первая глава - http://udaff.com/creo/97904/
* * *
– У Наоми только ляжки крепкие, а талия сразу же переходит в бёдра! – успел я расслышать горячечный шёпот Пельше, обращённый к Романову. – У меня в сороковом горничная была...
Соседствовавший с Пельше Брежнев, упершись локтями в стол, ощутимо посапывал.
В комнате пахло церковным воском.
– Ат-ставить!! – рявкнул Панов, перешагнув порог, и я, шагнув за ним, машинально вытянулся по стойке «смирно». Парочка за столом испуганно затихла.
– Часовой! – продолжал Панов. – Ввести в строй свидетеля Чуйкина!
Пробухали по половицам окантованные железом тяжёлые ботинки, которыми так удобно крушить подследственным рёбра во время допросов, и откуда-то, как мне показалось – из-за печки, вышел, сделав три строевых шага, высокий сутулый человек в защитного цвета галифе и полувоенном кителе без погон.
– Товарищ сын врага народа! Сержант государственной безопасности Чуйкин для дачи показаний по вашему делу прибыл! – чётко отрубил вновь прибывший.
– Вольно, – сказал рыжеволосый Панов, и человек устало перенёс вес тела на правую ногу. По серому, безжизненному лицу Чуйкина безостановочно катились мелкие бисеринки пота. Заметно было, что он не высыпается и крайне измучен.
Я огляделся и хотел было присесть возле печки в надежде отыскать на плите что-нибудь скоромное и под шумок это скоромное уничтожить, однако товарищ Романов искоса глянул в мою сторону и мотнул головой назад-вбок: на лавку присядь!
Я подошёл к окну и сел, опершись на руки и решив ни во что не вмешиваться.   
Но моментально занозил ладонь. 
Вам что, хозяева, краски на лавку жалко? А ещё Политбюро из себя разыгрывают...
– Кому вы зачитывали донос, сержант? – спросил Панов.
Все присутствующие, казалось, разыгрывали некую поднадоевшую им комедию, с минуты на минуту ожидая развязки.
– Товарищу Пельше! По материалам дела проходили товарищи Пельше, Романов, Горбачёв и Черненко, – равнодушно, но чётко ответил Чуйкин.
– Материалах! Дела! Анекдотец, небось, травил корешам твой родственник! – выпалил вдруг очнувшийся Брежнев. – Не про меня одного, значит, байки ходят... Пельше!
А помнишь, как я тебя после промаха на охоте обозвал сраным латышским стрелком?
Хи-хи-хи...
– Так точно! – бухнул вдруг Чуйкин. – Так и Панов в гостинице коллегам рассказывал! Горничная Веригина прибиралась в соседнем номере, от неё поступил донос... То есть, я хотел сказать, донесение поступило! Вообще-то Веригина уже с полгода у нас работает, как штатный агент. По связям с иностранцами.
– Вдвойне, значит, за постелю берёт, – констатировал Пельше. – С вас, шпиёнов задрипанных, а заодно и с товарищей иностранцев...
– Продолжайте! – рявкнул сиплым тенорком рыжеволосый Панов, и Пельше осёкся.
– Ваш отец, Панов Матвей Никифорович, был осужден, как враг народа, и пал смертью храбрых в лагере общего режима близ города Саранск Мордовской АССР, – монотонно пояснил Чуйкин. – Но статья, конечно, у Матвей-Никифырыча была уголовная, за мелкую кражу...
– Кто перед судом дал указание отправить отца в дурдом? Ат-вичать!! – завизжал Панов.
У меня занемели даже пальцы на ногах. Звякнули рюмки где-то в невидимом мне буфете.
Брежнев молча ткнул корявым ногтем большого пальца в сторону Романова.
– Не лгите массам, дорогой Леонид Ильич! – мягко возразил Романов, но по вздувшимся на румяных щёках тугим желвакам было заметно, каких усилий стоит бывшему первому секретарю Ленинградского горкома партии сохранять спокойствие. – Все подобного рода указания давались на уровне инструктора райкома партии... Стал бы я руки марать!
Пельше вздрогнул, и Романов было осёкся...

