Однажды я так хуево стал играть, что мне сказали: Рома, пиздуй, выпрями ноги. Как выпрямишь, тогда и возвращайся.

И вот иду я – и осень. Осень – шо я ебу, золотая. И смотрю я на простых людей, и завидно мне. Вот все люди – как люди, не то, что я. Вот все они более счастливы. А меня, блядь, ноги выпрямлять направили.

  Иду я мимо Битцевского парка. Вот, думаю, как охуительна природа. И все в ней гармонично. И не зря, блядь, Пелевин сюда сюжет своей книги перенес. Вот люди идут с молоком, блядь, с колбасой, и все они радуются осени.

Тут смотрю – на корточках сидят Штранцоль, Велик  и Моцарт, и чо-то мутят. О, думаю, хорошо. Будет с кем покурить, попиздеть. Подхожу – а они блядь какие-то отстраненные, на голове – шапочки такие пацанячие, гондончики, курят и перед собой на землю плюют. Я рядом присел, смотрю – а они перед собой разложили ножи.

-О, пацаны, а что вы тут делаете? – спрашиваю.
А Моцарт поворачивается ко мне, и вижу – лицо у него перекошено от какой-то невиданной злобы.

-Рома, иди фхуй, - говорит он.

Я так на месте подскочил.
А Велик кричит:
-Иди, иди, куда шел. Тебя ж ноги отправили выпрямлять.

Я и пошел. Иду, огладываюсь. Тут Штранцоль меня догоняет и дает фотографию. И кричит:
-На! Дрочи!
И назад побежал.


Посмотрел я на фотку, а это – Анна Семенович.
-Ебать! – говорю я сам себе. – Вот это да! Вот это деваха! Ух, мне бы такую.

И вот я иду, и вокруг – такая охуительная, такая золотеющая, осень. И мне уже похуй, что меня фхуй послали, и что товарищи мои там сидят, с ножами, и чего-то недоброе сделать собираются, и что вообще – и из команды меня погнать собираются. Ведь теперь у меня есть фотография Анны Семенович! Теперь у меня есть диапазон для мечтаний!

  Иду я, и мечтаю, мечтаю. Сосцы! Вот в чем суть!