чиркнуть.
Сноп пламени шарашит в черное небо. И тут же начинают рваться в огне пузырьки, лаки, аэрозоли: разлетаются кометами, рассыпая искры. Крючатся листья пальмы. Ох, близко к дому вышло – недалеко и до беды… Горестно прошипев расплавившимся патрубком, издыхает водяной насос, переживший первый пожар. Простите, тайцы. Зато теперь – не потушить.
Глядя в огонь, зубами срываю крышечку с «Сангсома» и пью, не чокаясь.



Amen.


Продолжение следует…