Но слово, известное дело, не воробей. Хозяин молча потянул с печи угловатый и длинный свёрток в холщовой мешковине, развернул его – это оказалась винтовка системы Бердана.
Затвор лязгнул, но никто не шелохнулся. Только сержант Чуйкин, стоявший навытяжку, зажмурился и даже заткнул себе уши руками.
Такое впечатление, что вождей в избе Панова расстреливают чуть ли не ежевечерне и они к этому даже как-то попривыкли, оторопело подумал я. Но промолчал...
– Ещё чего, ежевечерне, – сказал деловым тоном Панов, скосив глаза в мою сторону.
Я даже вздрогнул: вот телепат чёртов...
– Три раза в неделю! – гордо пояснил Панов. – Я гляжу, у нас порядок снова нарушен. Сержант Чуйкин, а ну-ка, встать в строй... Часовой! Веригину ко мне!
Чуйкин строевым шагом подошёл к столу и уселся на лавку, прямо напротив вождей.

Из-за печки, теперь я в этом был совершенно уверен, на зов Хозяина выкатилась шустрая, разбитная и полногрудая девица с водружённой на голове халой из пережжённых светлых волос, одетая в розовое платьице из шифона, больше похожее на расшалившуюся ночную бабочку, и лёгкие белые туфельки на шпильках. Девица протараторила каблучками по полу и остановилась в центре комнаты, привычно играя грубо-смазливым личиком. 
Это, увы, не Мата Хари, с неожиданной тоской подумал я.
Это всего лишь проститутка по зову сердца...

– Вот именно! – сказал вездесущий Панов... как он это делает, гад? – Шлюха ты, Нонка!
– А если этот проходу мне не даёт! – сказала Веригина, и я содрогнулся от отвращения, с которым Чуйкин покосился на доносчицу. – Сам инструктирует, сам и под юбку лезет. Мне эта работа вполне устраивает! Утром спишь, а вечером какой-нибудь нерусь в ресторан тянет. Дорога не польза – дорого внимание! Бывает, немчура и сболтнёт чего... Языком-то я хорошо владею, а языками не пробовала! Запишу, что примерно слышала, и к Чуйкину принесу. Тот раз с Пановым убиралась я как раз в коридоре. Ложу ковёр, а в триста семнадцатом – детский крик на лужайке... Пьют водку, бесы, и анекдоты травят.
– На русском, говоришь, крик стоял? – спросил Панов.
– Да хоть на венгерском! – хмыкнула Веригина. – Наших-то балбесов я даже по сопению в туалете определю! Ой, что-то я не то говорю... Дайте стаканчик виски!
– Ещё чего! – неожиданно, как и в прошлый раз, вскинулся полусонный Брежнев. – Чайком перебьёшься! Пельше, плесни-ка ей водки в заварку...

Пельше послушно долил бурую заварку в одном из тонкостенных чайных стаканов, стоявших на столе, прозрачной влагой из маленького графина. Веригина удовлетворённо кивнула, зажмурилась, подняла стакан и одним глотком осушила приготовленное пойло.
Опустевший стакан лопнул и разлетелся вдребезги, а Нонка уронила руки и мешковато рухнула на пол. Мертвецки пьяна, просипел чем-то очень довольный Пельше.
Брежнев с Романовым выдохнули и молодецки крякнули, а Пельше нагнулся, пытаясь сорвать с неподвижной Нонки розовое облачко шифона.
Ничего не пейте взахлёб, припомнилось мне. 
Хозяин подобрался к упавшей Нонке и сильным ударом ноги разбил ей лицо.
Обозлённый Пельше выпрямился и сел на своё место, протирая очки. Видно было, что нанесённый Нонке удар потряс его до глубины души. Полежав с минуту, Веригина застонала и, утирая окровавленные губы, кое-как встала на колени.
Поискала глазами и, не найдя чего-то привычного, поднялась на ноги.
Затем Нонка быстро сунула руку в печную нишу. Вытянула оттуда крохотный никелированный «вальтер» и трижды выстрелила в упор, целясь Чуйкину в левую часть туловища...

Сержант Чуйкин, ахнув, стремительно подался вперёд и рухнул мятым, серым лицом на стол, прямо в скомканные бумаги. Я тоже ахнул от неожиданности, вскочил на ноги, промычал что-то бессмысленное... и снова опустился на лавку.
Пельше молча покосился на меня, предостерегающе помахал пальцами сухой ладошки – тихо-тихо, не суетись... Я почувствовал, что в руку ткнулось что-то твёрдое – подошедший Панов молча сунул мне белую фаянсовую тарелку с кусочком мяса и подсыхающим по краям пюре. В пюре была небрежно воткнута древняя алюминиевая вилка с отломанным зубом. Есть мне в этот момент совершенно не хотелось!
Поэтому всё, что лежало на тарелке, я уничтожил в одну минуту.
Брежнев угрюмо покосился на труп Чуйкина и, засопев, произнёс:
– Баррель им сразу подавай по семьдесят... А введи мы тогда, в восьмидесятом, войска в Ирак сразу после Афганистана да сделай баррель по десять тугриков, как американцы? В какой бы заднице вы сидели, господа отщепенцы, вместе с мировой экономикой?
– Завоевания социализма вовремя охранять надо! – наставительно сказал Пельше.
– Под пулемёт... И колючей проволокой, в три ряда! – прохрипел вдруг Романов.

И тут я заметил, что он, не отрываясь, смотрит на «вальтер», всё ещё зажатый в руке неподвижно стоявшей Нонки. Кровь на лице у неё давно унялась, и Нонка рассеянно теребила сломанный ноготь. Почувствовав, что мы с Романовым уставились на неё, Веригина игриво усмехнулась разбитым ртом и сказала:
– Мужиков вам надо было охранять, а не бесов своих... Перепортили генофонд! Зарплату не платят, работы никакой – да тут любой Микоян сопьётся!
– Политбюро не трожь!! Не мы, насиделись бы всей страной в лагерях... –  надрывно просипел Пельше. Обычно белесое, невыразительное лицо его налилось желтоватой кровью. На минуту воцарилась общая тишина.
– Часовой! Коменданта лагеря позови, товарища Дыгало, – выпалил Хозяин резким, неприятным для слуха голосом.
– Папа, я писать хочу! – раздался слабый детский голос, и все сразу насторожились.
Из угла с иконой прошла к столу маленькая белоголовая девочка в светло-зелёной ночной сорочке до пят и, шмыгнув носом, смущённо уставилась на присутствующих.
Я тёр и тёр глаза: где она пряталась там, в углу?!
– На двор не ходи, Симочка: темно уже. Ведро в сенях... – ласково отозвался Панов.
Взяв за руку, он вывел девочку в сени, стараясь, чтобы лежащий головой на столе Чуйкин не попадался ей на глаза. Дождавшись, пока девочка снова появится в комнате, Панов бережно вернул её в угол с иконой, где Симочка и исчезла, как я ни вглядывался...

Затем Хозяин погладил берданку, которую не выпускал из рук, и произнёс:
– Дыгало! Я сказал, Дыгало...
– Да здесь я, начальник! – раздался трубный глас. Казалось, стены этого дома, да и любого Иерихона рухнут, если этот тип рявкнет в полную мощь. – Осужденный Дыгало, Семён Иммануилович, шестьдесят восьмого года рождения, статья сто пятьдесят восемь-прим, часть вторая: мошенничество со взломом... Осуждён условно-досрочно. Три года по рогам, с конфискацией трудового лагеря!
При этих словах члены Политбюро вздрогнули и, повернув головы, уставились на Дыгало.
– Что, прямо взял и отдал свой лагерь? Весь состав заключённых? – негодуя, спросил товарищ Романов. – Всё, что набрано непосильным трудом!
– Так ить всего, что было набрано, гражданин член, ни в каких руках не удержишь... –  отозвался, как я уже понял, товарищ Дыгало, невесть откуда взявшийся здоровенный мужик с уже упоминавшимся трубным басом. Комендант Дыгало был наголо выбрит, одет в тельняшку, морской бушлат без погон с оборванным хлястиком и ватные брюки. Ноги были обуты в огромные, до колен, кирзовые сапоги второго срока.
Лицо коменданта светилось грозным подобострастием.
– Политбюро! Член Политбюро... Извольте правильно обращаться! – заверещал Пельше.
– Да чего уж, Тамарочка... Член как член, – миролюбиво отозвался Брежнев, не просыпаясь, и заливисто всхрипнул. Никто даже не улыбнулся.
В комнате вновь повисла напряжённая тишина.
– Кто определил заключённого Панова на работу по выгрузке угля? – спросил Панов.
– Кум определил... Виноват, заместитель по расходной части майор Степаненков! Он у нас всегда точно знал, кого и сколько из политических в расход пустить, – сказал Дыгало и виновато опустил голову. – Кто мог знать, что доходяга этот... Панов, в смысле – не откинется, а только силикоз лёгких подхватит! Провозились с ним на больничке... А как пенициллин кончился, кончился и доходяга.
– Вы бы ещё йодом его помазали, остолопы! – с тоскливой ненавистью сказал Панов. Побелевшее лицо Хозяина в ярких оспинах подёргивалось, словно от острой боли.
– Дак, а чё? Йодом-то мы и так всех мажем, – невозмутимо отозвался Дыгало.
Никто по-прежнему не улыбался. Все словно ждали решительного момента.
– Пельше! Товарищ Пельше... Привести приговор коменданту Дыгало в исполнение! – сказал после затянувшегося молчания Панов и сунул Пельше берданку прикладом вперёд.
Я зажмурился, боясь, что Пельше сейчас выстрелит в живот самому Панову...
Послышались неторопливые шаги, бормотанье: да ну, опять ты подоконник хочешь кровью забрызгать... Звонко ударил выстрел.
Я открыл глаза: прямо у меня, под ногами, дёргалось в агонии громадное тело коменданта Дыгало... У печки стоял Пельше, с дымящейся берданкой в левой руке, и прыгающими пальцами правой пытался завладеть очками на переносице.
– А можно, я спать пойду? – спросил из угла сонный детский голос.
Хозяин устало оглядел гостей и сказал:
– Иди, деточка. Я скоро...
– Пожалуй, я тоже пойду! Спать, в смысле, – неожиданно для себя сказал я, чувствуя, что сносить безучастно весь этот кошмар больше не в состоянии.
– Он что, неразъяснённым останется? – спросил вдруг Брежнев высоким, ясным голосом, ткнув в мою сторону указательным пальцем с ясно очерченным жёлтым ногтем.
– Он фигура зависимая, – нехотя сказал Панов. – Его уже многие после вас оболванили...
– Пусть тогда выкажется по существу! – сказал Брежнев тем же ясным голосом.
– По существу давай!! Ставим на голосование! – слаженно отозвались Романов и Пельше.
– Расстреливать я не буду, – сказал я каким-то придушенным голосом, о существовании которого даже не подозревал. – А расстрелять меня не за что...
– Была бы жертва, вина для неё найдётся, – сказал Романов снисходительно.
Прочие члены Политбюро, и даже Веригина, прислонившаяся крепким задом к остывшей печке, одобрительно заулыбались. Хозяин, дёрнув меня за рукав, вновь вытащил за порог – всхрапнув с облегчением, я втянул в себя промозглую, затхлую вонь сеней, показавшуюся мне, после церковного свечного чада, перемешанного с запахом крови, дыханием розовых лепестков...
Панов подвёл меня к дряхлой лесенке и подтолкнул: давай, лезь наверх!
Вскарабкавшись по ступенькам, я толкнул головой небольшой квадратный лючок, затем просунул голову и плечи в образовавшееся отверстие и увидел небольшой, запаутиненный чердак с беспорядочно набросанными кучками прошлогоднего сена.
Собрать сено и прикрыть его какой-то расползающейся ветошью было делом пяти минут. Я с наслаждением улёгся и прикрыл глаза. Последней моей мыслью было: всех ли Они заслушали? И что сегодня постановили?